Кругосветка - Сергей Григорьев

Чтобы укрыться от дождя, сначала мы думали построить, по предложению Алексея Максимовича, «вигвам»: под обрывом утеса среди нагроможденных обломков росло много молодых осинок — прекрасный материал для постройки шалаша. Но пока рубить деревья — мы промокли бы до последней нитки. К счастью, я заметил выше молодой поросли на ровной стене утеса вертикальную черную черту, как будто сделанную мазком огромной малярной кисти. Несомненно, там была «печь», а мазок — след от дыма. Так и оказалось.

В обрывах горного берега Самарской Луки много естественных, а то и сделанных руками человека при добыче извести или асфальта пещер. На южной ветви Луки стоит даже село Печерское, названное так по множеству пещер окрест него. Иные из пещер огромные, другие невелики и с высоким сводом — их и называют «печами». Такою и была открытая нами пещера, размерами вполне достаточная, чтобы вместить всех нас, включая и кота Маскотта. Весною и осенью, а может быть, иногда и зимой, эта печь служила убежищем многим людям на протяжении долгих времен. Об этом можно догадаться по тому, что устье печи носило следы обработки инструментом — каменотесным топором и было отполировано касаниями рук множества людей, когда они хватались за края устья при входе и выходе из печи. Чтобы войти в пещеру, надо было нагнуться, а когда мы вошли, то самый высокий из нас, Пешков, не мог достать рукой «нёба» печи — свода пещеры. Осветив факелом из свернутой в жгут газеты приют, ниспосланный нам счастливым случаем, мы убедились, что пол печи ровный и чистый — из твердой плиты песчанистого известняка, нёбо совершенно черно от копоти, но стены свободны от того коричневого налета, что покрывает белые потолки комнат, если печи в доме хоть чуть-чуть дымят. Значит, мы могли затопить печь, то есть разложить в ней костер, не опасаясь угара. А главное, мы нашли в печи большую вязанку дров.

— С весны здесь никто не ночевал, — заметил Алексей Максимович.

— «Что и удостоверяется подписью с приложением печати», — не преминул съязвить Абзац.

Пешков готов был вспылить, но я поспешил вмешаться:

— Почему, в самом деле, Алексей, ты говоришь так уверенно?

— Очень просто. Дровишки перевязаны лыком. Значит, их собирали не зимой. Если их собирали летом, зачем было лазить по склонам за сушняком, если по спаде воды на берегу сколько угодно сухого плавуна. Все это сосновые ветви. Хвоя с них осыпалась. Кто их принес сюда — больше не возвращался.

— Очевидно.

— Если бы кто зашел другой, то поступил бы с дровами так, как мы сейчас с ними поступим, а именно: сожжем.

Мы развели огонек у задней стены печи. Сухие сосновые ветви весело запылали.

Пламя лизало нёбо печи, дым по закопченному своду сизой лентой потянулся к устью. Печь наша превосходно топилась. Все, что можно снять с себя, мы сняли и повесили сушить.

Чайник закипал. Слань, выбранная из лодки, послужила Маше материалом для сооружения чего-то вроде стола, подобного тому, за которым мы праздновали возвращение блудного сына. Вспомнили, что у нас есть десяток воблы, принесенной в дар экспедиции Стенькой с той улицы. Каждый получил по вобле. Одна вобла осталась. Воблу раздавал Стенька, на что имел неоспоримое право: ведь двугривенный-то, на который куплена вобла, принадлежал ему.

— Почему же одна? — удивился Абзаце — Стенька, ты ведь за двугряш купил десяток… А выходит девять.

Стенька насупился и ничего не ответил.

— Ты перебирал их пальцами — значит, считал. А где казовая вобла?

— В самом деле, у кого казовая вобла? Ну-ка, сознавайтесь, — предложил Алексей Максимович.

Ребята перемерили друг у друга воблы, ставя их рядом головами на доску стола. У всех воблы оказались одинаковой длины. Правда, вобла, врученная Стенькой Маше Цыганочке, была несколько длиннее и шире прочих и, пожалуй, помясистее, но и она не могла сойти за казовую.

— А что такое казовая вобла? — спросите вы. Уличные торговки вразнос, купив рыбу у оптовика, связывают ее на мочалки десятками, отдельно вяленую и копченую, да так и носят по дворам на коромысле: на одном конце вяленая, на другом — копченая. В каждом десятке должна быть одна вобла заметно крупнее и жирнее остальных. Это и есть казовая вобла. Все искусство торговки в том и состоит, во-первых, чтобы покупатели десятком зарились именно на казовую воблу, во-вторых, чтобы не продать ее покупателям штучным. Торговля воблой вразнос, если в ней разобраться как следует, — хитрая механика, но здесь можно ограничиться и тем, что сказано…

Никто из нас не хотел лупить своей воблы до полного выяснения странного случая. Все ждали, что скажет Пешков. Девятая вобла лежала на столе перед нами как вещественное доказательство.

— Гм, кха! — откашлялся Алексей Максимович и, хмурясь, начал так: — Логически рассуждая, в десятке вобл может быть и девять штук.

— Ах! — воскликнула тоненько Маша.

— Почему нет? Коммерция вся строится на обмане… Считал ты, голова, когда воблу покупал?

— Ох! — тяжело вздохнул Стенька.

Маша по собственному почину взяла на себя защиту заподозренного:

— Ах, да как же Стенька мог считать, если торговка бежала за ним и кричала: «Полицейский, полицейский!» Я помню, я видела, что он еще у вас в квартире раза три перебирал воблу пальцами…

— Сколько же выходило? — обратился Алексей Максимович к Стеньке.

— Выходило ровно десяток: девять штук.

— Так! — Пешков прищурился. — Значит, можно считать факт почти установленным: в этом десятке было девять единиц. Но мы должны устранить все сомнения. Установлено, что казовая вобла все-таки была и ее, значит, кто-нибудь съел.

— Например Маскотт, — предположил Абзац.

— Коты не едят копченой воблы, — авторитетно заявила Маша, — только вяленую.

Маша тут же дала коту понюхать вещественное Доказательство. Кот понюхал и равнодушно отвернулся.

— Кот, очевидно, сыт. Подозрительно.

— Я ему скормила свою колбасу. Я сама не ела, оставила ему… Ведь так, Маскоттик? — Маша погладила кота.

Маскотт ответил ей: «мур!», что на языке котов, как известно, обозначает «да».

— Ясно, если кот не лжет, он не ел воблы. Но ведь воблы-то нет! Ее мог съесть тайком от товарищей кто-нибудь из нас, например я, или наш министр финансов, или…

— Ох! — тяжело вздохнул Стенька. — Кабы я ее съел, так опился бы после.

— Правильно. Но мы не заметили и никого не можем обвинить в неумеренном потреблении чая… И поэтому остается последнее предположение: если казовая вобла была, в чем я лично — гм, кха — сомневаюсь, то кто-нибудь из нас утаил ее, и, надеюсь, с похвальным намерением. А потому все мы, подчеркиваю, все без исключения можем со спокойной совестью приступить. Я лично предпочитаю свою неказистую воблу испечь.

— Ах, неказистую! Давайте поменяемся, если вам завидно! — воскликнула Маша.

Но тут мы увидели, что Козан, не ожидая приговора, отвернул своей вобле голову и лупит рыбу. Все остальные последовали его примеру…

— Не угодно ли вам, Алексей Максимович, к чаю лимона? — медовым голоском предложила после воблы Маша.

— Для лимона еще не настала пора. Некоторые, — Пешков покосился на меня, — давно предсказывали нам — даже за ухой из стерлядей — голод.

— «Голод» — запрещено цензурой, — поправил Абзац. — Разрешается только «недоедание».

— Спорить с цензурой бесплодно. При «недоедании» лимон будет весьма полезен в предстоящей части нашего путешествия, замечу, кстати, очень трудной. В Усе нам придется вступить в соприкосновение с туземцами.

— С дикарями? Ах! — восторженно воскликнула Маша.

— Я не сказал бы, непременно с дикарями. Туземцы могут оказаться и людьми культурными… Но возможно, что встретим и дикарей. Вообще предстоят испытания. Трудный момент! — Алексей Максимович строго обратился ко мне: — Ты слышал, что кричал тебе Макаров? «Что ты, спятил? В своем уме? Тащит и тащит лодку вверх, когда здравый смысл велит плыть вниз!» Ну, сударь, что вы скажете на это теперь?

— Я знаю, что он скажет: он с Алексеем Максимовичем заодно, — предупредила ребят Маша.

— Верно, заодно. Впереди у нас сплошное удовольствие! — начал я свою речь. — Только бы нам в Усу забраться. Что за река! У берегов растет рогоз, а из него нет лучше делать стрелы для лучков: легкие, прямые! Стрельнешь вверх — из видов уйдет. А прямо с берега свисают кусты ежевики — сладкая, крупная, с грецкий орех. По оврагам прямо не продерешься — чаща: терн весь в черных ягодах и тоже сладкий. В лесу грибы: боровички и грузди. В Усе на удочку идут лини «по аршину долины». А мы еще не удили.

— А чем за переволок лодки платить? — спросил Абзац.