Выхожу один я на рассвете - Андрей Щупов

В общем звонить скорее всего не стоило, однако телефонный номер Марины я все же набираю.

- Привет, Золушка! Скучаешь?

- Ужасть, как скучаю!

- А что новенького в жизни?

- Новенького? - Она задумывается. - Верка замуж выскочила. Теперь кричит каждую ночь. То стонет, то хохочет. Ужасть! Главное - громко так, спать никому не дает.

- Не слышал. А зачем она кричит?

- Ты не догадываешься? - Марина прыскает. - Вот и бабульки из нашего подъезда тоже ничего поначалу не понимали. Собрались даже в милицию заявлять, представляешь? Решили, что муж ее по ночам пытает.

- Как же ты спишь?

- Я не сплю. Слушаю.

- Всю ночь?

- Они не всю ночь этим занимаются. Часа два-три и все.

- Молодцы!

- Да уж не то что некоторые. В гости не зайдешь? Мне тут на днях белье нижнее подарили. Пару штук совсем нижнего и одну среднего. Заходи, покажу.

- У тебя же предки дома!

- Мать через минуту убежит, так что я одна.

- Зато я не один.

- А с кем?

- Да так, коллеги по бизнесу, то-се... Послушай, у тебя денег случайно нет? В смысле, значит, наследства или лотерейного выигрыша?

- А тебе много нужно?

- Три тысячи долларов.

- Долларов? А в рублях это как?

- Помножь на двадцать восемь.

- Я двузначные не умею.

- В рублях, радость моя, это восемьдесят четыре тысячи.

- Ужасть! Зачем так много?

- В карты проиграл. Казенные деньги и все такое.

- И что теперь?

- Теперь либо пулю в лоб, либо на панель.

- Нет, серьезно!

Я призадумываюсь. Девочка-то права. Вопрос ставит вполне грамотный. Только ломать голову все равно не хочется. Очень уж трудный вопрос. Крепкий, как бетонное изделие Керченского завода.

- А если серьезно, то мне некогда.

- Ну, Темчик!

- Поверь мне, Маринушка, - чистая светлая дружба во сто крат лучше несчастной и путанной любви.

- И все-то ты врешь!

- Честное пионерское, не вру! Давай будем с тобой, как Дамон и Пифий.

- Димон и кто?

- Пифий. Эта два легендарных друга из Сиракуз. Причем оба - древние греки.

- Старики, что ли?

- Ну, это я не знаю. Сначала, наверное, молодыми были, а потом состарились.

- А почему Димон? Дима - греческое имя?

Я вздыхаю.

- Не Димон, а Дамон, ферштейн?

Она тоже вздыхает.

- Все, пока, рыбонька!

Трубка плюхается на клавиши, и в голове тотчас тенькает радостный молоточек. Ни с того, ни с сего на меня накатывает дурашливое веселье. Что я в самом деле кручинюсь? Подумаешь, восемьдесят четыре тысячи! Рожу я их, что ли? Перебьетесь, други закадычные! На нет, как говорится, и суда нет! А если что, так у меня крыша! Шифер марки "Петр Селиванов". К нему со всеми вопросами и обращайтесь...

Глава 11 Око за око!..

- Это и есть твой гараж?

- Ну да.

- Конурка из тесноватых. - Деликатно посапывая, Петя предпринимает попытку забраться внутрь жестяной пристройки и тотчас застревает. - Кандей какой-то, а не гараж!

Я не без труда выдергиваю Петю обратно - все равно как сказочную репку из земли.

- Тут осторожнее надо.

- Да уж... - Петя отряхивает лопатообразные ладони. Что-то ничего я там не разглядел. Выходит, увели велик?

- Увели... - вздыхаю я.

- И замок сломали, так?

- Сломали.

Петя хмурит лоб, неспешно перечисляет:

- Велик, замок, а перед этим еще побили. Полный комплект получается... Ты им про меня говорил?

- Говорил.

- А они что?

