Синельников (сборник рассказов) - Андрей Лях

— Что ж, по крайней мере, тебе не придется ничего объяснять… и вводить в курс дела, — и отвернулся к стенке.

Со двора послышался какой-то рев. Мне не терпелось поговорить с Меллиной, но чудеса этого дня, похоже, еще не кончились. У меня начинала болеть голова, и хотелось выпить и закурить одновременно.

— Вы побудете с ним, Патрик?

Мы вышли во двор. На месте дерекова «корвета» теперь стоял железный всадник — мало того, что сам с головы до пят был закован в сталь, он и со своей лошадью обошелся точно так же — коняга была упрятана в сооружение наподобие утюга, и даже голову ей закрывал стальной наголовник, так что на божий свет она смотрела через специальные отверстия. Трехлучевое забрало шлема было откинуто, и смотрелось над его головой как телевизионная антенна, в площадку стремени было уперто копье с двухвостым вымпелом, а в руке он держал гнутый охотничий рог.

Завидев нас, всадник прижал этот рог к губам и подудел еще немного, потом убрал его и заголосил уже просто так:

— Я прибыл по воле благородного сэра Ричарда Бравелота Кентерберийского, Владетеля Девяти Мостов. Кто из вас Хозяин Дома? С кем я могу говорить?

Я забросил меч на плечо — в каком-то помрачении ума я потащил его с собой — и подошел поближе. Из шлема торчал внушительный нос и моржовые усы.

— Я Хозяин Дома, и незачем так орать, я и так хорошо слышу.

— Прошу прощения, сэр Генри, не узнал вас сразу, с возвращением! — сказал он обычным тоном и тут же снова продолжил надсаживаться, — Благородный сэр Ричард Бравелот Кентерберийский объявляет вам, что если вы в присутствии рыцарей, лордов и пэров откажетесь от сюзеренных притязаний на Девять Мостов и закрепите это подписью, а его, сэра Ричарда, более уже не станете считать своим вассалом и ленником, то он обещает вам дружбу и мир на вечные времена, а если нет, то вот его перчатка, и он готов встретится с вами в любое время, конный или пеший, в доспехах или без оных, и пусть Бог рассудит вас!

Я подошел к нему вплотную.

— Сэр рыцарь, ваше лицо мне как будто знакомо.

— Ну конечно, сэр Генри, я Брекенбери. Помните Лангедок? — обрадовался он уже вполне человеческим голосом.

— Конечно, Брекенбери, как не помнить… смутно припоминаю. Значит, вот что, — я в задумчивости постукал кулаком по его наборному железному сапогу с острым носом. — Во-первых, давайте сюда перчатку — не получит у меня этот ваш Кашалот Берберийский никаких мостов, это одно, а другое вот что — вы, Брекенбери, как учтивый и любезный герольд, имеете права, на которые никто…эээ… не может посягнуть. Короче, у нас сегодня небольшое торжество, праздник, что ли…

Не приведи Господь еще один такой праздник.

— … и я приглашаю вас разделить с нами трапезу. Расскажете, с каких это мостов соскочил ваш Бергамот… не обижайте меня отказом, Брекенбери. Вы ведь виски пьете?

Усищи над обрезом брони пришли в движение.

— Не откажусь, сэр Генри, благодарю вас.

— Герман! — крикнул я, и конюх, как ни странно, тут же появился — подозрительно закопченный и все еще с «грозовой» бомбардой в руках.

— Брось это! — велел я. — Помоги сэру Брекенбери спешиться, проводи в Дом и позаботься о его коне. Вы желанный гость, Брекенбери.

Герман жизнерадостно гыгыкнул, и они отбыли в сторону конюшни, словно авианосец на буксире. На конюшне был оборудован специальный причал для влезания и слезания, ибо человеку в латах не так-то просто взгромоздиться на лошадь.

Наконец-то мы с Меллиной остались вдвоем. Я опустил на крыльцо меч, членистую перчатку и покачал головой:

— Мелли, ну что за ребячество такое? Неужели нельзя было сказать заранее?

Стоя на ступеньку выше, она положила руки мне на плечи и прижала свой лоб к моему.

— Любимый, я хотела, чтобы все прошло торжественно. Ты очень на меня сердишься?

— Я не могу на тебя сердиться, дорогая. Я тебя люблю. Но в хорошенькую же историю мы вляпались… Это те серьги, вустерширские?

Меллина даже отшатнулась.

— Это подарок Генри… Милый, он давно умер. Как ты догадался?

— Сам не знаю.

— Этого никто не видел. Мы сидели в машине…

— В «бьюике», — пробормотал я, — гнусный рыдван. Ладно, пойдем в дом.

И мы пошли в Дом.

