Гиацинтовые острова - Феликс Кривин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лягушкам это было непонятно. Они считали, что нужно иметь такую кровь, какую легче сохранить в сложившейся обстановке. А теплокровность… Ну скажите, разве это так уж принципиально — теплокровность?
Для млекопитающих это было принципиально, потому что причиной их теплокровности было несогласие с внешней средой. Во внешней среде жара сменялась морозами, бросая все население то в холод, то в жар, и, чтобы не зависеть от этого, нужно было иметь свою постоянную температуру. Ведь вот динозавры, могучие динозавры вымерли, когда наступили холода, потому что не имели своей постоянной температуры.
Предыстория человечества не менее героична, чем история человечества. И кто знает, может, не было б на земле человечества, если б не было на земле тех, первых, не имевших ни славного прошлого, ни мало-мальски терпимого настоящего — а только будущее, одно только будущее, да еще горячую кровь.
Родная стихия
Родная стихия
(трактат)
По утверждению древних, мир составляют четыре стихии: земля, воздух, вода и огонь. Из них только в трех можно жить: ходить но земле, плыть по воде, летать по воздуху. И каждая из этих трех стихий для кого-то — родная стихия. Что касается огня, то он ни для кого не может быть родной стихией, потому что жить в нем невозможно, в нем возможно только умереть. Но что такое — невозможно жить? К счастью, это понятие растяжимое.
В Нижней Калифорнии есть Адская пещера, а в той пещере — поистине адское озеро, с кипящей водой. Вокруг озера все мертво, а в самом озере кипят черепахи — вот у кого поистине кипучая жизнь! Здесь никто не упрекнет их в медлительности, попробуй промедлить, когда все вокруг так и кипит. И сам не заметишь, как сваришься.
Но черепахи-то не вареные, они живые, и дети у них живые — вон они только вылупились, а уже вместе со всеми кипят. Да еще подбадривают друг дружку:
— Ну-ка, кипи веселей! Нечего прохлаждаться!
Прохлаждаться некогда, а главное — негде: вокруг сплошной кипяток. И от этого кипятка все черепахи красные, как вареные раки. Но они-то не вареные, а живые. Потому они и живые, что кипят. Когда вокруг все кипит, попробуй сам не кипеть! В два счета сваришься.
Значит, и кипяток может быть родной стихией, если в нем, конечно, кипеть, а не прохлаждаться.[14]
Но кипяток это все же вода, пусть кипящая, но все же вода, а как жить, если нет воды? По всем предположениям — невозможно…
В пустыне Намиб, восточнее Атлантического океана, южнее реки Кунене, западнее озера Нгами, севернее водопада Ауграбис и знаменитой реки Оранжевой, — в пустыне Намиб никогда не бывает воды. Дождь обходит эту пустыню, направляясь в Атлантический океан, он спешит влиться в реку Кунене или извергнуться водопадом Ауграбисом, он даже готов залечь озером Нгами — только бы обойти пустыню Намиб. Даже время, кажется, не течет в пустыне Намиб. Все, все, что течет, течет севернее, западнее, восточнее и южнее. И ничто не растет в пустыне Намиб. И никто не живет в пустыне Намиб…
Кроме, конечно, жуков-чернотелок.
Как они живут? Трудно, конечно. Иногда ветер занесет сухую травинку, какой-нибудь сухой стебелек. Воду же приходится добывать самому, химическим способом. А химическая вода — это не вода Кунене и не вода водопада Ауграбиса.
Можно, конечно, пошутить, что чернотелки живут в черном теле, хотя тело у многих из них белое. Тело белое, но они в нем, можно сказать, не живут, потому что живут они в черном теле. А почему бы не пошутить, если живешь не в пустыне Намиб, а в каком-нибудь месте, подходящем для шуток?
Но если говорить серьезно, стоит задуматься: почему чернотелки живут в пустыне Намиб. Разве не лучше жить на реке Оранжевой и ходить смотреть на водопад Ауграбис? Это очень красиво. Когда смотришь на водопад, тогда забываешь, что воду можно добывать химическим способом.
