Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы - Вилис Лацис

— Да ведь не пойдет она за инвалида, — шутливо сказал Капейка. — Куда мне с одной ногой в женихи?

— Пойдет, — уверял Ерум. — Она сама не того… не то чтобы с изъянцем, это на чей вкус, а так вроде… косит левым глазом. Иначе давно бы выдали.

Капейка написал в уездный исполком и обещал приехать к Еруму в гости. Только в одном он не мог ему помочь: тот хотел повидать Жубура, а Жубур был на фронте. Вести Ерума к Маре у Капейки не хватило духа — начнет еще рассказывать о забронированной для Жубура невесте, а неизвестно, как на это посмотрит Мара. В конце концов Ерум, довольный, уехал обратно в деревню. В Риге, слава тебе господи, еще не забыли его великих заслуг и не позволят всякой мелюзге насмехаться над почтенным человеком. Он и сам без малого партизан, а тут еще важные родственники и друзья. «Вы ко мне близко подойти побоитесь, батрачня несчастная, — думал он, — я еще, может, буду председателем…»

Крестьянам Упесгальской волости ходить на лесные работы было недалеко, потому что вдоль всей волости тянулся большой лесной массив. Большинство лесорубов и возчиков возвращались на ночь домой, только кое-кто оставался у лесника или у знакомых. По дороге, ведущей к береговой «площадке» и железнодорожной станции, целый день шли обозы с дровами и строевым лесом. Над старым бором постоянно стлался дым костров, всюду весело пели пилы, стучали топоры, с треском валились огромные ели и сосны.

Упесгальцы дрались за первое место по уезду. Председатель волостного исполкома Индрик Закис каждые два дня бывал на лесосеках и проверял ход работ. Сам старый лесоруб, он лучше всех мог оценить успехи и неудачи своих людей, помочь дельным советом и примером. Никогда он не уходил из леса, не свалив и не обработав несколько деревьев. Его заместитель Цимур был командирован в лес до конца кампании.

В середине февраля план рубки был выполнен, и все внимание теперь обратили на вывозку заготовленных лесоматериалов. Многие крестьяне продолжали рубить сверх плана.

Как-то Закис, обходя лесосеку, раздавал рабочим свежие газеты. Он задерживался у каждого костра, рассказывал о положении на фронтах, расспрашивал, как заботится отдел снабжения о продовольствии для рабочих, получают ли возчики вовремя овес для лошадей, и везде говорил примерно следующее:

— Соседняя волость грозится перегнать нас. План рубки они тоже выполнили, а с вывозкой хотят нас опередить. Как вы смотрите на это, упесгальцы?

Упесгальцы покрякивали, старики сосредоточенно крутили усы, молодые покусывали губы. Уступить первое место? За какие это заслуги? Нет, уж пусть они раньше времени не радуются… Дни становятся длиннее, дорога еще держится — почему не делать вместо трех четыре конца? Ничего, если и сумерки захватят. Пускай только Цимур договорится с приемщиками на станции и на береговой «площадке».

Крупные хозяева держались особняком и не говорили ни слова. Закис подходил к каждому и спокойно спрашивал, что сосед думает об этом деле. Одни сопели от злости, другие бормотали что-то невразумительное, но большинство отвечали, что как остальные, так и они. Один середняк, которому удалось первому вывезти всю сезонную норму, отозвал Закиса в сторону и, нахмурившись, попросил, чтобы о нем не писали в газетах.

— Почему? — спросил Закис. — Разве плохо, если тебя похвалят перед всем народом?

— Готов вывезти десять кубометров сверх нормы, только чтобы без огласки… Эти богатеи уже теперь шипят, что мы готовы лбы расшибить ради советской власти — выслужиться, мол, хотим. А у меня дом на самой опушке… не напали бы ночью бандиты… от них всего можно ждать.

— Или кто-нибудь угрожал тебе?

— Мне пока еще нет, но возле станции вчера были разбросаны листовки. Пишут, что не надо работать — иначе будут считать пособниками большевиков, грозят расправой. Если бы я жил подальше от леса, тогда ничего. Оружия у меня нет.

В Упесгальской волости пока было тихо, но в соседней на прошлой неделе сгорел молочный завод и был убит милиционер со всей семьей.

— Ну, хорошо, не будем печатать, — сказал Закис. — Только, смотри, потом не обижайся, что тебя забыли. А касательно этих бандитов, вспомни хорошую поговорку: у страха глаза велики. Осторожность осторожностью, но бояться тоже надо в меру. Ты думаешь, меня они не пытались запугать? Сколько раз! А видишь, я и живу и работаю. Почему нам бояться этой швали? Только потому, что они нас ненавидят? Всё ведь на нашей стороне — сила, правда и воля народа. Ты сам в толк возьми: если Советский Союз справился с таким матерым врагом, как гитлеровская Германия, то много ли значит для советской власти какая-то кучка вшивых бандитов. Они сами нас боятся!

— Это все так, да только живу я очень близко к лесу, — повторял крестьянин.

Вечером, вернувшись в исполком, Закис нашел на своем столе среди почты очередное анонимное письмо.

«Немедленно бросай работу в волостном исполкоме. Убирайся вон из усадьбы Лиепниека и живи тихо! В последний раз даем тебе трехдневный срок. В противном случае тебя ждет смерть. Это последнее предупреждение — впредь мы будем действовать».

«Посмотрим, кто кого», — подумал Закис.

В волости была организована довольно большая группа истребителей. На всякий случай Закис поговорил с командиром взвода, и они условились усилить охрану исполкома, молочного завода, мельницы и магазина потребкооперации.

На четвертую ночь после того, как Закис получил угрожающее письмо, волостной исполком окружили двадцать вооруженных бандитов. В темноте произошла стычка. Бандиты, вероятно, не рассчитывали на серьезное сопротивление, поэтому после первых автоматных очередей истребителей разбежались. В перестрелке один истребитель был легко ранен, зато одного бандита убили и он остался во дворе исполкома.

Убитого сразу опознали — это был Зиемель.

Спустя два дня на дороге был убит заместитель Закиса Цимур. Началась серьезная, открытая борьба.

— Ну, что же, — сказал Закис, — хотите нас запугать? Не выйдет.

Последняя военная зима была суровой. Жителям Риги пришлось порядочно померзнуть в неотапливаемых домах. Хотя несколько мелких электростанций были пущены, многие квартиры до весны оставались без света, потому что ток был нужен предприятиям, трамваю, школам. Вечерами по темным улицам бродили преступники-рецидивисты, которых оккупационные власти перед уходом выпустили из тюрем. Они нападали на запоздалых прохожих и раздевали их до белья. Они врывались в дома, останавливали на дорогах грузовики и крестьянские подводы. Чтобы замести следы и обмануть жителей, грабители и убийцы часто переодевались в форму солдат Красной Армии — пришлось много поработать, пока их переловили.

Крестьяне работали в лесу, помогали рабочим восстанавливать мосты и железные пути, ремонтировать школы и народные дома, мельницы и молочные заводы. И как ни старались враги советской власти пожарами, слухами и террористическими актами запугивать слабодушных, народ уверенно продолжал делать свое дело.

За зиму все МТС были восстановлены; в городах вновь задымили сотни фабричных труб. И вот настала весна — с апрельским солнцем, теплыми ветрами, с могучими потоками разлива и новыми работами. Люди глубоко вдыхали весенний воздух и, щурясь, смотрели на солнце. Да, весна пришла, наконец.

Когда первый трактор машинно-тракторной станции Гаршина выехал в поле и в тихий утренний час шум работающего мотора донесся до усадьбы Вилдес, Бумбиер так же, как четыре года тому назад, вышел во двор поглядеть на происходящее. Заметив проезжавшую по дороге подводу, он вышел за ворота.

— Слышишь, сосед, как разоряется советский конь!

Проезжий — старохозяин Крекис, которому земельная комиссия оставила только восемь гектаров земли, как активному пособнику оккупантов, — остановил лошадь и, криво улыбаясь, посмотрел через поле на трактор.

— Сколько ни стараются, а все равно получится, как в сорок первом году.

— Нового ничего не слыхать? Про этих самых англичан? — Бумбиер подскочил к подводе и, будто опасаясь, что Крекис уедет, не ответив, обеими руками ухватился за вожжи. — Скоро, что ль, начнется?

— До Якова дня все как есть выяснится, — ответил Крекис. — Английские тральщики уже вылавливают мины в Балтийском море. Крейсерам путь расчищают.

— К Янову дню… — Бумбиер глубокомысленно покачал головой. — А говорили, на пасху… Наверно, ждут, когда теплее будет. Англичане ведь не привыкли к нашим холодам.

— На этот раз верное дело.

— Смотри ты, а большевики орудуют так, будто и не собираются уходить. Куда ни глянь, ремонтируют, строят, будто навсегда собираются остаться.

— Поработают, поработают, да и спотыкнутся.

— С понедельника начинают поездом возить молоко в Ригу…