Ухо - Леонид Каганов

– Что тебе надо, Саша? – устало и сухо произнесла Алла.

– Поговорить… – тихо начал я, аккуратно выкладывая цифру семь в пустующем месте.

– Нам не о чём больше говорить, Саша, – вздохнула Алла. – Мне всё давно понятно.

– Да что тебе понятно, Аллочка? – взорвался я. – Что? Ты собрала коллекцию фактов, которые тебе всё объясняют. Работал без выходных – не любит. Убежал с дачи – не любит. Не позвонил – не любит. И ты не желаешь допустить, что для каждой из этих мелочей могут быть другие объяснения! Кроме «не любит»!

Я перевёл дух и вышел с мобильником на кухню. Для такого серьёзного разговора нужна ясная голова. И я сделал большую ошибку – надо было выпить кофе перед тем, как начинать разговор. Горячего, крепкого кофе. Чтобы всё вокруг стало понятно, энергично, добро и светло. А нужные слова находились сами собой. Но не поздно это сделать и сейчас, делов-то, заварить кофе…

– Из мелочей складывается система, – тихо отвечала Алла. – Знаешь броуновское движение? Каждая молекула воды двигается по своей случайной траектории. И ты можешь мне перечислить миллиард молекул и привести миллиард доказательств, что их траектории случайны, а совпадения в направлении объясняются местными проблемами молекул…

– Но ведь так и есть! – вскричал я, наливая в чайник воду. – Аллочка, кто из нас физик, в конце концов? Броуновское движение действительно хаотичное!

– Хаотичное, – откликнулась Алла. – Но хаос по имени Волга движется прямиком в Каспийское море, и не заметить этого может только идиот. Саша, я похожа на идиотку?

– Аллочка, послушай меня! – проникновенно начал я. – Почему ты не даёшь мне возможности объяснить? Я тебе всё-всё объясню!

– Объяснишь, – перебила Алла, – но сперва ты меня послушай, Саша. Послушай в последний раз и постарайся понять. У каждого человека есть физические константы. Рост, вес, размер обуви. Помнишь, ты мне рассказал про своих бывших женщин, а я сразу спросила, сколько ты с ними прожил в любви? И ты ответил…

– Да выслушай ты меня, наконец!!! – крикнул я.

– Если будешь на меня орать, – отрезала Алла, – я брошу трубку.

– А если ты не будешь слушать, что я тебе пытаюсь объяснить – я брошу трубку!

– Брось, – предложила Алла. – Брось. Но не думай, что после этого я ещё когда-нибудь в жизни её подниму.

Я промолчал. Спасёт только кофе. Главное – продержаться. Я глянул на чайник – в нём уже булькали первые пузырьки.

– Так вот, – продолжила Алла. – Я тебя спросила, сколько ты прожил со своими любимыми женщинами. И ты ответил, что с одной два года, и с другой примерно два года.

– Два года и семь месяцев!

– Не важно. Важно, что время любви у каждого человека – это тоже константа, у каждого своя. Если не веришь – понаблюдай за окружающими, и убедишься. Этот срок может удлиняться или уменьшаться в зависимости от обстоятельств, но в идеальных условиях – в идеальном городе, в идеальном обществе, в вакууме, образно говоря, – он константа для каждого человека.

– Бред, – сказал я. – Тот же Коляныч с Ольгой прожили вместе три семестра и разошлись, до сих пор не разговаривают. А теперь с женой Коляныч уже восемь лет!

– Речь идёт о любви, – возразила Алла. – Я ничего не знаю про твоего Коляныча. Во-первых, может, это у вашей Ольги константа любви три семестра, а затем она его бросила?

– Нет, – сказал я.

– Во вторых, – продолжала Алла, – жить под одной крышей – не значить любить. Ты уверен, что твой Коляныч свою жену до сих пор любит, а не терпит как удобную соседку?