- Ничего. Посмеялись и пошли себе.

- Так... - Интонации Пети не сулят ничего хорошего. - Ну, а зуб тоже они выбили?

- В общем, как бы это выразиться... - Я мычу нечленораздельное, не решаясь сказать правду. По лицу Пети видно, что "зуб" тоже обязан пойти в общий зачет. Разочаровывать швейцара не хочется.

- Получается, что они.

- Понятно... - Петя зловеще улыбается. - Короче, я твоя крыша, так?

- Так.

- Значит, следующий ход за мной. Держи краба! - Петр протягивает руку и пожимает мою, звонко похрустывающую. - У людей, Темчик, как у снарядов - разный по жизни калибр.

- Не понял?

- Что тут понимать? Кого-то можно описать одной строкой, а кого-то одним куплетом. - Петя многозначительно мне подмигивает. - Короче, нишкни и не высовывайся. Сержант Селиванов делает свою работу чисто.

Кое-как водрузив сломанную дверцу на место, мы чинно расходимся. На ходу я пробую отбивать чечетку, но что-то сегодня не получается. Солидность самостийно распирает грудь и поневоле сковывает движения. Потому как человек с крышей это звучит гордо! И цена тебе, Тема, отныне совсем иная. Точь-в-точь как в детском садике. "Отдай кубики, а то брату скажу!.." "А я бате..." "А у маева брата еще два дяди есть..." " А я! А я сумасшедшего Борю из соседнего двора приведу!.." И никакого тебе мордобития, никакой крови, - силой меримся исключительно виртуальной.

Незаметно для себя я впадаю в лучезарную мечтательность. Грязь на обочине начинает напоминать груды необработанной яшмы, и если, какое-то время не отрывать взгляд от дороги, вполне можно уверовать, что ты бредешь по деревне или даже по чужой планете. А те пузырчатые ошметья - вовсе не глина, а живописные коровьи лепехи, и люди кругом - самые настоящие марсиане - красивые в профиль и в фас, в высшей степени необычные. Оранжевые волосы, пропирсингованные носы, на запястьях загадочные веревочки, в простонародье зовущиеся "фенечками". Славен будь, человечий зоопарк! Пятнистые от татуировок мальчишечки, а у девочек глазки совсем как у эрделей - настороженно поблескивают сквозь шерстку волос. Что там музей мадам Тюссо! Пусть к нам приезжает. Таких бордово-синюшных лиц, таких фиксато-задорных оскалов она нигде больше не увидит.

Я поворачиваю голову. По другой стороне дороги, голый и пучеглазый, бредет инопланетянин. На него косятся, однако пальцами не тычут. Мало ли кто ходит по нашим улицам - пусть даже голый! Тем более, что стесняться ему нечего. То, чего стыдимся мы, у него напрочь отсутствует. Я с жалостью провожаю костлявую фигурку взглядом. Как они там живут без ЭТОГО совершенно непонятно...

***

Уже дома, кое-как отломив кусок от позавчерашней краюхи, я начинаю кружить по комнатам. Агафон вторит мне африканским тамтамом. Подпрыгнув, прикладываюсь ладонями к потолку. Хорошо все-таки жить в своей собственной квартире! Хочешь - на голову вставай, а хочешь - сутки напролет валяйся на диване. А ведь будь я с родителями, ничего такого бы мне не позволили. Нет, братцы, жить с родителями можно лет до четырнадцати, максимум - до шестнадцати. А дальше - ша! Наступают муки взросления, и следует разъезжаться. Потому как - критическая масса и обилие опасных нейтронов. Любви с привычкой - мало. Взаимоприкосновение нужно! Взаимопроникновение! И что же нам всем делать, если этого нет? Они и мы - разные люди. Отцы и дети. Это даже Тургенев подметил. Должно быть, созерцая собственную дочурку, которая, по слухам, ни писать, ни читать не умела. Да и я со своим отцом разговаривал примерно в таком же ключе: