Длинные дни в середине лета - Александр Бирюков

Слово-то, гад, какое выбрал!

Самое гнусное, что Никонов смеется вместе со всеми. А был бы тут Шмунин, он бы визжал как поросенок. Эй собирает миски.

После завтрака Юрка долго стоит около землянки. У Лосева сломался пускач, и кто-то таскает его на тросе, чтобы завелся. Никонов пошел в вагончик в надежде, что Шмунин расщедрится. Сейчас они, наверное, не спеша сосут кружки соленой колбасы и смеются над Юркой, который получил по ушам. Наконец лосевский трактор часто-часто зачихал, завелся. Можно ехать.

Работа эта, если поглядеть на нее со стороны, — не бей лежачего. Садишься в железное такое креслице с бортиками — как для младенцев, чтоб не падали, — и поехали. Можно даже художественную литературу читать, если хочешь, конечно, потому что работы — никакой. В начале борозды опустишь плуг, потом в середине, где поле пересекает дорога, поднимешь и опустишь, чтобы дорогу пропустить. Но если зазеваешься — тоже не трагедия. Тракторист высунется и обматерит, а ты ему ручкой — ладно, мол, не волнуйся.

Дорог этих в степи сколько хочешь. Нечего из-за муры волноваться — не асфальт, укатается. В конце борозды, когда трактор будет разворачиваться, опять поднимешь плуг, чтобы лишнего не пахать, и опустишь, когда снова выйдешь на борозду. Вот и вся работа.

Оборудование соответствующее: рычаг, чтобы плуг поднимать, и колесо — вроде штурвала, чтобы заглублять или, наоборот, делать помельче. Только сейчас этой штукой никто не интересуется. Конечно, если агроном приедет и палочкой в борозду потычет, может вообще, все забраковать, и придется перепахивать. Но агронома давно не видно, и за все отвечает Мишка.

А с него план спрашивают, ему чем мельче — тем лучше, потому что мельче быстрее. А может, и агроном, если бы узнал, тоже бы не волновался — урожай здесь бывает раз в три года, в будущем году, значит, ничего не будет, и, если по совести разобраться, можно вообще ничего не делать и зря горючее не жечь. Но, как говорится, мы не можем ждать милостей от природы.

На конце рычага, которым поднимаешь и опускаешь плуг, есть дырка. Кто ее знает — для чего, но трактористы наловчились: продевают в эту дыру какой-нибудь шнур и хорошо без прицепщиков обходятся. Это ведь тоже вопрос — нужны мы здесь или не очень?

Но, как говорится, мы не можем ждать милостей от начальства.

Конечно, бывают и запарки. Это когда прозеваешь и под плуг попадает перекати-поле или какая-нибудь еще травка поздоровей. Получается вроде запруды — земле некуда отходить, и она наливается под ногами тяжелым комом. Тут нужно соскакивать и кричать трактористу, чтобы остановился. Потом, обдирая пальцы, выковыриваешь из-под плуга эту землю с запутавшейся травой. Земля, только что мягкая, как вода, не поддается, колупаешься долго и проклинаешь себя за то, что прозевал эту травку. Но так бывает нечасто — раз пять за смену. А все остальное время сидишь и торгуешь дрожжами.

Холодно, и ничего не спасает — ни ватник на сиденье, ни ушанка, ни теплые портянки. Прячешь ладони под мышки, поза получается гордая. Гордо плывешь над белой землей, и сзади тебя остается черный шлейф.

Но наполеонствовать долго не получается — зябнут коленки. Соскакиваешь и чешешь за трактором. Не такая уже и скорость, но ведь и харч не тот, и по утрам, если бегаешь один, далеко не убежишь, поэтому, форма совсем неважная.

Другим прицепщикам легче. Юрке не повезло с Лосевым. Другие спокойно сидят в кабинах, дремлют и вылезают только перед дорогой или в конце загонки, чтобы поднять плуг, а потом обратно. А у Юрки Лосев. Стоит Юрке залезть в кабину, как тот начинает озираться, словно Юрка просит его ворованное спрятать. С таким нервным не поездишь. Так весь день и трясешься на этой железке.

Юрка закрывает глаза. Не очень холодно. Но все-таки не уснешь. К вечеру, если холоднее не станет, можно будет подремать, а сейчас не очень и хочется. Такое ощущение, как будто выпил бутылки две пива — не поймешь, чего хочется, но, в общем, ничего.

— ...........!

Юрка открывает глаза. Это кричит Шмунин. Он бежит через степь, почему-то подбрасывает шапку и кричит изо всех сил. Лосев высовывается и смотрит на плуг — все вроде в порядке, орать не из-за чего. Юрка встает с креслица. Это похоже на то, как сходишь со ступеньки трамвая. И машет Лосеву — мол, поезжай. Но тот уже не видит. Ничего с ним не сделается, если проедет полкруга без прицепщика.

— ...........! — кричит Шмунин. Он уже совсем близко, и видно, как на его всегда кислом лице сейчас играет улыбка.

