Записки офисного планктона (сборник) - Коллектив авторов

– К Левке, что ли? А ко мне, барышня, у вас никакого дела нет, часом? – с хрипотцой в голосе спросил невысокий мужчина с ярко выраженной интонацией завзятого бабника.

– Нет. И не будет, Александр Иванович. Кстати, Натэлле Сергеевне привет передавайте. Они с моей тетушкой давние подруги, – соврала Виктория. С молодящейся женой крепкого еще Александра Ивановича она познакомилась на какой-то вечеринке в индийском ресторане и выпила с ней по коктейлю.

– Обязательно передам. А от кого, кстати? – широко ухмыльнулся ничуть не обескураженный Александр Иванович.

– От тезки ее, Виктории Сергеевны, – немного преувеличила Виктория.

Александр Иванович хмыкнул и почесал перебитый нос.

– Вон там, в скверике, ваш Рабинович гуляет со своей крошкой Цахес. Постаравшись как можно надменнее отблагодарить собеседника, Виктория собралась идти в указанном направлении и… почувствовала пониже спины легкий, даже дружеский хлопок. Она в бешенстве крутанулась, но Александр Иванович уже удалялся от места их нечаянной встречи, насвистывая немудреный мотивчик.

Лев Робертович и вправду носил фамилию, созвучную той, что назвал этот старый антисемит, но черный дог рядом с ним никак не тянул ни на какую «крошку» и уж тем более Цахеса. Писатель сидел на скамье без спинки, немного ссутулившись, догиня, вместо того чтобы носиться по округе, спокойно сидела подле ног хозяина и, высунув язык, посматривала по сторонам.

Хитроумная Виктория решила зайти как раз с ее стороны. Пошла по аллее, не спеша, прогулочной походкой.

– Красивый пес! – намеренно ошиблась она.

Писатель хмуро посмотрел на любезную прохожую. А та постаралась улыбнуться самой обезоруживающей из арсенала своих улыбок.

– Это сука, – сказал писатель.

Виктория остановилась, не прекращая улыбаться.

– Да-да, а вот у меня наоборот. Мальчик.

Лев Робертович снова покосился на жизнерадостную особу.

– Мальчики, девочки… Вы из какой газеты?

Сука-дог также вопросительно взглянула на конспиратора в юбке. Повернулась к хозяину.

Тот пожал плечами. И решил покончить на сегодня с приступом мизантропии.

– Чего молчите, мальчуковая владелица?

– Я из журнала, – созналась Виктория.

Писатель теперь уже в упор рассматривал порозовевшую журналистку. Да и она наконец получила возможность сравнить его с фотографиями из учебников и пособий. Седые брови, значительный нос, лицо в складках, как у шарпея, глаза цепкие, колючие, неопределенного водянистого цвета. Поживший мужчина. Но одет, кстати, вполне себе, на уровне.

– Ну как? – прервал наблюдения объект.

– Вы совершенно не похожи на себя, – резюмировала Виктория и элегантно перевела разговор на другую тему: – А как зовут вашу… собаку?

– А как вы думаете?

И тут словно лукавый нашептал Виктории:

– Крошка Цахес? – осведомилась она.

Лев Робертович гулко хохотнул. В его неопределенных глазах мелькнул интерес. Едва заметным кивком он предложил бойкой барышне присесть рядышком. Собака обнюхала ее сумку. О бутербродах с ветчиной и сыром в суете насыщенного дня она совсем забыла.

– Ну ладно, Сашка-башибузук, чистая душа, кроме футбола, кабаков и смазливых баб знать ничего не желает. А вам самой-то Гофмана приходилось почитывать?

– Приходилось. Только я его не люблю. Жутковатый сочинитель. И немного противный.

– Так чего ж вы моей Лайме имя такое непотребное даете, госпожа эрудит? – спросил писатель с легкой укоризной и потрепал загривок собаке.

Виктория окончательно смутилась. Пришла брать интервью, но на вопросы приходится отвечать самой.

– Это я из природного чувства противоречия, Лев Робертович. Мне говорили, что вы с трудом переносите общение с прессой. Ну вот мне и захотелось сострить, – пошла ва‑банк журналистка. – А Лайма ваша мне правда очень понравилась…

– Она еще и шутить горазда… Так почему же я сам на себя не похож, позвольте узнать, госпожа физиономист? – Лев Робертович окончательно повернулся к ней грузным корпусом.

Понимая, что от ответа на этот вопрос будет зависеть многое, Виктория ухватилась за одну из маминых сережек, которые служили ей талисманом со дня совершеннолетия, и решила говорить как бог на душу положит. Это было ее типичное поведение в ситуациях, когда думать было некогда и лень.

– На тех фотографиях, что я видела, у вас уши торчат. И лицо рафинированного интеллигента.

– Давайте-давайте, откушайте кофию. Ничего не буду рассказывать, пока не похвалите рецепт, которому я научился на Острове свободы. Не знаю, как сейчас, но во времена старика Хэма там умели варить кофе…

Взор Льва Робертовича затуманился. Виктория попробовала. И вправду вкусно.

– А вы и там…

– Что Куба! Вот Игарка и Тикси – места в высшей степени стоящие. В писательской квартире было просторно. Сталинские высокие потолки, старая добротная мебель, кабинет, пишущая машинка… пылилась на подоконнике. А на письменном столе стоял навороченный ноутбук.

Лев Робертович посасывал пустую трубку и ревниво наблюдал за распитием фирменного кофе гостьей с ярко выраженными журналистскими наклонностями, присутствие которой в этом кабинете еще утром казалось бы ему немыслимым. То, как она пила этот благословенный напиток, ему нравилось.

– А вот один француз учил меня пить кофе запивая холодной водой, – сказала разомлевшая Виктория Князева.

– Нехристи они, эти лягушатники. И кофе не умеют пить, и девок русских от родных родителей увозят в свой Париж. Нет там никакого праздника, я вам говорю! Кальвадоса Хэм перепил в свое время, вот ему что-то и забрезжило.

Лежавшая у ног хозяина Лайма заскулила коротко. Виктория отставила чашку.

– Лев Робертович…

– Да ладно… Вот ты, красотка, почему не замужем за хорошим парнем с приличной профессией и российским гражданством?

– Была. Не понравилось, – улыбнулась Князева.

– Вот ведь как таперича молодежь рассуждает! – писатель усмехнулся уголком рта. – Если бы я был выжившим из ума старпером, наверняка время от времени изрекал бы подобные перлы. Но аз есмь русский писатель еврейской национальности, и чувство самоиронии мне присуще по определению. Так о чем вы хотели меня спросить, госпожа критикесса?

– Я, собственно, насчет вашего фильма.

Лев Робертович сначала кивнул, а после интенсивно повертел головой.

– Ну какой же это мой… Это фильм режиссера имярека. Хотя нет. Нынче у нас продюсерский кинематограф.

Виктория допила кофий, после которого у нее окончательно испарились остатки былого смущения.

– Кажется, вам не нравится подобное положение дел?

Писатель затянулся незажженной трубкой. С чувством выдохнул воображаемый дым.

– Лет сто назад, будучи зеленым концом, я проходил практику на «Мосфильме». В это время там снимали Шукшин, Тарковский, Швейцер, Хуциев, Данелия, Калик. Чуть позже там же работали Панфилов, Шахназаров, Михалков… Можете назвать хотя бы одно равнозначное имя в современном российском кино?

Вопрос был поставлен, и Виктория Князева начала отвечать:

– Лев Робертович, но должно же пройти какое-то время. И вот тогда, лет через дцать…

– Да не будет ни хрена лет через дцать! Все занимаются шопингом, – резковато и авторитетно заявил член Союза и кинематографистов, и писателей. – Извините за прогноз.

Виктория положила ногу на ногу и скрестила руки на груди (незадолго до этого такую же медитативную позу принял и хозяин кабинета) и задала свой вопрос.

– В таком случае можно ли узнать о мотивах, коими вы руководствовались, соглашаясь на работу с режиссером, который снимал свой второй фильм в жизни, включая дипломную работу во ВГИКе?

Не сразу ответил писатель. Предложил апельсинового сока корреспонденту, налил себе минералки, сделал пару глотков.

– Хороший парень Витя Панарин. Талантливый. Он мне чем-то Мишу Калика напоминает. Задиристый как черт, берегов не видит, когда с продюсерским корпусом ругается. Даром что дебютант. Но когда-нибудь ему норов-то укоротят. К сожалению.

Помолчали.

– Это продюсеры, что ли? – спросила Виктория.

– Да какие там… Образумят моего Витьку вновь пришедшие времена, а также сопутствующие оным нравы, – задумчиво сказал Лев Робертович, глядя куда-то поверх сидящей напротив собеседницы.

Та оглянулась непроизвольно. Небольшая неброская фотография в витой металлической рамке над большим обитаемым аквариумом. Две женщины, постарше и помоложе. Та, что помоложе, улыбается. Старшая серьезна, но, судя по наклону головы, рукам – одна в бок, другая обнимает девушку – настроение у нее такое же прекрасное.

– Жена с дочкой, – сказал писатель. – Одна уехала к другой погостить, а заодно и с зятем познакомиться как следует. А я, старый дурак, грешным делом, почему-то думал, что у Витьки с моей Ликой все сладится. Они ведь года полтора женихались, прежде чем разбежаться. А потом этот французский русак объявился по фамилии Сердюкофф!