Нечаянные встречи Синельникова

Снежный человек

Мне самому этот снежный человек ни зачем не нужен. Это все из-за Ленки, или, если хотите, из-за Елены Петровны. Как сказать — вроде бы самая обычная студентка, но вот пройдет, посмотрит — и хоть стой, хоть падай. Глаза, волосы — в общем, я расписывать не мастер, хоть и сам люблю почитать, если хорошо написано, одним словом, не знаю, как там все американские кинозвезды вблизи, но, думаю, до Ленки многим далеко.

Вот ей-то и понадобился зачем-то снежный человек. Началась история так: зашел к нам в институт один дядька и прочитал лекцию. Он-де гоняется за этим феноменом едва ли не с пеленок, все Памиры облазил, все следы перемерил и однажды даже почти видел. Короче, энтузиаст. У них там экспедиция и все такое прочее.

И Елена Петровна моя заболела этим делом. Нашла самого снеголова, и всю их компанию, не знаю, чего уж там наговорила — но Аркадий Николаич, так их шефа зовут — обещал летом взять ее в экспедицию.

Вот беда так беда. Мне это сафари полнейший зарез. Я-то хотел пригласить ее летом на Байкал и там, у диких берегов, коротко обрисовать взгляды некоторых студентов на личную жизнь, и ведь совсем уж было договорились. Нет, черт принес гоминида!

Я пробовал уговаривать. Мол, красоты Сибири и прочее. Какое там. Ах, Аркадий Николаич, бескорыстно жертвует собой ради идеи, все на свои деньги, никто не поддерживает, у человека в жизни цель и т. д. Ого, думаю. Плюнул и поехал к нему сам. Тоже наплел всякого бреда, мол, с детства мечтаю, и даже есть своя концепция, а студент-медик в группе необходим.

Тут все сошло гладко. То ли добровольцев было мало, то ли тупость моя подействовала, но через полчаса мы с ним уже обсуждали походную аптечку и сублимированное мясо.

Потом много чего было, но в конце концов я очутился на Тянь-Шане, возле Санговара, всего нас одиннадцать человек вместе с Аркадием. Разбили два лагеря, снежный и простой. Горы я описывать не стану — было там два ущелья, скалы, снег и речушка без названия.

Первым делом взяли лопаты и пошли рыхлить контрольно-следовые полосы — как на границе. Взрыхлили две, уже к вечеру, устали, зато снежный человек мог теперь спокойно приходить.

А когда вернулись в лагерь, стали ставить палатку для Аркадия. Елена, конечно, первая бросилась помогать. Я посмотрел, как они с Аркадием передают друг другу молотки и колья и при этом улыбаются, и совсем я пал духом. Похоже, дело швах. Взял мешок с бутербродами и пошел обратно в ущелье, чтобы не видеть этого лагеря; забрался повыше и иду к обрыву — посидеть на камнях и с тоски перекусить. Только подхожу — высовывается откуда-то сбоку волосатая лапа размером с меня самого — цоп! — и поставила обратно. Потом погрозила мне пальцем — а палец как батон колбасы, только мохнатый — и убралась. Так, думаю, принесло, не успели опомниться. Точно. Вылезает и подходит. Ростом выше меня раза в два, если не в три — даже трудно сказать; весь зарос шерстью шоколадного цвета с рыжиной, голова — как пуля. В целом похоже на гориллу.

— Здравствуйте, — говорю, — вас-то мне и не хватало.

Он вроде как хмыкнул. Я сел на камень, махнул ему рукой — мол, присаживайся, коли пожаловал, — и открываю свой мешок. Он присел — ей-богу, сидя выше, чем я стоя — прямо на снег. Я ему говорю — чудила, простудишься — он тоже рукой махнул — дескать, ни фига. Ну, как хочешь. Достал я бутерброды, дал ему, сидим, едим. Я-то жую, а он только в свой чемодан закинул, и привет. Что ему один бутерброд. Вот, заглотал, пошевелил бровями, наклоняется ко мне и вдруг говорит:

— Я ужасен. В глазах у меня горят злобные огоньки, да такие, что даже нет возможности разобрать какого эти глаза цвета.

— Знаю, знаю, — говорю я. — Я тоже читал эту статью. Ты ешь.

Он говорит:

— Интересные дела! Что это ты меня не ловишь?

— Что это мне, — отвечаю, — тебя ловить?

— А зачем ты сюда ехал?

Я сначала задумался, а потом с кручины великой возьми ему все и расскажи. Бывает так иногда — ни с того, ни с сего изольешь душу первому встречному непонятно зачем. Снежный человек отнесся к моим приключениям с сочувствием, даже опечалился и засопел.

— За что же, — спрашивает, — она его любит?

— Не знаю, — говорю, — наверное, за фанатизм. Есть такие женщины, которых хлебом не корми, только дай им одержимого, и чем чудней, тем лучше. У меня так не получается.

Словом, расстроился я окончательно, и даже зло взяло — ну что я тут сижу распространяюсь? Гляжу вниз, под обрыв — такая же чушка, может, даже больше, ходит взад-вперед по нашей контрольной полосе.