Нет - Анатолий Маркуша
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В грозовом небе, коль уж затянула тебя судьба, ты не главный противник, не первый враг стихии, но ты все равно в бою, ты в гуще атаки. И пусть дремлют все солдаты на свете, пусть не гремит ни одна зенитная установка, пусть не стартует даже самая малая ракета системы «Земля — воздух», ты под огнем.
Пилот — солдат. Маневрируй, соображай, хитри, уклоняйся от превосходящих сил противника, сумей переиграть бешеного врага. Будь солдатом, если хочешь остаться живым.
Вот уже год прошел, а Кира снова и снова: возвращалась в мыслях к случившемуся, старалась все припомнить, все обдумать, все заново оценить и взвесить, но ничего у нее не получалось. Каждый раз, как только она принималась вспоминать, мысли отказывались выстраиваться в ровную цепочку, расползались, перескакивали с одного на другое, и вместо стройного фильма перед глазами Киры мелькал какой-то несусветный нарез разрозненных, кое-как перетасованных и случайно склеенных кадров.
Кира работает в библиотеке. Кира молодая, пользуется общим вниманием, и как только она становится на выдачу книг, непременно выстраивается очередь. Ей говорят слова, никакого отношения к литературе не имеющие, подсовывают вместе с книгами записки, письма, а один чудак, кстати чудак очень милый, пытался поразить Кирино воображение стихами:
Голубых твоих глаз стратосфера,Яркий пламень смеющихся губ…
Кира плохо запоминает лица своих почитателей. Все кажутся ей затянутыми по одной колодке: одни моложе, другие старше, одни курчавые, в буйных прическах, другие с лысинами…
Библиотека, мир, окружающий ее, — явление временное, вынужденное. Это только ступенька — так решила Кира, когда, не поступив в институт, оформилась на работу…
Как он подошел к стойке, Кира не заметила. Увидела сразу — лицом к лицу. Цыганские черные глаза, прямой нос, твердые губы, чуть раздвоенный подбородок.
Он сказал:
— Пожалуйста, второй том Плеханова, второй том «Теории прибавочной стоимости» Маркса, Луначарского «Об искусстве» и еще «Золотого теленка» Ильфа и Петрова.
— Сразу столько нельзя.
— Почему?
— Не полагается.
— Я верну через два дня.
— Все равно не полагается.
— Сегодня пятница, я верну в понедельник.
И она уступила.
В понедельник он принес все, кроме «Золотого теленка». Из каждого тома торчали закладки — белые, синие и желтые. Он вежливо поблагодарил и попросил новые книги.
— Третий том «Теории прибавочной стоимости», «Анти-Дюринг», «Мифы древней Греции» Куна.
Кира посмотрела на него укоризненно.
— Но я же вас не подвел? Прошу на два дня. И Кира снова уступила.
Потом через несколько лет она вспомнила его первое появление в библиотеке и спросила:
— Как ты успевал все это прочитывать, Вить?
— А кто тебе сказал, что я прочитывал? Я только закладки рассовывал.
Кира засмеялась:
— А я-то, дура, голову ломала, поражалась, что за человек?!
— Правильно, — сказал он. — Знаешь, как Суворов учил: «Удивить — победить!»
Удивил он ее сразу. Победил не тогда, победил позже.
Они встретились года через три. Из того почтенного учреждения Хабаров исчез внезапно, не попрощавшись. Осторожные расспросы Киры ни к чему не привели. Выбыл — и все.
И вот совершенно неожиданно она встретила его на улице, сразу узнала, подошла первая и смело протянула руку:
— Здравствуйте, Хабаров. Помните меня? Узнаете?
— Голубая птица взмахнула крылом, и сердце его, пораженное внезапной лаской, застрочило ровно и часто, как хорошо смазанная швейная машина «Зингер»… Здравствуйте, Кира, не узнать вас может или слепой, или памятник.
— Боже мой, я-то и понятия не имела, что вы такой разговорчивый.
— Иногда, — сказал Хабаров, — иногда это со мной случается. Хотите, я сейчас же начну за вами ухаживать?
— А вы умеете ухаживать за женщинами?
— Ну как вам сказать… Наверное, каждый гусь в душе считает себя павлином.
Он взял ее под руку и повел напрямую через площадь, через громадную площадь, по которой ходить было запрещено, а разрешалось только ездить. Им свистели три постовых милиционера. Два прибежали выяснять отношения. И Хабаров нес такую роскошную чепуху, так вдохновенно импровизировал, что оба загоревшие до медного накала блюстителя порядка в конце концов стали хохотать вместе с Кирой. А Кира смеялась тогда до слез.
