На крутом перевале (сборник) - Марин Ионице

Наступило лето.

Мой родной отец… В это лето мне суждено было потерять его окончательно.

Я не был совсем неподготовленным к этому. Много раз я думал о такой возможности. Но если и должно было это случиться, то не иначе как при трагических обстоятельствах. Мой отец не мог исчезнуть, как обыкновенный человек. То есть умереть от болезни, погибнуть в транспортной катастрофе или как-нибудь в этом роде. Мой отец мог исчезнуть только в результате таких катаклизмов, которые сотрясают землю, затмевают солнце, выплескивают воду из русел рек и раскалывают надвое небосвод. Откуда мне знать, что несчастье произойдет из-за детской игры, наивной и глупой, как все детские игры?

Отец видел, что со мной что-то происходит. Надо было что-то изменить в моей жизни. Остановились на областном пионерском лагере, что на территории нашего района.

— Как мы его оставим одного?! — беспокоилась мама.

— Он не один, там сотня детей.

— Пусть так, но кто позаботится о моем?

— Он о себе сам позаботится, потому что уже не маленький.

— Все-таки было бы лучше здесь, на наших глазах.

— Надо и ему понемногу выходить в свет.

— Здесь, дома, у него есть все.

— Но нет друзей его возраста. Он должен пожить в коллективе.

Огромная спальня, ряды коек. Мы пели, шутили, смеялись, кидали друг в друга подушками, а когда уставали — успокаивались каждый под своим одеялом.

И тут ребята, те, что были из соседнего района, начали какую-то странную игру. Сыпались язвительные шутки по адресу нашего района, нас, его жителей. Над нами смеялись. В нашем районе, мол, готовят мамалыгу величиной с грецкий орех и стерегут ее с дубиной. А когда мы поехали в Крайову, то, чтобы насолить тамошним парикмахерам, якобы набили себе в головы гвоздей и испортили машинки для стрижки и ножницы. Говорили, что у нас в районе ощипывают живот у наседки, чтобы цыплята могли сосать. Что мы выходим к поездам с сеном, чтобы накормить паровоз. Что у нас создали козью ферму, где получают не только молоко, но и маслины (имея в виду козий помет). Что в нашем районе нет ни одной ямы, которая не была бы начинена свалившимися туда дураками. Что мы кормим ослов лимонами, а под хвост подставляем стаканы и получаем лимонад.

— Знаете численность населения в столице их уезда? — спрашивает один у другого серьезным тоном.

— Тысяч десять, — отвечает другой так же серьезно.

— Да нет же… Девяносто тысяч… со свинооткормочным комбинатом!

— Да у них свиноматки в кино ходят, а своих поросят возят на машинах в школу.

Я полез драться. Но вскоре обратил внимание, что никто из нашего района не поддержал меня. Фактически это была и не драка. Вокруг меня сомкнулся круг обидчиков. Меня дергали за пижаму и, дразня, разбегались в разные стороны:

— Слизняк, потому что сын председателя района!

— Ему бы дома, у мамочкиной юбки сидеть. Поросеночек мамин. Ну, пойди-ка сюда! Цо-цо-цо! [11]

Я никак не успевал схватить обидчика и отлупить как следует. Все ловко увертывались, а я молотил кулаками по воздуху.

С одной из верхних коек мне на голову набросили одеяло и шумно радовались, причем и те, и наши, когда я споткнулся и упал. После полуночи все уснули как убитые. Их можно было проучить палкой, или стянуть за ноги с кровати, или вымазать черным сапожным кремом, или вставить бумажки между пальцами и зажечь.

Я мог отомстить тысячью способами. Но мне было не до них. В эту ночь я начал свое большое путешествие. Я начинал свой основной эксперимент. Они так сладко спали. Так спокойно.

— Прощайте, ребята!

Остановился на пороге, чтобы проглотить застрявшие в горле слезы.

— Вы достаточно поиздевались надо мной, но…

Порог пионерлагеря был для меня тогда порогом перед входом в небытие. Прежде чем переступить его, человек может простить с высоты своего величия ошибки тех, кто оставался по эту сторону.

— Но я все-таки прощаю вас!

Они были несправедливы ко мне сегодня вечером, но когда завтра они проснутся и увидят, что меня нет… Завтра… Как они будут искать, как будут звать меня, как у них будет неспокойно на душе… Сколько хороших слов они будут говорить обо мне. И так будет всегда, до глубокой старости, когда и они на пороге мира иного смогут простить всех, кто нагрешил.

Когда тебе чуть больше двадцати, чего тебе бояться? Если ты уже в двенадцать лет стоял на грани небытия и ощутил трепет утраты, если в двенадцать лет заблудился ночью, в грозу в лесу, полном диких зверей, если ты нашел убежище в дупле рассеченного молнией дерева и уже мальчиком познал страх тленности всего сущего, — чего же тебе бояться теперь, в двадцать два?

