Наемник - Эвелин Энтони

Лиари сделал в досье какую-то пометку и закрыл его. В Миннеаполисе его люди проверяют школьный архив, и в колледже тоже. В какой-то момент в прошлом кто-то завербовал Кинга. Возможно, когда он был интернирован во Франции. Но этим займутся французы. А пока Лиари распорядился навести справки о каждом сотруднике журнала «Будущее». Начальство может подумать, что он чересчур уж много времени уделяет этому делу. Но у Лиари на этот счет есть веские аргументы, которые сразу заткнут всем рот. Приближаются выборы, и может произойти что угодно.

Прошла неделя, как Келлер прибыл в Америку. Вот уже неделю он жил в роскошной квартире с картиной Магритта на стене, читал одну за другой книги, что стояли у него в спальне, смотрел телевизор и ждал звонка, которого все не было и не было. Никто с ним не встретился. Элизабет Камерон уходила и приходила, делая вид, что все нормально, в то время как напряжение с каждым днем становилось все ощутимее. Она готовила ему еду, в обед уходила и весь день где-то убивала время, как все богатые женщины, а вечерами сидела с ним. В первые дни он старался уходить в свою комнату пораньше, ложился в постель и пытался заснуть.

На четвертый день Келлер не выдержал. Он задыхался в четырех стенах, буквально зверея от напряжения и неопределенности. Он не переносил заточения и бездеятельности. И тогда он согласился, чтобы Элизабет показала ему Нью-Йорк. Неожиданно для него самого знакомство с городом отвлекло и заинтересовало его. Нью-Йорк оказался удивительным, не похожим ни на Париж, единственную знакомую Келлеру европейскую столицу, ни на города Среднего и Дальнего Востока. Они настолько отличались от Нью-Йорка, что, казалось, находились на другой планете. Элизабет была права, когда сказала, что ее город никого не оставляет равнодушным. Он напоминал Келлеру огромный сверкающий улей, населенный незнакомой ему породой людей. Они все постоянно куда-то спешили, подгоняемые нехваткой времени, проводя жизнь в изматывающем нервы темпе и расслабляясь только с помощью мартини, ставшим чуть ли не национальным напитком. Город поражал своеобразной красотой: стеклянные небоскребы; две большие реки, как две артерии, прорезающие закованный в асфальт остров; оазис Центрального парка и потрясающая панорама ночного города. Однажды вечером Элизабет прокатила его в своей машине. Пока они ползли черепашьим шагом в нескончаемом потоке автомобилей, Келлер любовался, словно фейерверком, огнями города. Казалось, что город окутан золотым дождем, словно над головами людского потока рассыпали мешок драгоценных камней.

— Правда, красиво? — спросила Элизабет. — Не похоже на Европу, но американцы к этому и не стремятся. Это чисто американский город. Я его очень люблю.

— Я смотрю, вы без ума от него. Как здорово, наверное, любить так свою родину.

— А вы свою разве не любите?

— У меня нет родины, — ответил Келлер. — Я родился во Франции, но это ничего не значит. Где я только не жил в детстве, но все приюты одинаковы.

Они остановились у перекрестка в ожидании зеленого света. Келлер заметил, что Элизабет очень хорошо водит машину. Она не преувеличивала, когда сказала, что все умеет. Но, переходя улицу, она замешкалась с чисто женской нерешительностью, чем удивила его и вынудила взять ее за руку. Ему никогда раньше не приходилось опекать женщин. К Соухе у него было почти отеческое отношение, будто к ребенку, которого слишком часто обижали, а он решил защитить. К Элизабет Камерон он испытывал совсем иные чувства. Она смущала его, пробуждая в нем незнакомые ему ранее порывы. Ее не надо было защищать, как ту арабскую девочку. Она была богата, уверена в себе, почти все делала так же умело, как большинство мужчин. Но, как только она оказывалась рядом, у него возникало желание взять ее за руку, понести ее сверток, а то и просто остановить машину и привлечь Элизабет к себе. Пока она вела машину, Келлер наблюдал за ней. Элизабет не кичилась своей красотой, вроде бы даже не замечала, как она действует на него. Но, когда он нечаянно касался ее, в глазах у нее появлялась мольба — пожалеть ее, не воспользоваться ее слабостью. Келлер знал, что такое желание, как оно взвинчивает нервы и затуманивает рассудок. Знал по себе, потому что именно такое желание и испытывал к Элизабет. И только другое, незнакомое ему чувство, название которому он не знал, удерживало его от соблазна войти к ней ночью и схватить в объятия. Слова «любовь» он не признавал. Когда Элизабет уходила, он от скуки раздраженно слонялся по квартире, нетерпеливо ожидая, когда наконец на этаже остановится лифт и в дверях щелкнет замок.

Когда Элизабет была дома, Келлер забывал о том, зачем он прилетел в Нью-Йорк; забывал прислушиваться к телефону, по которому ему все еще не позвонили; забывал о Соухе и Ливане, будто его прошлое было сном. Единственной реальностью были дни, проведенные с Элизабет.

Они вернулись домой. Вышли из машины, а портье сел за руль, чтобы отвести машину в гараж. Он признал Келлера и даже удостаивал его приветствием. Войдя в холл, Элизабет с улыбкой взглянула на Келлера:

— Хотите выпить?

— Нет.

Келлер взял пальто, из которого выскользнула Элизабет. На мгновение его руки сжали ее плечи. Этого нельзя было делать. Это был опасный симптом, а он ведь обещал, что ничего подобного не повторится. Келлер почувствовал, как Элизабет напряглась, и поспешил отойти.

— Вы не должны бояться меня, — сказал он. — Я вам уже говорил.

— Я боюсь не вас, — ответила Элизабет, — а только себя.

— Мне нельзя больше здесь оставаться, — сказал вдруг Келлер. — Кто знает, сколько еще придется ждать, пока мне позвонят. А я больше не отвечаю за себя. У меня достаточно денег, я могу переехать в гостиницу. А вы мне передадите, если позвонят. Так будет лучше. Лучше для вас.

— Не уезжайте, прошу вас. — Элизабет подошла к нему совсем близко. Глаза ее были полны слез. — Я не хочу, чтобы вы уехали. Я знаю, что будет, если вы останетесь, но мне все равно. Я уже ничего не боюсь, что бы ни случилось. Понимаете? Я люблю вас.

Элизабет протянула руку, и Келлер порывисто схватил ее. Они шагнули друг другу навстречу, и он обнял ее.

— Не надо так говорить, — сказал Келлер. — Вы ничего обо мне не знаете. Вы сами не знаете, что говорите. Вы встретите хорошего человека и выйдете замуж. — Он откинул упавшие ей на лицо волосы. — Если бы мне попался тот тип, что бросил вас, я бы свернул ему шею.

— Вам бы не пришлось этого делать, — спокойно возразила Элизабет. — Ведь я думала, что люблю его. Мне казалось, я встретила настоящую любовь. Но теперь вижу, что это не так. По-моему, вы единственный настоящий мужчина из тех, кого я встречала в жизни. А о своих отношениях с Питером я вспоминаю с сожалением.

— Если вы жалеете о том, что у вас было с этим чистеньким американцем, то что тогда говорить обо мне?

Элизабет обвила руками его шею, и Келлер крепко прижал ее к себе.

— Не знаю, — прошептала Элизабет. — Но если я потеряю тебя, это — навсегда.

— Где тебя ранили? — Элизабет склонилась над ним и провела пальцем по глубоким шрамам с одной стороны груди.

Теперь стеснительность и сдержанность ей больше не мешали. С каждым днем она все больше узнавала о любви. Между ними были не только минуты страсти, но и другие, тихие, когда они, умиротворенные, лежали рядом и разговаривали в темноте. А еще была его удивительная нежность, с какой Келлер целовал и убаюкивал ее в своих объятиях, после того как они затихали, насытившись друг другом. Мэтьюз никогда не бывал с ней так нежен. Он сразу отстранялся и отпускал какую-нибудь шутку, словно боясь, как бы она не приняла все это всерьез. С Келлером все происходило по-другому. Какой контраст между неистовой мужской страстью и тихой нежностью потом, за которую она любила его с каждым днем все сильнее. Не верилось, что они стали любовниками всего лишь неделю назад.

— Так где ты получил эти шрамы? — снова спросила Элизабет. — Расскажи мне.

Келлер провел пальцами по неровному рубцу, который спускался с левого плеча на грудь:

— В драке в алжирском борделе.

— О борделе не хочу ничего слышать. А о драке расскажи.

— Подрался с одним немцем из легиона. Он называл себя Белов. Но это не настоящее его имя. Ублюдок, подонок. Мы друг друга терпеть не могли. Говорят, он был офицером в эсэсовских войсках. Мы подрались из-за одной проститутки. Тоже мне офицер, ногами пинался. Но я умел пинаться почище его. Вот он и саданул меня бутылкой.

— Ой, перестань, — зажмурилась Элизабет, представив себе, как острое стекло впивается в его тело. — Не надо, не рассказывай. Пожалуйста...

Келлер засмеялся:

— Он потом месяц провалялся в госпитале. Если он был военным преступником, то считай, я оказал ему услугу. Его бы и мать родная не узнала. Среди нас было много беглых немцев. Были и французы. Они в боях не участвовали. Тоже подонки.