Потом они очутились в каком-то ресторанчике, кормили здесь препротивно, но им все равно было хорошо и весело. Неожиданно Хабаров потащил Киру в зоопарк, заставил прокатиться сначала на верблюде, а после — на чертовом колесе. И у Киры закружилась голова. Под конец она плохо слушала Хабарова и внезапно запросилась домой. Он отвез ее на такси. Простился сдержанно.
Оставшись одна, Кира подумала: «Какой-то чумовой».
На другой день, в начале седьмого, позвонили в парадную дверь. Позвонили громко, настойчиво. Заспанная Кира спросила:
— Кто там?
— Посылка Кире Андреевне, — ответили из-за двери. Кира открыла. На площадке стоял рослый парень в черной куртке, подбитой рыжим пятнастым мехом, в здоровенных сапожищах необыкновенного фасона. У ног парня высилось что-то большое и белое.
— Получите, — сказал парень. — Майор Хабаров просил вручить в шесть сорок пять. Велел сказать: «Доброе утро!», и доложить: в семнадцать тридцать будет звонить сам.
— А вы кто? — спросила Кира.
— Механик. Алексеенко. Если что передать надо, могу.
— Нет-нет, ничего передавать не надо. Спасибо. Парень ушел, понимающе улыбаясь. Кира втащила посылку в комнату. Разорвала бумагу. Оказались цветы, цветы в тяжеленнейшей корзине. Но какие! Громадные красные гвоздики. А на дворе был март, самое начало марта, холодное, метельное, многоснежное.
К ручке корзины была пришпилена записка: «Проснись, улыбнись, не хмурься. Посадка — 16.30. Выйду на связь — 7.30. Я серьезный. Вот увидишь! В. X.».
Он был внимательным и щедрым.
Кира познакомила его со своей лучшей подругой Соней. Соне Хабаров не понравился.
— Думает, ему все можно, — сказала Соня, — а почему ему южно больше, чем другим? Денег у него много, вот и позволяет. Поработал бы простым инженером…
— Так он же не копит, а тратит деньги, — вступилась было Кира за Хабарова.
— Откуда ты знаешь? И что вообще ты про него знаешь? Шикарно ухаживает? Допустим. А что дальше?
Кира не стала спорить. Подумала: «Завидует Сонька и злится».
Потом Кира спросила Виктора Михайловича, понравилась ли ему Сонечка.
— Индюшка. Надувается, изображает черт те кого… И глаза у нее неверные.
У Киры был младший брат Костя. Кира считала его неудачником и очень жалела. Хабаров Костю едва терпел. Иждивенец, дармоед, паразит — других слов у Виктора Михайловича я Кости не было. Правда, в лицо он никогда ничего подобного ему не говорил. При нем Хабаров вообще больше молчал, до от Киры своего отношения не скрывал.
Однажды Костя забежал к сестре, когда Виктора Михайловича не было дома. Он, как всегда, спешил и почти от двери выпалил:
— Кирюха, выручай! Две сотни, еще лучше — три, зарез, понимаешь? Кредит нужен долгосрочный — на предмет оплаты неотложных долгов…
Кира, которая терпеть не могла этого дурацкого обращения — Кирюха, для порядка попеняла младшему брату, но в деньгах не отказала.
И случилось так, что именно в тот момент, когда она положила на стол две новенькие сотенные бумажки, в комнату вошел вернувшийся с аэродрома Хабаров. Вообще он никогда не интересовался, на что Кира тратит деньги, сколько. Но тут спросил:
— Для чего этому типу деньги?
— Этот тип, между прочим, мой брат, Витя, и он попросил взаймы.
— Прежде чем занимать, надо научиться зарабатывать…
Тут подал голос Костя.
— Неужели вы обедняете, выручив родственника на какие-то паршивые две сотни, я ж не миллион у вас прошу?
— 3…! — взревел Хабаров. — Еще рассуждаешь. Острить изволишь. Паршивые две сотни! Сейчас я тебе покажу, как эти сотни добываются, сейчас… — И он скинул с плеч кожаную куртку, сорвал рубашку, майку и, задыхаясь от бешенства, прохрипел: — Смотри, любуйся!
Оба плеча Хабарова были в фиолетовых синяках-кровоподтеках. Синяки переходили на спину и на грудь.
— Что это? — испугалась Кира. — Что случилось?
— Это следы парашютных лямок. Понятно? Лямки оставляют о себе вот такую память, когда, зарабатывая две паршивые сотни, человек крутится в перевернутом штопоре. Ясно?
Костя, пробормотав что-то непонятно-извиняющееся, попытался улизнуть.
— Куда? Деньги на стол!.. — и Хабаров отобрал-таки у него эти две сотни.
Кира долго плакала потом, а Виктор Михайлович, придя в себя, пытался успокоить ее:
