Наш современник Вильям Шекспир - Григорий Козинцев

Каким же путем можно было об этом говорить и кто обладал возможностью высказать подобные мысли, не поплатившись головой?

Такую привилегию имел только один человек. Единственный человек в государстве обладал правом так говорить - шут. Он был общепризнанным дураком и мог безнаказанно говорить правду. Это было его единственным правом.

О возможности стать таким человеком мечтал меланхолик Жак в "Как вам это понравится":

Попробуйте напялить на меня

Костюм шута, позвольте мне свободно

Все говорить, и я ручаюсь вам,

Что вычищу совсем желудок грязный

Испорченного мира...

( Перевод П. Вейнберга.)

С древности народ привык, что тот, кого считали самым глупым, высказывал разумные мысли. Бесправный шут стал обличителем. Дурацкая потеха нередко превращалась в осмеяние всего, что велено чтить.

В недрах средневековья возникла аллегория правящей миром матушки Глупости. Она накрывала своим дурацким колпаком князей, пап, рыцарей. Сочинители мятежных шуток проповедовали, что в важных речах слышен звон скоморошьих бубенчиков, а из-под роскошных головных уборов торчат ослиные уши.

В церквах устраивались праздники дураков: в храм тащили ослицу, избирали дурацкого епископа, кадили вонючим дымом и обращали богослужение в шутовство.

История театра сохранила приказ французского короля заковать в кандалы и отправить в тюрьму базошских клерков, изображавших, как дурацкая Матушка управляла королевским двором, грабила и унижала народ.

Повсюду возникали шутовские объединения - "цехи дураков", "дурацкие ордена".

В конце пятнадцатого века вышел на немецком языке "Корабль дураков" Себастиана Бранта. В книге описывалось, как собрались со всего света глупцы, чтобы отплыть в Наррагонию - страну дураков: модники, доктора, взяточники, педанты, астрологи, шулера. На обложке был изображен набитый людьми корабль, плывущий по морю. Над головами мореплавателей развевался флаг с дурацкой головой в скоморошьей шапке.

Что же вызвало это царство ослиных ушей? Корысть, заставляющая человека забывать об общем благе. Отныне миром правил господин Пфенниг.

Уже не средневековая догма "первородного греха" объясняла уродство жизни, а разум подвергал своему суду общественный порядок.

В шестнадцатом веке количество книг, посвященных прославлению глупости, увеличилось. На кафедру взошла сама дурацкая Матушка и объявила во всеуслышание: "Глупость создает государство, поддерживает власть, религию, управление и суд. Да и что такое вся жизнь человеческая, как не забава Глупости". Это было "Похвальное слово глупости" Эразма Роттердамского боевая книга гуманизма. Мысль была высказана без прикрытия. Со всей убедительностью доказывалось: современное общественное устройство существует лишь оттого, что, очевидно, большинство людей - глупцы, не видящие сути государственных учреждений, являющихся в своей основе издевательством над здравым смыслом. Если все это продолжает существовать, значит, миром правит глупость.

Рабле писал: "В этом мире все шиворот-навыворот. Мы поручаем охрану наших душ богословам, которые - по большей части - еретики, тела вручаем лекарям, которые ненавидят лекарства и никогда их не принимают, имущество наше мы поручаем адвокатам, которые друг с другом никогда не ведут процессов".

Глупость и безумие - вот основы общества.

"Глупость, как солнце, бродит вокруг света и светит повсюду", - говорит шут в "Двенадцатой ночи".

Под солнцем глупости все развивается шиворот-навыворот. Весь мир ходит пока на руках, головой вниз. В "Короле Лире" об этом поет шут, его куплеты являются своеобразным комическим отзвуком трагических картин шестьдесят шестого сонета.

Менее всего эти шутки - игра в веселые нелепицы. Сила подобных острот и каламбуров, вставленных в наиболее драматические места пьесы, заключалась в том, что все последствия жизни "вниз головой" показывались в сценах, полных боли и гнева.

Образ мудрой глупости был подкреплен другим, уточняющим его, - слепым зрением.

Лишившись глаз, Глостер говорит, что ему не нужно зрения:

Я оступился, когда был зряч.

У него были ошибочные представления о своих сыновьях, о делах в государстве. Дальнейшие события заставили его понять ложность этих представлений, у него стали иные, правильные оценки всего происходящего. В подобных случаях говорят: человек прозрел. Но если только теперь он прозрел, следовательно, раньше он был слеп. Поэтическая идея несоответствия зрения и видения проходит сквозь все развитие образа Глостера. Советник Лира обладал здоровыми глазами, но он ничего не видел. Сравнение с поступками слепого, применимо ко всем его действиям. Он слепо доверял Эдмунду, слепо повиновался герцогу Корнуэльскому, он смотрел, глядел, рассматривал, но ничего не видел.

Он увидел только тогда, когда потерял зрение.

Его ослепили, и он прозрел. Страдание помогло ему понять мир.

Высшая точка поэтической идеи Шекспира высказана Глостером:

В наш век слепцам безумцы вожаки.

Сумасшедшие властвуют, а те, кто им добровольно подчиняется, слепые, если они не видят общественного безумия. Положение подтверждено множеством уточняющих его контрастов, в которых закон, мораль, право показаны существующими "шиворот-навыворот", "вверх ногами".

Буря вихрем перевернула привычные понятия и положения. Король стал нищим, шут - мудрецом, слепой увидел мир, умный залепетал как помешанный, умалишенный оказался философом.

"Дания-тюрьма",-утверждал Гамлет; это утверждение относится не только к Дании короля Клавдия, но и ко всем местам, где происходит действие трагедий. Жить в государстве-тюрьме величайшее несчастье для человека, но если это истинное положение, то, быть может, счастье следует искать в доме заключения?

Лир умоляет скорее заточить его и Корделию, он рисует жизнь в тюрьме, как радостный праздник:

Пускай нас отведут скорей в темницу.

Там мы, как птицы в клетке, будем петь.

В царстве госпожи Жадности тюрьма вовсе не худшее место для человека. За запорами и решетками человек лишен свободы не более, нежели в своей повседневной жизни, где свобода его существования - мнимая и господствующая несправедливость все равно сковывает его лучшие стремления, чувства и мысли.

Три различных образа, каждый по-своему, связаны с темой хаоса. Иногда эти три характера образуют единый ансамбль, они становятся связанными друг с другом: мысли их сосредоточены на одном и том же, они как бы дополняют один другого, у всех троих, при всем их различии, появляется и некоторое внутреннее сходство.

Это - Лир, шут и Эдгар. Каждый из них выражает тему безумия по-особенному.

Безумие Лира - подлинная болезнь.

Представляется помешанным, чтобы спрятаться от преследования, Эдгар это изображение безумия.

Играет роль дурачка, чтобы при помощи такой маски увеселять, шут - это форма юмора.

Все трое говорят нелепицы, но стоит вдуматься в кажущийся бессмысленным набор слов, и во всем отыскивается значение. Все трое - мыслители. Взаимосвязь их сложна.

Нелегко определить отношения между Лиром и шутом, не только жизненную связь двух людей, но и соотношение поэтических образов.

Черты характера шута - свойства человека, выработанные реальными обстоятельствами, - увидеть нетрудно. Можно восстановить биографию, понять, что происходило с ним еще до его первого появления на сцене. Вероятно, он был дворовым человеком, обязанным изо дня в день увеселять хозяина. Он был обязан вызывать улыбку на лице Лира, рассеивать печальные мысли. Привычной забавой был разговор шутов со своими властителями будто с приятелями, даже с некоторым оттенком пренебрежения. Самое забавное шутовство, которое только могли себе представить монархи. Они от души смеялись, а шуты промышляли такой потехой.

Особенно усовершенствовал этот прием шекспировский шут. Так они и привыкли разговаривать друг с другом, как равные: самый сильный человек в государстве и самый ничтожный. Но шут был человеком умным и смотревшим на жизнь не только сквозь бойницы королевского замка, он видел, этот ничтожный человек, многое, о чем не имел представления самый сильный. В бессмыслице, которой увеселял шут, появились крупицы мудрости. Шут был взят из дворни, и мудрость его была горькой мудростью нищего народа.

В сюжет "Короля Лира" вошел старинный народный образ мнимого дурачка, а на самом деле - умного и прозорливого человека.

События осложняли поведение шута. Вместо дворцовых залов он оказался в степи; его некогда могущественный хозяин - теперь нищий изгнанник. Но это не изменило отношения шута к Лиру: он был искренне привязан к нему и, несмотря на все перемены в жизни старого короля, продолжал так же честно служить ему. Он пытался продолжать исполнять свои обязанности, а служить для него значило увеселять. Но выбитый из привычной жизни, измученный лишениями, он шутил уже по-новому: улыбка незаметно для него становилась гримасой скорби, веселье пропиталось горечью. Но он не переставал дурачиться; подобно военному, который уже не способен ходить штатской походкой, хотя и вышел в отставку, шут не мог разучиться быть шутом. Его жалобы превращались в каламбуры, горе невольно выказывалось клоунскими ужимками.