1937. Контрреволюция Сталина - Андрей Буровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да ты шутишь с ним, что ли, с Александром Александровичем, — сказал Калугин, закатывая на мне рукава, — мальчик был пудов на девять…»[62]
Кто этот «мальчик»? Сейчас узнаете:
«Кое-как мы подвязали халат императора Александра Третьего и вернулись в комнату, из которой вышли. Это была библиотека Марии Федоровны, надушенная коробка с прижатыми к стенам золочеными, в малиновых полосках, шкафами…
Мы пили чай, в хрустальных стенах стаканов расплывались звезды. Мы заедали их колбасой из конины, черной и сыроватой. От мира отделял нас густой и легкий шелк гардин; солнце, вделанное в потолок, дробилось и сияло, душный жар налетал от труб парового отопления.
Была не была, — сказал Калугин, когда мы разделались с кониной. Он вышел куда-то и вернулся с двумя ящиками — подарком султана Абдул-Гамида русскому государю. Один был цинковый, другой сигарный ящик, заклеенный лентами и бумажными орденами…
Библиотеку Марии Федоровны наполнил аромат, который был ей привычен четверть столетия назад. Папиросы 20 см в длину и толщиной в палец были обернуты в розовую бумагу; не знаю, курил ли кто в свете, кроме российского самодержца, такие папиросы, но я выбрал сигару. Калугин улыбался, глядя на меня.
Была не была, — сказал он — авось не считаны… Мне лакеи рассказывали, — Александр Третий был завзятый курильщик: табак любил, квас да шампанское… А на столе у него, погляди, пятачковые глиняные пепельницы да на штанах — латки…
И вправду, халат, в который меня облачили, был засален. Лоснился и много раз чинен.
Остаток ночи мы провели, разбирая игрушки Николая Второго, его барабаны и паровозы, крестильные его рубашки и тетрадки с ребячьей мазней. Снимки великих князей, умерших в младенчестве, пряди их волос, дневники датской принцессы Дагмары, письма сестры ее английской королевы, дыша духами и тленом, рассыпались под нашими пальцами…Рожая последних государей маленькая женщина с лисьей злобой металась в частоколе Преображенских гренадеров, но родильная кровь ее пролилась в неумолимую мстительную гранитную землю.
До рассвета не могли мы оторваться от глухой, гибельной этой летописи. Сигара Абдул-Гамида была докурена. На утро Калугин повел меня в Чека на Гороховую, 2. Он поговорил с Урицким».[63]
Кончается все хорошо — «Не прошло и дня. Как все у меня было — одежда, еда, работа и товарищи, верные в дружбе и смерти, товарищи, каких нет нигде в мире, кроме как в нашей стране.
Так началась тринадцать лет назад превосходная моя жизнь, полная мысли и веселья».[64]
Как оценивать жизнь чекиста — дело, конечно, личное, дело вкуса. Пусть она будет превосходная, и пусть это только безнадежный клерикал может увидеть в конце Бабеля, умершего в лагерях в возрасте 47 лет, перст Божий. И верить, что сейчас эта парочка, Бабель с Калугиным, воет посреди сковороды, бьется в скворчащем чадном масле.
Но вот что сказать об этом описании открытого, наглого мародерства?
Император Николай II и его семья, кстати говоря, тогда были еще живы. Калугин и Бабель копались в имуществе пока еще не убитых людей, перетряхивали детские игрушки и частную переписку ведь не просто императора — но вполне конкретной, вполне определенной семьи.
Как видите, и жизнь чекиста Бабеля тоже полна веселья, не хуже судьбы Мандельштам и Гинзбург. Веселые они люди, революционеры!
Глава 4. К МИРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ
«Неправильная революция»Согласно учению К. Маркса, социалистическая революция может и должна произойти исключительно в самых передовых государствах мира. Только в них есть пролетариат передовой и революционный, образованный и способный взять власть.
Что касается 90 % населения земного шара, то это — народы «неисторические». Убежденный сторонники Гегеля с его идеей «мирового духа» и исторического лидерства Европы, Маркс не допускал ни малейшей возможности освобождения народов Азии, Африки и Америки от колониализма. Вот придет к власти пролетариат, и решит, что делать с «неисторическими» бесхвостыми макаками: цивилизовать их, постепенно приближая к своему уровню, или просто уничтожить за ненадобностью. Чтобы не путались под ногами у «исторических» наций.[65]
Ничуть не лучшего мнения был К. Маркс о народах Восточной Европы, особенно славянах. Он их, совершенно в духе Гегеля, тоже считал «неисторическими». Во время революции 1848 года Маркс и Энгельс гневно обрушивались на славянские народы, стремящиеся выйти из Австрийской империи и создать собственные государства.
