Девочка, не умевшая ненавидеть. Мое детство в лагере смерти Освенцим - Лидия Максимович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы возвращаемся вместе с бабушкой и дедушкой, вместе с братом. Мы все нашли друг друга и теперь вернулись в бабушкин дом, где родились. Мы разожгли камин и положили печься картошку. Все опять стало как прежде. И у меня впереди вся юность, самые прекрасные годы жизни. И папа тоже вернется с войны. В нашей стране все станут нас любить и славить за нашу твердость. И мы с Михалем побежим в луга, а потом пойдем ловить рыбу в ручье. А если я устану, он посадит меня на плечо и понесет. Я растянусь в траве и полной грудью буду вдыхать чистый воздух моей страны. А по ночам буду смотреть на звезды и разговаривать с луной. И наконец-то наиграюсь с ребятами во все игры, которые в Биркенау мне были недоступны.
И лагерь останется всего лишь далеким воспоминанием, которое постепенно начнет выцветать. А вечером мама уложит меня спать, и сама приляжет рядышком, возьмет меня за руку и споет мне колыбельную. И поцелует на ночь. И я снова стану жить с родителями, пойду в сельскую школу и буду учить катехизис в церкви. А потом я кого-нибудь полюблю и выйду за него замуж. Жизнь моя будет счастливой, и тьма понемногу рассеется. Кто знает, может, я ее и вовсе забуду.
Вот какой будет моя жизнь после лагеря смерти, после доктора Менгеле с его страшными экспериментами. Я выйду за ворота Биркенау с той стороны, где Белоруссия, и пройду под сторожевыми вышками, глядя на восток, где лежит моя страна. Так я представляла свое будущее, лежа ночью на вонючих нарах детского барака в Биркенау.
И вот как получилось на самом деле.
Испуганная, я иду за женщиной в черной шубке из тюленя, которая движется быстро и решительно. Она меня выбрала. Теперь я принадлежу ей. И ей не терпится поскорее увести меня в свой дом. Она говорит со мной по-польски, давая понять, что отныне это будет мой язык. Лагеря больше нет, и быть не должно. Но и Белоруссии тоже нет.
С одной стороны, я приободрилась: я ухожу из Биркенау, из этого проклятого места. С другой стороны, сердце мое оледенело. Мамы больше нет. Я уже не такая маленькая, я все понимаю. То, что оставила я в лесах Белоруссии, ко мне больше не вернется. Об отце нет никаких известий, о брате и дедушке с бабушкой тоже. Где они? На мой вопрос нет ответа. И эта женщина, конечно, тоже мне не ответит. И мне снова придется выживать, как и всегда. И придется прогнать прочь ту боль, что приносят с собой воспоминания. А значит, придется терпеть и держаться.
Из лагеря я выхожу пешком. С немцами я научилась сдерживать свои чувства и точно так же сдержанно веду себя с женщиной, выбравшей меня. Я не смеюсь и уж тем более не плачу. Я терплю и загоняю внутрь тоску, которая нападает на меня со всех сторон. Это тоска от разлуки с мамой, и она раздирает меня на части. Но я ее прогоняю, делаю вид, что ее не существует. И выхожу из Биркенау с этой женщиной.
Меня зовут Люда, это имя мне дали родители. Меня зовут Люда, но кто я на самом деле, теперь смысла не имеет. Я инстинктивно догадываюсь: меня взяли, потому что я маленькая, самая маленькая в лагере. И поэтому мне будет легче все забыть и больше не вспоминать. Есть большая вероятность, что я смогу начать новую жизнь, словно ничего и не случилось. Но ведь это не так, так просто не может быть, однако иллюзия остается. Конечно, передо мной откроется много нового, много неведомого. И я абсолютно не знаю, куда меня это неведомое приведет.
Под аркой входа в Биркенау, под большой вышкой, с которой немцы контролировали въезд и выезд поездов и руководили всеми лагерными операциями, я топчу тот же снег, что топтали узники, несколько часов назад насильно вывезенные неизвестно куда. Потом я узнаю, что для них эта дорога стала дорогой смерти. Их следы на снегу заледенели. И я ступаю по снегу, стараясь найти след, похожий на след моей мамы. А вдруг она не погибла? Вдруг ей удалось бежать?
Я все время поскальзываюсь и озираюсь: с какой стороны на меня обрушится палочный удар? Но в очередной раз замечаю, что немцы исчезли. А со мной рядом идет незнакомая польская женщина. Она поддерживает меня, помогает встать, если падаю на льду, и машет рукой, чтобы я шла дальше. Она говорит, что ее дом совсем недалеко. Там меня ждут гуси. Там нас ждет ее муж. Там мы будем жить все вместе.
Там начнется моя жизнь за пределами лагеря.
5
Освенцим, городок, который приютил меня, когда я вышла из лагеря смерти, оказался местом с длинной историей. Первые поселения появились здесь примерно в XI веке. Место было действительно подходящее: здесь с Бешидских гор текла река Сола с очень чистой и свежей водой. Сола впадала в Вислу. Если обзавестись надежной лодкой и пристанью, отсюда можно было плавать с товаром до Кракова, а потом и до Варшавы. Поколения жителей города и представить себе не могли, что когда-нибудь он станет в глазах всего мира символом одной из величайших трагедий человечества. Что соседний народ захватит его и назовет по-своему: Аушвиц. И город перестанет быть тем благословенным, тихим местом, каким его считали раньше.
Однако признаки грядущего разорения замечали и раньше, словно судьба Освенцима непостижимым образом была предначертана. Как и многие польские города, Освенцим постоянно подвергался вторжениям. Самым крупным было вторжение шведов в 1665 году. Прошло несколько десятилетий, и в город пришла чума. Потом был большой пожар. После этих бед Освенцим двести лет не мог прийти в себя. Он так и остался в подвешенном состоянии в самом сердце Европы, в ожидании лучших времен.
Лучшие времена пришли в середине XIX века. Освенцим стал важным железнодорожным узлом на линии Краков – Вена. С приходом современной аппаратуры оживилась работа кожевенного завода, объединения заводов машинного оборудования и автотранспорта Прага – Освенцим, производство водки и ликеров Якуба Хаберфельда, фабрики удобрений и рыбных консервов «Острига» и «Атлантик» и завода сельскохозяйственных машин Потенга-Освенцим. Но тут же
