Ржаной хлеб с медом - Эрик Ханберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А тут один смекалистый дед возьми да изобрети нечто вроде тисков, какими встарь пользовались седельных дел мастера. Вложил в них прутья, а сам сидит на табуретке и закручивает болт, точно заводит патефон. Когда ветки стиснуты, остается лишь укрепить комель. Какой экономический эффект у его изобретения, судить не берусь. Но метлы получаются прочные, изящные на вид, и главное — чисто метут. Деревенский рационализатор о научно-технической революции подчас и не слыхал. Получив гвозди, гнущиеся от первого удара молотка, не размышляет о том, чего не хватает металлу, соответствует ли длина ножки толщине, просто мастерит приспособление, которое не дает гвоздю скособочиться. С таким костылем всадишь куда угодно не только гвоздь, а любую проволоку. Если в хозяйстве есть человек, который все это рационализаторское движение вдохновляет и направляет, деда занесут в финансовую ведомость, глядишь, и вознаграждение получит.
Другое дело веники. На заводе никогда их не вязали и вязать не будут. Значит, неоткуда взяться фабричному браку, который требовалось бы искоренить. Поэтому тиски славного старичка попали на выставку лишь с целью поощрения творческого духа. Зато костыль для гвоздя демонстрируется вместе с техническим паспортом и портретом изобретателя.
Чересчур заумные экспонаты я пропускал. Они больше для людей техники. Я предпочитал вертеться в толпе возле тех стендов, что понятны и неспециалисту. Где выставлены творения пожилых деревенских папаш. В этом был свой резон. Старики, как и дети, хитры на выдумку. Такое придумают, что иному и не снилось.
Ладно, в вениках я разобрался, как удержать стоймя гвоздь, — понял. Что делать с вихляющим колесом — тоже.
Вдруг я остановился. Гляжу в умные, хитроватые глаза седого деда. Читаю:
«Миервалдис Валле. Один из активнейших рационализаторов района. В результате внесенных им рационализаторских предложений сэкономлено значительное количество кормов. Поднялись суточные привесы свиней».
И больше ни слова. Лаконизмом стенд превзошел все остальные.
Однако умный, чуть плутоватый взгляд притягивал. Захотелось встретиться, побеседовать, узнать, в чем суть изобретений.
На второй день я уже был в Ранкуле. Решил сначала поговорить с руководителем хозяйства. Пусть он с высоты начальственного кресла оценит творческий вклад старика. Расчет мой был прост: о лидере районных изобретателей даже самый молчаливый руководитель проговорит не меньше часа.
Хозяин кабинета сразу как-то заторопился, заерзал.
— Ах, Миервалдис Валле? Да старику уже под семьдесят. Прибаливает. Вряд ли стоит его беспокоить. Встанет на ноги, окрепнет, тогда и навестите.
— Не могли бы вы рассказать, в чем суть, чтобы не приходилось второй раз отрывать вас от дел.
— Ну, вы сами знаете, что корма это основа основ. А с этой основой у нас временами не все благополучно.
— И Миервалдис Валле…
— Не только он. Наши животноводы вообще сознательный народ. Особенно на лучших фермах. Я мог бы отвезти вас в Страутыни. Очень спаянный коллектив там, слов нет.
— Миервалдис Валле работает в Страутынях?
— Нет, он теперь болеет.
— А когда был здоров, то работал в Страутынях?
— Нет, в Либеках, где шесть откормочных корпусов. Но если говорить о Страутынях…
— Скажите, а в Либеках, где работает Миервалдис Валле…
— Он теперь болеет.
— Но когда работал…
— Да, там тоже неплохой коллектив. Но в Страутынях у нас прирост живого веса больше.
— А когда в Либеках еще работал Миервалдис Валле, то как?
— Он не допускал, чтобы растаскивали корма.
— И что же он делал?
— Он уже несколько лет числится на ферме ночным сторожем.
— На других фермах тоже есть ночные сторожа?
— Знаете, люди ведь бывают разные. Иной свое рабочее время проспит…
— Значит, Валле поймал много расхитителей?
— Ни одного.
— А как же?
— Не допускал, чтобы растаскивали корма. Понимаете, что в корыто положено, то свинья обязана съесть.
— Он что, силой запихивал в свинью корм?
Видимо, я потерял самообладание. Руководитель вертелся на стуле, словно его посадили на бочку с динамитом.
— Вам легко говорить. Но мы должны думать о дополнительных площадях, где разместить добавочный приплод.
Я понял, что ясности не добьюсь.
Бывает, человек работает за десятерых, а говорит — еле языком ворочает. Могло, конечно, статься, что у руководителя голова была настолько занята глобальными проблемами, что Миервалдис Валле ему казался еле заметной точкой. Возможно, он не хотел признаться в своем неведении. В самом деле, на что это похоже: руководитель не знает, каким образом его работник попал в число лучших рационализаторов района. Оставалось только одно — выкручиваться общими фразами.