Маркс всерьез утверждал, что «ненависть к русским была и продолжает быть первой революционной страстью» и призывал к решительному террору по отношению к славянским народам. Во время революции 1848 года он призывал немецких и австрийских милитаристов «растоптать нежные цветки славянской независимости». Ведь: «Мы знаем теперь, где сосредоточены враги революции: в России и в австрийских славянских землях, и никакие фразы, никакие указания на неопределенное будущее этих земель не возбранят нам считать врагами наших врагов».[66]
Революция в России?! По Марксу, не может быть ничего более страшного. Ведь Россия совершенно не готова к передовой социалистической революции, это дикая полуазиатская страна, восточная деспотия, ее пролетариат дик и примитивен.
По мнению РСДРП образца 1898–1917 годов, революция должна была состояться как Мировая. Роль России в этой революции — самая скромная, а может быть, самостоятельной роли у нее и вообще нет.
Стоит ли удивляться, что революция в Российской империи в 1917 году грянула совершенно неожиданно… по сути дела для всех, в том числе и для коммунистов. Это потом уже будет что-то придумываться, додумываться, пропагандироваться, рассказываться.
В феврале 1917 года царская власть пала за считанные несколько суток. 23 февраля 1917 года первые демонстранты вышли на улицы Петрограда, 2 марта власть перешла к Временному комитету Государственной думы. Все, революция окончена. Царская власть пала как перезревшая груша в старом саду. Никто не хотел ее защищать.
«…произошло то, что обычно называют революцией, но что не было ею. Революция началась после падения монархии, а самодержавие самосильно рассыпалось в прах». Говоря попросту: «…стихийно обрушилась, словно источенный термитами деревянный дом, внешне могучая империя наша…»[67]
Никто не ожидал такого поворота событий. Никто не готовил падения «источенного термитами дома».
— Это что, бунт?! — вскричал Николай II 23 февраля 1917 года.
— Нет, Ваше Величество, это революция, — почтительно ответили ему.
Придворные хотя бы поняли, что это начало революции… Вот большевики были куда менее проницательны.
«Нет и не будет никакой революции, движение в войсках идет на убыль, и надо готовиться к долгому периоду реакции», — говорил большевик Юренев уже 25 февраля 1917 года.
«Мы, старики, может быть, до будущей революции не доживем», — произнес Ленин за два месяца до февраля 1917 года.
«Накануне революции большевики были в десяти верстах от вооруженного восстания», — полагал историк-большевик Покровский, а он многое что знал и очень обо многом мог судить.
Так же не готовы к событиям и другие партии:
«Революция застала нас, тогдашних партийных людей, как евангельских неразумных дев, спящими», — так говорил эсер Мстиславский.
«Революция ударила, как гром с неба, и застала существующие общественные организации врасплох», — это слова другого эсера, Зензинова.
В общем, «ни одна партия не готовилась к перевороту… То, что началось в Питере 23 февраля, почти никто не принял за начало, революции», — говорил меньшевик Н. Суханов.
И даже когда стало понятно, что это революция, а не случайный кратковременный бунт, события оставались грозно-непонятными даже для самых активных участников. «На нас несется вал, который, если мы с ним не справимся, всех нас сметет», — произнес Павел Николаевич Милюков, принимая Министерство иностранных дел в 1917 году.
С точки зрения большевиков, это была совершенно «неправильная» революция.
Во-первых, она произошла в «неправильной» стране, в которой не должна была происходить.
Во-вторых, в этой революции громко заявили о себе как раз «неисторические» народы.
Еще в 1905 году состоялся 1 Всероссийский съезд мусульманских народов. На нем оформилась «Ит-тифак» — политическая партия мусульман во главе с крымчаком И. Гаспринским. Партия требовала культурной и политической автономии для мусульман, да и социальной справедливости. Мусульманская фракция быЛа во всех четырех думах, и она требовала примерно того же.
В 1911 году в Баку оформилась «Мусульманская демократическая партия Мусават». Мусават — значит равенство. Национал-демократия, однако.
