Там, где в дымке холмы - Кадзуо Исигуро

Я пробормотала что-то в знак согласия.

— Дети, Эцуко, — продолжала Сатико, — это прежде всего ответственность. Вы скоро сами в этом убедитесь. А он именно этого как раз и боялся, это было яснее ясного. Он боялся Марико. А этого я, Эцуко, не могу допустить. Дочь у меня на первом месте. И очень хорошо, что дела обернулись именно так. — Она по-прежнему покачивала в руках заварной чайник.

— Это, должно быть, очень вас огорчает, — сказала я, помолчав.

— Огорчает? — Сатико рассмеялась. — Эцуко, неужели вы воображаете, будто меня могут огорчить подобные пустяки? Когда я была в вашем возрасте — это было возможно. Но не теперь. Я за последние годы прошла через слишком многое. Во всяком случае, ожидала, что именно так и случится. О да, я ничуть не удивлена. Я этого ждала. Прошлый раз, в Токио, произошло то же самое. Он исчез и растратил все наши деньги, пропил начисто за три дня. Там и моих денег было немало. А знаете, Эцуко, что я работала горничной в отеле? Да, горничной. Но я не жаловалась, мы скопили уже достаточно: еще несколько недель — и могли сесть на корабль в Америку. Но тогда он все пропил. Я неделями на карачках скребла полы, а он пропил все за три дня. И вот теперь он опять там — с грошовой девкой из бара. Могу ли я передать будущее дочери в руки такого человека? Я мать, и моя дочь для меня главное. Мы снова замолчали. Сатико поставила заварной чайник перед собой и стала на него смотреть.

— Я надеюсь, ваш дядя проявит понимание, — сказала я.

Сатико пожала плечами.

— Что касается моего дяди, Эцуко, мы все с ним обсудим. Я готова на это пойти ради Марико. Если помочь он не захочет, я найду какой-то другой путь. Во всяком случае, не намерена сопровождать в Америку иностранца-пропойцу. Я просто счастлива, что он нашел девку из бара — чтобы с ней собутыльничать: они, уверена, друг друга стоят. А что до меня, то я собираюсь сделать для Марико все, что в моих силах, это мое решение.

Сатико еще некоторое время смотрела на заварной чайник, потом вздохнула и распрямилась. Она подошла к окну и выглянула в темноту.

— Нам нужно пойти и поискать ее? — спросила я.

— Нет, — отозвалась Сатико, не отводя глаз от окна. — Она скоро вернется. Пусть побудет там, если ей того хочется.

Теперь мне остается только сожалеть о моем отношении к Кэйко. В конце концов, здесь, в этой стране, нет ничего неожиданного в желании молодой женщины такого возраста уйти из дома. Единственное, чего я сумела добиться, это, по-видимому, лишь полной уверенности в том, что с окончательным отъездом — уже почти шесть лет тому назад — Кэйко порвала со мной всякие связи. Но тогда я и представить себе не могла, что она столь быстро окажется недосягаемой: я могла только предвидеть, что моя дочь, не бывшая счастливой дома, не сумеет совладать с внешним миром. Я так яростно ей противилась ради нее же самой.

В то утро — на пятый день визита Ники — я проснулась очень рано. Первое, что я осознала: прежнего шума дождя, как в прошлые ночи и утра, слышно не было. Потом мне припомнилось, что именно меня разбудило.

Лежа под покрывалом, я поочередно разглядывала предметы, смутно различимые в предрассветном сумраке. Я понемногу успокоилась и снова закрыла глаза. Уснуть, однако, не уснула. Я думала о хозяйке — квартирной хозяйке Кэйко, о том, как она отперла наконец дверь той самой комнаты в Манчестере.

Разомкнув веки, я снова обвела глазами окружавшие меня вещи. Потом встала и надела халат. Прошла в ванную, стараясь не разбудить Ники: она спала в пустой комнате, смежной с моей. Выйдя из ванной, я немного постояла на площадке. За лестницей, в дальнем конце прихожей, виднелась дверь комнаты Кэйко. Дверь, как обычно, была заперта. Я всмотрелась в нее, потом сделала шаг-другой вперед — и оказалась перед ней. За дверью мне вдруг почудился какой-то слабый шорох, чье-то легкое движение. Я вслушалась, но все было тихо. Я протянула руку и распахнула дверь.

В сероватом сумраке комната Кэйко выглядела голо: кровать, застеленная единственной простыней; ее белый туалетный столик; на полу — несколько картонных коробок с вещами, которые она брала с собой в Манчестер. Я вошла в комнату. Занавески были раздвинуты, внизу виднелся фруктовый сад. Небо неясно белело: дождя как будто не предвиделось. Под окном, на траве, две птички клевали упавшие яблоки. Мне сделалось холодно, и я вернулась к себе в комнату.

— Моя подруга пишет о тебе поэму, — сообщила Ники. Мы завтракали на кухне.

— Обо мне? С какой стати?

— Я рассказывала ей о тебе, и она решила написать стихи. Она замечательный поэт.