Я задумался. Любит ли Коляныч жену так, как любил её первые полтора года? Как любил Ольгу, когда они три семестра ходили по институту не расставаясь, трогательно взявшись за ручки, поминутно глядя друг дружке в глаза и перешёптываясь?

– Константа любви, – продолжала Алла, – у всех разная. У кого-то десять лет, у кого-то – сорок, у тебя – два года, у Баранова твоего – неделя…

– Ага! – оживился я. – Если уж у нас зашла речь о Баранове, то я бы хотел…

– Я ещё не закончила, Саша. Позволь мне закончить, а затем я выслушаю, не перебивая, тебя. Хорошо? Так вот, у тебя константа любви равна двум годам.

– А у тебя? – не выдержал я.

– У меня больше, – сухо ответила Алла. – Ты обещал не перебивать. У тебя – двум годам. У нас с тобой прошла половина этого срока. И всё то, что у нас сейчас происходит, по научному называется «период полураспада отношений».

– Период полураспада отношений… – повторил я хмуро.

– Да, Саша. И я не хочу ждать год, пока наши отношения догниют окончательно и распадутся. Давай расстанемся сейчас, пока мы ещё испытываем друг к другу какие-то чувства…

– Да почему ты так уверена, что через год с нами что-то случится?! – закричал я, выключая закипевший чайник.

– Случится, – сказала Алла, и голос её дрогнул. – Чувствую, обязательно случится какая-нибудь гадость. А я так не могу, Саша… Мне больно, очень больно… И мне будет ещё больнее…

Я оглянулся и посвистел – все чашки были грязными, на дне каждой спёкся толстый слой нефтяного кофе пополам с сахаром. Прижав мобильник плечом к уху, я открыл тоненькую струйку воды и начал торопливо мыть чашку.

– Саша, – позвала Алла мягко, но с такими железными стружками в голосе, какие выдавала лишь в самых крайних случаях, – давай швырнём наши трубки и закончим ненужный разговор, чтобы не тратить мобильное время?

– Да почему ты не хочешь меня выслушать?! – крикнул я.

– Почему? – Алла вздохнула и продолжила жёстко: – Я очень хорошо ориентируюсь в звуках. Ты разговариваешь так, будто тянешь время, думая о чём-то своём. Судя по шорохам, ты всё время относишь надоевший мобильник от уха и прикладываешь снова. Ты насвистывал себе под нос, пока я изо всех сил пыталась донести до тебя то, что считала очень важным для нас. А теперь – ты зашёл в туалет и начал писать…

– Знаешь, Алла! – начал я, решительно дернув головой.

И я бы всё объяснил, и всё рассказал, и она бы поняла. Но в руках у меня была проклятая чашка, а мобильник выскользнул из-под уха. И не успел я от неожиданности выматериться, как он кубарем скатился по руке и с ярким хрустом рассыпался на полу…

Я бросился за ним, торопливо вставил аккумулятор, включил – мобильник работал! Но как Алла истолкует обрыв разговора – сомнений не оставалось. Медлить было нельзя, и я бросился в комнату, чтобы глянуть номер и перезвонить. Но стоило мне переступить порог, как пол под ногами заскользил, крутанулся, подпрыгнул – и так больно ударил по спине, что перехватило дыхание. Мобильник сделал в воздухе кувырок и упал, рассыпавшись в третий раз за этот день.

Я с трудом сел и осмотрелся. Вокруг лежала картошка. Не римскими цифрами, не арабскими, не в двоичной системе и не кучками. Лежала она самым настоящим броуновским движением – равномерно по всему полу. А посередине сидел Гейтс. Тревожно помахивал хвостом, круглыми своими глазами удивлённо пялился на меня, а лапой всё ещё поигрывал с очередной картофелиной, лениво и отточенно, как профессиональный футболист – вправо-влево, вправо-влево… Пас!

У меня была небольшая идея. Идея могла оказаться ошибочной, но всё равно это была надежда. И чтобы реализовать идею на все сто, мне срочно нужен был хороший мощный фонарь. Да и вообще он мне был теперь нужен на всю жизнь.