Рядовой Вишан Михаил Рэзван, воинская часть 04141, 1-я батарея, 2-й взвод, 2-е отделение. Рост 179 сантиметров, объем груди 84 сантиметра, вес 65 килограммов, размер обуви — 27,5, размер одежды — 46. Место в спальном помещении справа, пятая койка снизу.

Мифы… Одного выкупали в святой реке, и он стал неуязвимым… Другой вымазался в крови дракона и тоже стал неуязвимым… А еще одного облачили в казенные сапоги и военную форму артиллериста, водрузили на голому стальную каску… Но это уже не миф. И вот я стал неуязвимым для своего прошлого.

Казарма была старой, как крепость. В ее стенах столько кирпича и камня, что можно построить целый квартал. Казарма огорожена высокими толстыми стенами. В каждом углу — вышка с часовым. У каждых ворот — караульный с заряженным оружием. У главного входа — контрольно-пропускной пункт. В караульном помещении на кушетках растянулись солдаты, в полной амуниции, с оружием под рукой.

Мне холодно от моего прошлого, как от раны, которая не заживает. Дует леденящий ветер в эти ворота. Как сделать, чтобы оградить себя от этого?

Оно, прошлое, только мое, и я хочу его убить. Моя тряпичная кукла, игрушка моего детства, шут моего отрочества, юношеский амулет, злой глаз и дурное предзнаменование, самое большое мое страдание.

Дайте мне настоящий патрон, чтобы убить его. Научите меня стрелять из винтовки и дайте мне боевой патрон.

Винтовку я только что получил.

— Оружие — на плечо!

— Оружие — к ноге!

Учусь владеть оружием. Дело подвигается. От поворотов и стоек без оружия переходим к выполнению команд с оружием.

— Вишан, винтовку не держат на плече, как дубину!

И это когда я только уверовал в то, что хорошо выполняю стойку «смирно» и повороты на месте…

— Рядовой, оружие — на плечо!

Винтовка. Я еще не чувствовал запаха пороха. Магазин моей многозарядной винтовки пахнет смазкой.

Линия прицела… На сегодняшний день дошел лишь да этого.

— Линия, которая идет от глаза и соединяет прорезь прицела с кончиком мушки и основанием мишени…

Винтовки как-никак настоящие.

Тренога. Тренажер погрешностей. Винтовка установлена сержантом. Тебе ничего не остается, кроме как смотреть через прорезь прицела и кончик мушки и делать знак солдату у щита:

— Выше, ниже, немного выше, чуть-чуть правее, немного левее, еще левее — стоп!

Три раза по три точки наносятся кончиком карандаша.

И когда эти точки совпадают на белой бумаге, ты уже имеешь полное представление о своих ошибках в прицеливании.

Фигура, которая образуется из ошибок прицеливания, говорит лишь о том, что тебе еще многое необходимо усвоить. Как бы то ни было, но я представляю, что она изображает мое прошлое. И в перерыве, когда солдаты отдыхают, курят, рассказывают анекдоты, я словно приклеиваюсь к треноге, на которой установлена винтовка. Зрачок глаза, прорезь прицела, кончик мушки, основание мишени… Огонь! Сухой щелчок металла. Стреляю пока вхолостую. Но важно то, что я вижу мое прошлое и, не моргая, нажимаю на курок, веря в свой выстрел.

Чего бояться солдату, который в двенадцать лет познал настоящий страх и поборол его?

Боюсь тех давних происшествий, которые уже пережил в прошлом. Но они беспокоили меня в настоящем, врываясь в мою душу, как в топкий омут, от которого подымались тяжелые испарения. И то, что раньше вызывало у меня только удивление или замешательство, теперь переживалось все острее и острее.

Я надеялся, что однажды, войдя в ворота казармы, буду делать все, что необходимо: падать на землю, ползти змеей по траве, бежать, преодолевать препятствия, кричать «ура», носить учебное оборудование, мыть казарму, кафель коридоров, ступеньки лестниц и даже каптерку старшины, чистить картошку и стирать белье, чтобы вечером свалиться, как срубленное дерево, и забыться до сигнала «подъем».

Однако так просто нельзя. Все расписано — учения, несение службы. У нас есть учебные периоды, графики подготовки.

Мои ночи. Засыпаю, как все солдаты. Как хорошо погружаться в это состояние блаженства, когда ни о чем не думаешь! Прозвучит «отбой», закрываешь глаза, и под тобой как будто уже не кровать, а разверзшаяся земля, и ты плывешь словно в состоянии невесомости. А однажды я вскочил во сне как по сигналу тревоги. И знал отчего — от страха оказаться застигнутым врасплох. То есть от боязни впустить и малую толику моего прошлого даже в сновидения. Я отгонял от себя непрошеные мысли, и опять засыпал, и опять вскакивал во сне. Казалось, я все отдам, чтобы забыть свое прошлое!