Офицер флота - Александр Крон

Селянин пятится.

С т р о и т е л ь (удерживает). Виктор, Виктор...

С о л о в ц о в (появился). Разрешите, товарищ командир... (Увидев Селянина, онемел.)

Ж д а н о в с к и й (заметил, схватил Соловцова за руку). Он?

С о л о в ц о в. Точно.

Ж д а н о в с к и й (сквозь зубы). Если любите командира, - молчать. Убьет.

С о л о в ц о в (тяжело дыша). Есть.

С е л я н и н (оправившись от испуга). Так? Хорошо! Разбой? Ну погодите... Я до Военного совета дойду. Соколов! Соколов! (Выбегает.)

Г р а н и ц а (выглянул). Товарищ командир! Какие будут приказания? Шофер бунтуется.

Ш о ф е р (появился). Ну, скоро ли, что ли, ехать? Погрузили уж! Да что вы в самом деле? У меня рацион пропадает, дома дети голодные сидят. Вот брошу все к дьяволу!

Г о р б у н о в. Хорошо. Поехали. Кудиныч, садись в кабину. Все остальные пешком.

Ш о ф е р. Ладно, садитесь все, сколько есть. Довезу. Эх, пропадай моя рессора! (Соловцову.) А ты куда, матрос?

С о л о в ц о в. Я - на лыжах.

Ш о ф е р. Куда, к черту, на лыжах! Что у тебя, запасные ноги, что ли, есть? Садись. Садись, говорю! (Диким голосом.) Да не задерживай ты, матрос, чтоб ты пропал!

Картина четвертая

Февраль. Солнечный день. Комната в квартире Юлии

Антоновны. Простое, почти аскетическое убранство. На

стене спасательный круг с надписью "Новик", модель

корабля на подставке. На полу и на стульях в

беспорядке сложены картины, холсты на подрамниках,

чемоданы и узлы. В углу приютился мольберт. Одно из

окон разбито. Через него виден знакомый двор. Арка с

кипятильником уцелела, но дом, выходящий на

Набережную, превращен в руины. Бомба срезала стену

квартиры Ивана Константиновича. Снег лежит на крышке

рояля. Со двора доносятся шипение и скрежет: идет

электросварка. У окна Юлия Антоновна и строитель.

Ю л и я  А н т о н о в н а. Это комната покойного мужа. Я здесь ничего не трогала - все как было. Сюда я хочу поселить Виктора Ивановича. Тут вещи мужа, его книги - Виктору Ивановичу будет приятно. Вас с Федором Михайловичем и Диму - в столовую. Ивана Константиновича придется устроить у меня...

С т р о и т е л ь. А вы куда же?

Ю л и я  А н т о н о в н а. Как - куда? На кухню. По крайней мере мне будет тепло.

Стук в дверь. Граница вносит чемодан, за ним идет

Туляков.

Г р а н и ц а. Вот теперь - всё. А окна придется фанерой зашивать стекол нет ничего.

С т р о и т е л ь. Как дела, Лаврентий?

Т у л я к о в. Все нормально. Сегодня сварку провожу... По вашему способу пробуем.

С т р о и т е л ь. Получается?

Т у л я к о в. По идее - должно быть хорошо. (Юлии Антоновне.) Лазили сейчас рояль смотреть. Целехонек. Ну, конечно, настройка наша вся насмарку.

Ю л и я  А н т о н о в н а. Можно его оттуда снять?

Т у л я к о в. Отчего же невозможно? Ничего такого невозможного нет. Тали покрепче подвести - и всё. Боцману скажите, Мирону Осиповичу. Это боцманское дело.

Г р а н и ц а. Эва, кувшин-то как стоит! Глядите. На самом краешке. Вот-вот сдует.

Ю л и я  А н т о н о в н а. Вещи - что! Бог с ними. Людей жалко. Даже Николая Эрастовича жалко...

С т р о и т е л ь. Помер?

Ю л и я  А н т о н о в н а. Не помер, так завтра умрет. Вот судьба! Как он жить хотел... Ногтями и зубами цеплялся. Последнее время ни о чем не мог говорить - только о еде. Ужасно он меня этим злил. А как он радовался, когда через Ладогу хлеб пошел и объявили новую норму. Прибежал, чуть не пляшет: прибавили, прибавили! Бедняга.

Т у л я к о в. Нда... Пошли, товарищ Граница. В обед зайдете.