— Шабаш! — говорит он, подбегая. — Пырьев приезжал. Что, говорит, на банкет заказываете? Понимаешь?

— А куда он поехал?

— Уезжаем, понимаешь? — кричит Шмунин. — К ядрёне фене уезжаем.

— А куда он поехал? — тупо повторяет Юрка, словно боится поверить в то, что кричит Шмунин.

— А кто его знает! Может, к Эмке своей. Ты что? Не доволен? Оставайся, они на тебе зимой будут воду возить.

Шмунин уже убежал. Ему не терпится поделиться новостью. Бунинский трактор метрах в двухстах, а дальше никоновский.

«А почему воду? — думает Юрка. — У них водовозка есть. О чем я, дурак, думаю? Ведь уезжаем — к ядрене все это фене. Уезжаем, понятно? Люська, наверное, на вокзал прибежит. Лосев сейчас опустит плуг и пойдет обратно. Ему даже рассказать ничего нельзя — все будет оглядываться, как будто Мишка его караулит. И все-таки уезжаем!»

Мишка в это время сидел в землянке около Эй, который чистил картошку для супа, и обсуждал международное положение:

«Мы, понимаешь... а они...» Разговаривать с Эй было приятно, потому что он не перебивал, но и скучновато — даже на самые смелые предположения Эй не реагировал и не отрывал взгляд от ножа, по которому затейливыми лентами ползли очистки. «И тогда, понимаешь...» — говорил Мишка, успевая следить и за тем, как плюхаются очистки, и за открытой дверью — не случилось ли там что-нибудь, требующее его руководящего вмешательства.

Делать ему было совершенно нечего, поэтому он еще издалека услышал полуторку, слазил в карман, достал замусоленную бумажку и карандаш, и к моменту, когда Славка прошел мимо двери, вид у Мишки был деловой и даже озабоченный — вчерашние цифры его не совсем устраивали. Хотя Славка не заметил его, Мишка вскочил и сказал «здравствуйте», потому что считал Славку довольно большим начальником.

— А как ты думаешь, — спросил Мишка, усаживаясь снова, — сделал он ей пузо?

Но Эй и тут ничего не ответил.

Эмка тоже услышала, как подъехала машина, и посмотрела в окно. Славка шел прямо к ее вагончику, как будто знал, что она его ждет.

«Шапку-то какую дрянную со склада выписал, „не идет она ему“», — подумала Эмка и, спохватившись, кинулась сдирать с веревки белье. Так она и застыла с вытянутыми руками, когда Славка стукнул в дверь.

— Нельзя! — сказала Эмка и сама удивилась, что это сказала.

— Это я.

— Знаю. Тебе нельзя сюда.

Она слышала, как он сопит за тонкой дверкой.

— Что скажешь? — спросила она, не спуская глаз с двери.

— Поговорить пришел. Уезжаем.

— До свидания, — и Эмка кивнула, как будто Славка мог увидеть.

— Эмма! — начал было Славка, но Эмка его перебила:

— Уходи!

— Я...

— Уходи! — закричала она так громко, что даже Мишка услышал и выскочил из землянки.

Завизжали ступеньки. Эмка ткнулась головой в косяк и заплакала.

— Уезжаете? — подскочил Мишка к Славке. — Какие будут указания?

— Привет! — сказал Славка. — Быстро закрой наряды на ребят и до обеда отправь в бухгалтерию.

— Будет сделано!

Мишка не отставал от Славки, широко шагавшего к своей полуторке, забегал то слева, то справа.

— А может, еще поживете? У нас скоро лафа начнется. Сухой закон отменят. А девок еще знаешь сколько?

— Подслушивал?

— Да она дура, — паясничал Мишка, — счастья своего не понимает. Другая бы радовалась столичному подарочку.

Славка что было сил хлопнул дверцей.

«Ладно, — подумал он, — теперь хоть знаю, что за автобус она цепляться не будет».

Когда вечером, после смены, Юрка вернулся в вагончик, вся компания уже была в сборе. Сидели они, наверное, давно, с обеда, потому что вещи у всех были сложены, только Юркино шмотье валялось. Солома из тюфяков пошла в печь, еще жгли какие-то тряпки — вонища была зверская.

«Замерзли, собаки!» — подумал Юрка.

— Привет ударникам труда! — сказал Шмунин.

«Колбасу они, конечно, доели, — подумал Юрка. — Собаки, конечно. Ну да что от этих хануриков ждать?»

— Сэры, — спросил он, — кто ужинать пойдет?

Желающих не оказалось.

Когда Юрка вошел в землянку, все замолчали.

«Обо мне говорили, — подумал он, — или о нас. Интересно, хоть один отказался бы поменяться с нами?

На карачках бы за поездом, пополз, если бы предложили. Только кто предложит? У них классов по пять, по семь. Не всем же быть интеллигентами. Надо кому-то и землю пахать. А все-таки здорово они нам, наверное, завидуют».