— Стихи обо мне? Нелепость. О чем тут писать? Она даже меня не знает.

— Мама, я же тебе говорю. Я рассказала ей о тебе. Поразительно, как она понимает людей. Ей и самой досталось, знаешь ли.

— Ясно. А сколько лет твоей подруге?

— Мама, у тебя это просто навязчивая идея — кому сколько лет. Возраст — это пустяки, важен только жизненный опыт. Можно дотянуть до сотни и ничего не иметь за душой.

— Наверное. — Я засмеялась и посмотрела на окна. Опять начало моросить.

— Я рассказывала ей о тебе, — говорила Ники. — О тебе, о папе — о том, как вы уехали из Японии. На нее это сильно подействовало. Она понимает, каково вам пришлось — совсем не так легко, как может показаться.

Я, не отрывая взгляда от окон, перебила Ники:

— Уверена, твоя подруга напишет чудесные стихи. — Я взяла из корзинки яблоко и на глазах у Ники принялась чистить его ножом.

— Многие женщины, — сказала Ники, — надрываются с детьми и никчемными мужьями и всю жизнь несчастны. Но не могут отважиться и хоть что-то предпринять. Так и тянут лямку до конца дней.

— Знаю. И, по-твоему, им нужно бросить своих детей — так, Ники?

— Ты понимаешь, что я хочу сказать. Печально, когда люди попусту растрачивают свои жизни.

Я промолчала, хотя дочь выдержала паузу, словно ожидала, что я заговорю.

— То, что ты сделала, мама, было очень и очень нелегко. Ты должна гордиться тем, как поступила со своей жизнью.

Я не спеша дочистила яблоко, потом вытерла пальцы о салфетку.

— Все мои подруги тоже так считают, — сказала Ники. — Во всяком случае, те, кому я о тебе рассказывала.

— Весьма польщена. Пожалуйста, передай своим изумительным подругам мою благодарность.

— Я просто им рассказала, вот и все.

— Что ж, ты достаточно высказалась.

Вероятно, тем утром я была резковата с Ники без особой на то необходимости, но не слишком ли было с ее стороны самонадеянным полагать, будто я нуждаюсь в том, чтобы меня успокаивали и поддерживали в этих вопросах. Кроме того, она плохо представляла себе, что в действительности произошло в те последние дни в Нагасаки. Можно предположить, что из рассказов отца она составила себе некую картину. Такая картина, конечно же, не лишена была изъянов и неточностей. На самом деле, несмотря на свои впечатляющие статьи о Японии, мой муж никогда не понимал характера нашей культуры, а еще меньше людей — вроде Дзиро. Не стану утверждать, что вспоминаю Дзиро с любовью, однако он вовсе не был таким тупицей, каким считал его мой муж. Дзиро прилежно трудился, соблюдая свои обязанности перед семьей, — того же он ожидал и от меня; говоря его словами, он был исполнен чувства долга. На протяжении семи лет, что он провел с дочкой, он был, несомненно, хорошим отцом для нее. В чем бы я ни убеждала себя в те последние дни, я никогда не пыталась делать вид, будто Кэйко не будет о нем скучать.

Но теперь все это далеко в прошлом, и у меня нет никакого желания об этом думать. Мои мотивы для отъезда из Японии вполне оправданны, и я знаю, что всегда принимала интересы Кэйко близко к сердцу. Незачем заново перебирать былое в памяти.

Подрезая растения в горшочках на подоконнике, я вдруг заметила, что Ники как-то примолкла. Я обернулась к ней: она стояла перед камином, глядя мимо меня через окно на сад. Я попыталась проследить за ее взглядом: оконное стекло было затуманено, но сад различался отчетливо. Ники смотрела на живую изгородь — туда, где ветер и дождь обрушили подпорки, которые поддерживали помидорную рассаду.

— Томатов нынче, наверное, не будет, — заметила я. — Что-то я за ними недосмотрела.

Глядя на сад, я услышала за спиной стук выдвигаемого ящика письменного стола: это Ники возобновила поиски. После завтрака она решила прочитать все газетные статьи своего отца и провела чуть ли не полдня за осмотром всех ящиков и книжных полок в доме.

Я продолжала заниматься своими растениями: они загромождали весь подоконник. За спиной у меня Ники все еще рылась в ящиках. Потом затихла — и, когда я к ней обернулась, она снова смотрела мимо меня, в сад.

— Я, пожалуй, пойду покормлю золотую рыбку, — проговорила она.

— Золотую рыбку?

Не ответив, Ники вышла из комнаты, и через минуту я увидела, как она быстрыми шагами пересекает лужайку. Я протерла запотевшее стекло и стала за ней наблюдать. Ники прошла в дальний угол сада, к пруду с рыбками посреди декоративной горки с камнями. Она насыпала корм и стала глядеть в воду. Я видела ее в профиль: она казалась совсем тоненькой — и, несмотря на модный наряд, выглядела совершенной девочкой. Ветер шевелил ей волосы — и я спохватилась, почему она не надела куртку.