Я подавил раздражение и любезно простился.
Председатель был сама приветливость:
— Будете всегда желанным гостем. У нас действительно есть люди, о которых стоит рассказать республиканскому читателю.
Я понял: Миервалдис Валле не из них. Видать, такое натворил, что не искупить никакими чудесами рационализации.
Личность сторожа, однако, притягивала меня все больше и больше. И я решил его навестить.
На хуторе меня бурно встретили две лохматые собачонки. Дверь открыла веселая старушка.
— Я к больному.
— Какому больному?
— Ну, Миервалдису Валле.
— А вы что, доктор?
— Нет.
Секунду подумав, старушка все же согласилась:
— И впрямь, неповоротлив стал. Не то что больной, а так, серединка на половинку. Словом, старый пень. Но в постели сроду не лежал. Вы, часом, не из тех, кто животы изучает? Прошлый месяц тут такие бродили. Допытывались, что едят, как едят. Теперь ведь разные ходят. Иной спрашивает, отчего у меня так мало детей? А может, вы из тех, кто регистрирует скот?
Старушка сыпала словами, как из мешка. И словно нарочно отводила мысль все дальше в сторону. Точь-в-точь как руководитель хозяйства. Никак сговорились объехать меня на кривой.
Я вклинился в монолог и спросил:
— А с самим Миервалдисом Валле нельзя поговорить?
— Отчего же нет? Ступайте в сарай. Старик там тренируется.
Я уже ничего не понимал.
Зашел в сарай. У одной стены ржавели допотопная косилка и пружинная борона, высились кучки минеральных удобрений. На другой были прикреплены мишени, каких полно в любом городском тире. Миервалдис Валле меня не видел. Брал согнутые пополам обойные гвозди с отбитой шляпкой и самой обыкновенной рогаткой посылал в мишень.
— Добрый день!
— Будь здоров!
Пенсионер ответил и даже не оглянулся. Выпустил три гвоздя и только после этого повернулся ко мне. Видимо, думал, что заглянул кто-то из своих.
— Пришел расспросить о ваших рационализаторских достижениях.
— Какие там достижения! Но денюжки набегают.
— Может, сходим на ферму, посмотрим ваше детище?
— Да вон оно. — Миервалдис Валле протянул мне рогатку.
Должно быть, вид у меня был ошарашенный.
— Что свинье положено, свинья должна съесть.
— ?
— Не даю никому растаскивать корм.
— ?
— Видите ли, когда-то на ферме держали кошек. Те ведь свиной корм не едят. Другое дело — мышей. Бывает, и крысу задушат. И вообще, там, где кошка, там крыса знает свое место. Но тут приехали из санэпидстанции, составили акты и приказали всех котов ликвидировать. Якобы разносят заразу и мешают выполнить план по свиньям. Наш-то послушный. Раз велено котов извести, сказано — сделано. Но потом, как развелось этих хвостатых, хоть караул кричи, кишмя кишат. Гарцуют по корытам, что твое войско черное. Поросям спать не дают. Уши обгрызают. А те визжат, как оголтелые. Травить ведь тоже нельзя. Свинья сожрет, а в плане убыток. Ну, значит, стал я по ночам от нечего делать постреливать крыс. Без всякого шума. Попадал неплохо. Утром выложу перед хлевом в один рядок. Заведующая фермой пересчитает, и делу конец. Только вот не могли придумать, как оплачивать. Бухгалтеры говорят, нет такого закона, чтобы за отстрел крыс деньги платить. Поэтому теперь каждый месяц пишут в бумагах, что я, мол, выдумываю всякие рационализаторские предложения. Мне-то что, лишь бы копеечка шла. Поначалу у меня с этой стрельбой не ладилось. У рогатки ни ствола, ни прицела. Нужно все на глаз определить, чуять рукой, на сколько оттянуть резинку. Просто нужно наловчиться. Как вдеть резинку в трусы. То слишком тесно, то, напротив, слишком слабо. Вначале мне платили пятьдесят копеек за крысу. Но когда я за ночь настрелял и выставил у дверей штук пятьдесят, в конторе возмутились. Если за каждую ночь платить двадцать пять рублей, это, мол, ни в какие ворота, это, мол, разбазаривание народных средств. Я сказал, мне-то что, пусть они плодятся. Но в конторе уже не согласны. До тех пор уговаривали, пока я не взял на себя повышенные обязательства — одну крысу за десять копеек. Но теперь я стал умнее. Отстреляю, сколько захочу, и конец. От чрезмерного старания только людям беспокойство. Зачем зря их огорчать — опять может статься, что нормы придется пересматривать.