Поэтому я приехал на радиорынок, рассеянно прошёлся по рядам, торгующим компьютерными блоками и китайской электроникой, и вскоре увидел то, что нужно: мудрого старичка-радиолюбителя, сидевшего с паяльником в самой убогой палатке, заваленной откровенным хламом. Я коротко и внятно объяснил ему задачу. Объяснил, что сроки поджимают, а денег я готов заплатить столько, сколько потребуется. Старичку тут же потребовалось очень и очень много. Я аккуратно разъяснил, что сам оканчивал Институт Автоматики, знаю, с какого конца держат паяльник, что сам могу начертить эту пустяковую схему, и прекрасно знаю, из какого дерьма это собирается за пять минут. Поэтому если я готов платить, то только за срочность. Старичок понял, и цена сразу упала втрое. Больше падать не желала, поскольку старичок имел своё мнение насчет простоты схемы, открыл мне глаза на кое-какие нюансы, например, настаивал на внешних усилительных каскадах, в общем, гарантировал высокое качество – по-моему, из чисто спортивного интереса. Затем мы обговорили технические моменты. Я настаивал на мощности, требовал широкого спектра и подчеркивал условие экономичности. Старичок пытался узнать, для чего мне это нужно, и предлагал собрать отпугиватель собак или комаров. Наконец, все вопросы мы решили. Я оставил залог и сходил перекусить, а когда вернулся через час, почти все было готово.

Приятно удивив меня, старикан даже собрал устройство в корпусе плоского фонаря, поставив самый большой пьезоизлучатель вместо отражателя с лампой, а два поменьше – в корпусе. В моём присутствии старичок внимательно запаял последнюю деталь, а потом долго пытался отстроить схему. Наконец выяснилось, что транзистор в усилительном каскаде битый. Старичок сходил в палатку к коллеге и принес новый. Схема заработала. Ещё полчаса ушло на настройку. Я точно не знал, какой диапазон мне нужен, поэтому изначально требовал высокочастотный белый шум широкого спектра. Сейчас мы спектр уточнили: в процессе настройки я понял, что свыше трехсот килогерц мне не надо – я их не вижу. Нижний предел выбрали в пятьдесят килогерц – с запасом, чтобы его точно не слышали даже самые музыкальные уши. Тем не менее, устройство при работе ярко фонило синим, и даже на слух тихонько шипело. Я говорил, что это недопустимо. Старичок тыкал пальцем в экран осциллографа и кричал, что я больной. А я тыкал пальцем в то, что фонило – транзисторы выходного каскада. Старичок крутил пальцем у виска и объяснял, что транзисторы в принципе не могут вибрировать. Это я прекрасно знал и без него, но все-таки верил своим глазам. Старичок требовал физических объяснений. Я предположил, что какие-то уроды заделали кристалл транзистора на подложке из пьезокерамики. Старичок глубоко задумался, плюнул, полистал ветхий справочник и запаял транзисторы совсем иного типа. Они не светились никак, зато резали часть спектра. Я сказал об этом старичку. Он ткнул палец в справочник и сказал, что транзисторы высокочастотные и работают с мегагерцами, а мои сотни килогерц для них вообще плевок. Я переадресовал плевок в сторону справочника и предложил посмотреть на осциллографе. Старичок долго смотрел на экран осциллографа – сначала скептически, потом удивленно, потом до него, наконец, дошло. И, к сожалению, куда больше, чем мне бы хотелось. Со мной он заговорил очень заискивающе и на «вы», и больше ни словом мне не перечил. Он поставил самые лучшие аккумуляторы, и дал ещё два в комплекте. А когда я попросил отпаять светиодиод, показывающий, когда прибор включён, понимающе кивнул «извините, как я не сообразил, зачем вам»? И лишь на прощание не удержался и все-таки спросил: