Башня одиночества - Валерио Манфреди

Один из неаполитанцев шагнул вперед, однако его не испугали слова иностранца.

— Мы привели тебя туда, куда ты хотел. А теперь заплати нам.

— Нет! Условия были вполне определенные. Или вы скажете мне, кто еще сюда входил, или не получите ни сольдо.

— Но мы не знаем, — ответил второй неаполитанец, до сих пор не раскрывавший рта. Потом обернулся к товарищу и произнес на диалекте: — В монастыре бывает тот американец и лазит под землей… Может, это он?

Иностранец немедленно уловил слово «американец», вполне понятное и на диалекте.

— Американец? Какой американец?

— Я иногда работаю во францисканском монастыре, — объяснил второй неаполитанец, — и уже несколько дней вижу там американца. Говорят, он изучает подземные галереи, катакомбы, расположенные под криптой.

Услышав это, Филипп Гаррет задержал дыхание и теснее прижался к колонне. Пыль, покрывавшая камень, была такой мелкой, что каждое движение поднимало ее в воздух, и Филипп боялся чихнуть, обнаружить перед этими людьми свое присутствие.

Иностранец, кажется, успокоился. Теперь его внимание привлек папирус, лежавший на столе. Он подошел ближе и долго молча рассматривал его, меняясь в лице: лоб покрылся крупными каплями пота, глаза вылезли из орбит. Потом он протянул руку, чтобы забрать папирус.

— Так как насчет наших денег? — спросил один из неаполитанцев.

Иностранец обернулся, и Филипп как следует разглядел его лицо: это был красивый мужчина с правильными чертами, чисто выбритый, с тщательно причесанными белокурыми волосами и холодными глазами. То был взгляд человека, способного на любую жестокость, и Филиппу стало страшно.

— Я заплачу вам ваши деньги, — произнес он, — но сначала должен проверить, не водили ли вы сюда кого-нибудь еще.

Он взял папирус, чтобы положить его в сумку, но неаполитанец, пытаясь помешать, схватил его за руку. Хрупкий листок разорвался надвое.

— Идиот, — зашипел иностранец. — Придурок, посмотри, что ты наделал!

— Мы сюда никого не водили! — сказал второй неаполитанец.

— Тогда нужно проверить, нет ли отсюда другого хода, — проговорил иностранец. — Если вы больше никого не водили, значит, этот кто-то мог проникнуть иным путем и, возможно, еще бродит тут, поблизости. Нужно его найти…

Филипп понял, что пропал, и решился в темноте вернуться к проделанному через оползень лазу. Но задел косяк, и серебряный систр, лежавший у него в рюкзаке, звякнул. Он выругался сквозь зубы, на ощупь пытаясь найти дорогу в перистиль.

— Туда! — закричал иностранец. — Там кто-то есть! Скорее, не дайте ему уйти!

Филипп, поняв, что обнаружен, бросился бежать, спотыкаясь и налетая в темноте на всевозможные препятствия, но все-таки добрался до выхода из кубикулума, слыша за спиной крик иностранца: «Я заплачу вам вдвое, если вы его схватите!» — и звук торопливых шагов.

Вдруг позади раздался рев, и Филипп невольно обернулся: иностранец наткнулся на колышек перил и теперь держался за правый бок, лицо его искажала гримаса боли. Свет карбидной лампы опасно приближался, поскольку неаполитанцы продолжали погоню. Он взобрался на кучу кирпичей и обломков, откуда открывался лаз под балкой, а когда начал спускаться, свет лампы залил пространство и на его фоне четко обрисовались фигуры преследователей.

— Стой, или я стреляю! — закричал иностранец, но Филипп попятился, с грохотом рухнув на пол по ту сторону обвала.

Поднявшись, он увидел, что свет приближается к началу прохода. Времени не оставалось, выбора тоже. Он сбоку забрался на вершину обвала и несколько раз ударил киркой по балке, как раз в тот момент, когда показался один из преследователей. Увидев, что балка поехала вниз, Филипп скатился к стене и нашел отверстие в тротуаре, ведущее наружу. Все содрогнулось от разрушительного оползня. Облако пыли проникло в легкие, и он почти задохнулся. Град щебня едва не раздробил ему ноги, но Филипп из последних сил прополз во внешнюю галерею и полной грудью вдохнул чистый воздух. Он долго кашлял, прежде чем смог нормально дышать, потом стал растирать истерзанные, кровоточащие ноги, сильно ушибленные, но, к счастью, не сломанные. Придя в себя, он приложил ухо к стене, но с той стороны все было тихо. Он решил, что убил их. Всех троих? Холод сковал его душу и тело.

Фонарь разбился, но ему удалось вернуться на то место, откуда он пришел, экономно используя сначала зажигалку, а потом спички, лежавшие в рюкзаке. В крипте он снова выбрался на поверхность, обессиленный от усталости, боли и волнения. Черепа, стоящие в нишах, встретили его своими зловещими улыбками — в это мгновение они показались ему радостными лицами старых друзей.

Он добрался до маленькой дверцы служебного выхода, ведущей в прачечную, а оттуда — в сад. Привел себя в порядок, насколько смог, и двинулся, прихрамывая, в сторону гостиницы. Была уже глубокая ночь, и улицы городка совершенно опустели. Филипп шел быстро, превозмогая боль, с нетерпением ожидая, когда попадет в свою комнату, примет ванну и упадет на кровать.

Но этот бесконечный день еще не завершился: за спиной послышались шаги, они замирали каждый раз, как он останавливался, чтобы оглянуться. Через некоторое время у входа в переулок, едва освещенный газовыми фонарями, дорогу спереди и сзади перегородили материализовавшиеся тени.

— Положи на землю рюкзак и уходи. Тебе ничего не будет, — произнес чей-то голос.

Этот голос! Филипп прижался к стене и закричал:

— На помощь, на помощь!

Но ни одно из окон, выходивших в переулок, не открылось, и никто не явился спасти его. Он пропал. Незнакомец спасся, раньше него добрался до выхода, а теперь пытался забрать то, ради чего он потратил столько труда, навсегда отнять у него единственную ниточку, ведущую по следам исчезнувшего отца, а может, лишить и жизни. Но кто этот человек? Он сжал руками кирку, решив сражаться из последних сил, какие у него только остались.

Тени по очереди вышли на открытое пространство, в светлое пятно, которое отбрасывал на мостовую фонарь: четверо громил с ножами в руках. Однако говоривший неподвижно стоял в начале переулка, прячась в темноте.

Нападавшие приблизились, один из них шагнул вперед, угрожая ножом, другой протянул руку к рюкзаку, висевшему на правом плече Гаррета. Филипп пнул громилу ногой, вскрикнул от боли, но успел увернуться от ножа, которым второй бандит пытался ранить его в левую руку. Он вращал киркой, отгоняя нападающих, но понимал, что все напрасно, и он проклял свою непредусмотрительность. Если бы он заранее вынул из фотоаппарата пленку, возможно, ему удалось бы сбежать, оставив им рюкзак, но теперь уже поздно о чем-либо сожалеть. Четверо мужчин находились в шаге от него, и лезвия их ножей готовились пробить его слабую оборону, как вдруг в темноте арочного проема за его спиной возникла фигура в черном одеянии и раздался гулкий, глубокий голос с характерным музыкальным выговором:

— Salam alekum sidi el Garrett!

Из-под плаща взметнулись две надежные руки: в одной была кривая турецкая сабля, в другой — ятаган. Одному из нападавших достался удар сразу с двух сторон, и он упал на землю, рыча и держась за обе щеки, рассеченные от виска до челюсти, у второго были перерезаны коленные сухожилия, прежде чем он успел пошевелиться, и бандит рухнул на мостовую, корчась от боли. Остальные двое сбежали. Храбрый воин убрал оружие в ножны и склонил голову, по очереди коснувшись правой рукой груди, рта и лба.

Филипп так и стоял, прислонившись к стене, с киркой в руке, оцепенев от изумления.

— Это безумие, эль-сиди,[9] тебя бы зарезали, как козленка, и твой отец никогда бы мне этого не простил, — произнес человек, открывая лицо. — К счастью, я решил охранять тебя во время твоих ночных передвижений, самых опасных.

Филипп посмотрел на квадратные челюсти, прямой нос, большие глаза, очень черные и блестящие.

— Эль-Кассем! Боже мой, не могу поверить.

— Лучше нам убраться отсюда, — сказал арабский воин. — Этот город опаснее, чем Медина в Танжере.

— Ты сказал «твой отец»? Значит, он действительно жив?

— Если Аллах сохранил его до сего дня, то да.

— Но где он сейчас? — Филипп торопливо шагал по улице, время от времени оглядываясь по сторонам.

— Не знаю. Он наверняка проделал долгий путь с тех пор, как мы расстались, и нужно его отыскать. Следуй за мной. Ты больше не можешь оставаться в своем сарае. Друг уже перенес твои вещи и ждет у себя дома.

Небо на востоке начинало светлеть, когда они добрались до старого дома с облупленными стенами, вошли в ворота и очутились в большом дворе, через который тянулись веревки с сушившимся на них бельем.

— Сюда, — позвал эль-Кассем, с завидной ловкостью пробираясь между этими препятствиями. Они дошли до лестницы и начали подниматься.

— Странные люди, эти неапо… — произнес эль-Кассем, причем дыхание его оставалось по-прежнему ровным.