Выходя, сталкивается в дверях с Тамарой, которую

ведут под руки Туровцев и "доктор". Увидя молчаливый

вопрос в глазах Юлии Антоновны, "доктор" сумрачно

кивнул головой. Тамару усаживают в кресло.

Т а м а р а. Вот и всё. Вот и всё.

Т у р о в ц е в. Тамара...

Ю л и я  А н т о н о в н а. Помолчите, Дима. Не трогайте ее.

Д о к т о р. Так я пойду. Надо к дворничихе зайти. Мальчишку помяло. (Выходит.)

Т а м а р а. Вот и всё.

С улицы доносится звук разбившегося стекла.

(С криком вскакивает, вцепившись в руку Туровцева.) Что? Что это?

С т р о и т е л ь (смотря в окно). Кувшин. Сверзился-таки.

Т а м а р а. Где? Какой кувшин? Что вы говорите, я ничего не понимаю. (Опустилась в кресло и разрыдалась.)

Т у р о в ц е в. Тамара, ну что ты... Перестань.

Т а м а р а. Димка, уйди! Зачем вы меня сюда привели? Я сейчас уйду. Пустите.

Ю л и я  А н т о н о в н а. Не глупи. Куда ты пойдешь?

Т а м а р а. Туда, к нему... Нет, не могу... Не знаю куда... Куда глаза глядят... (Хочет встать и опять падает в кресло.)

Т у р о в ц е в. Тамара, погоди. Послушай. Слышишь меня? Ну что ж теперь поделаешь? Кругом столько народу гибнет...

Т а м а р а. Ах, какое мне дело!..

Т у р о в ц е в. Ты же мне сама говорила, что он для тебя чужой человек, посторонний...

Т а м а р а (резко повернулась к Туровцеву). Кто чужой? Он муж мне. Понимаешь - муж! Я все знаю: Колька старый, трусливый, болтливый, но он мой муж, родной человек. Я сама такая, как он. И он меня любил - понимаешь ты это? Любил, все понимал и не судил строго. Он прощал. И если у меня было горе, я шла к нему. Я знала - не поможет, так хоть пожалеет. Поплачем вместе. А теперь к кому я пойду? К Семке Селянину? Очень я ему нужна. Нынче бабы дешевы. За две банки консервов он себе другую найдет... вроде меня.

Т у р о в ц е в (в ужасе). Тамара, зачем ты так говоришь? Что ж, по-твоему, и я на тебя так смотрю? Я тебе не друг?

Т а м а р а. А! Ты - мальчишка. Хороший... А станешь старше, будешь как Семка. Все вы одинаковы.

Т у р о в ц е в. Тамара...

Т а м а р а. Все. Вам бы только без хлопот. На одного только человека я удивляюсь. Уж не знаю, дурак он или святой. Как его? Ну, командир-то твой? Виктор. Молится на Катьку, но чтоб лезть - ни-ни! Чистая дружба, как в романах. Я сначала не верила, думала, Катька врет. Смешно, а хорошо. Даже завидно. Катьке везет. Всегда везло. Хотя, что ж это я? Нашла кому говорить. Ты ведь его ругаешь. Ну так радуйся: погонят его скоро. Зашлют куда-нибудь подальше. Я бы за таким - на край света...

Ю л и я  А н т о н о в н а. Что ты болтаешь! Ну что ты болтаешь?

Т а м а р а. Снимут. Уж я знаю. Семка чуть не пляшет... (Пауза.) А о Николае не смейте мне плохо говорить. Никто не смейте. Вы его не знаете. Он был талантливый. Химик он, научную работу писал. И все умел. Когда спичек не стали давать, он сам спички делал. Настоящие. Вот вы видели, вы знаете. И он совсем не жадный. Он эти спички всем жильцам давал, без денег. А зимой - это он не выдержал. Сломался, совсем другой человек стал. Я его сама не узнавала. А потом он не так за себя - за меня очень боялся. Очень меня любил. Я девочкой за Колю вышла, он старше меня, много старше, и мы хорошо жили, никогда я ни с кем... Он и теперь знал, что я не проститутка, что я не из-за интереса, а оттого, что страшно мне, чтоб заглушить, чтоб весело было... Ну что ж мне делать, если я не умею терпеть, если я привыкла, чтоб было легко? Кто же виноват, что я такая? Тетя Юля! Вот вы старшая, вы меня маленькой знали, и вы и дядя Володя... Почему никто из вас не сказал мне, что жизнь не всегда будет легка и проста, что жизнь бывает трудной, страшной, непонятной? Где ж вы тогда были? (Невесело усмехнулась и пошла к двери.)