Но чернотелки живут в пустыне. Чем-то их держит пустыня эта, Намиб. Хоть и в черном теле, но все-таки держит.
Кажется, нет ничего хуже, чем жизнь в океане, на десятикилометровой глубине. Может даже показаться, что там вообще нет никакой жизни, что там попросту никто не живет, но именно там живет голотурия Апода.[15]
И живет, представьте себе, не в одиночестве, а имеет возможность принять гостей. Сюда, на десятикилометровую глубину, к ней иногда заглядывает верхняя соседка Мизида.[16]
— Как живешь, Апода? — спрашивает Мизида, прохаживаясь вокруг голотурии на своих многочисленных ногах. — Впрочем, я сама вижу: житье у тебя неважное.
— Что значит — неважное? — возражает Апода. — Я на свою жизнь не жалуюсь…
— Смотри-ка, не жалуешься! А ноги?
Каждому ясно, что это бестактный вопрос. Была бы у Мизиды хоть капелька такта, она бы не заговорила с Аподой о ногах. Но у нее такта не было, и она заговорила.
— Ты не чувствуешь, что тебе чего-то не хватает? К примеру, ног? — спрашивает Мизида, у которой такое количество ног, что она может поделиться ими не с одной безногой голотурией. Но она не хочет делиться ногами. Она предпочитает делиться впечатлениями. — У меня такое впечатление, что с ногами лучше, чем без ног. Можно куда-нибудь пойти, побрести, пошагать, потопать и даже побежать, помчаться, припустить.
До сих пор голотурия Апода не чувствовала отсутствия ног, она, как могла, передвигалась другими средствами. Но теперь она почувствовала себя безногой… Хорошо бы куда-нибудь припустить. Или просто потопать.
— Вот видишь, я ты говоришь — не жалуюсь. Разве можно в таком положении не жаловаться? В таком положении только и жаловаться… Эх ты, морская кубышка![17] — Мизида помолчала. — А как у тебя с давлением? Ведь здесь давление — тонна на один квадратный сантиметр. Тебе не тяжело?
Аподе прежде не было тяжело, она просто не знала, какое у нее давление. Но теперь, когда она узнала, ей стало тяжело. Шутка сказать — тонна на каждый квадратный сантиметр. Да, это давление!
— Ничего ты вокруг не видишь, в темноте живешь, — сказала Мизида, и голотурия тут же обнаружила, что она живет в темноте.
Раньше она этого не замечала, потому что у нее не было глаз, но теперь она это заметила. Даже без глаз заметила. И ей стало грустно. Жить без ног, под таким давлением, да еще в темноте… От такой жизни загрустишь…
— Что это ты пригорюнилась? — поинтересовалась Мизида. — Так-то ты принимаешь гостей?
Апода промолчала. Всегда у них так: вместо того чтоб развлечь друг друга, они только портят друг другу настроение.
— Ну ладно, я потопала, — сказала Мизида.
Бывают такие условия, в которых очень трудно сохранить настроение. Но настроение не должно зависеть только от условий. И в хороших условиях живут с плохим настроением, так почему бы не жить в плохих условиях — с хорошим? Но, конечно, очень важно при этом умение общаться. Общаться так, чтобы в любых условиях не портить друг другу настроение. Вот тогда можно жить всюду — на любой глубине и на любой высоте.
Попугаи, живущие в теплых тропических лесах, и попугаи, живущие в благоустроенных клетках, даже не представляют себе, что быть попугаем можно и среди снегов, среди вьюг и холодных туманов, подальше от экватора, поближе к южному Полярному кругу. И там, высоко в горах Новой Зеландии, среди голых снежных вершин, можно жить в расщелинах скал, можно гнездиться в жестокие холода и оставаться при этом попугаем.
Так живет попугай Кеа.
Внешне он не бросается в глаза, у него нет пристрастия к пестрым расцветкам, какое бывает у тех, кто привык жить в хороших условиях, доставшихся от предков. Попугаю Кеа достались от предков голые камни скал, но он не меняет их на другие места, не желая быть перелетной птицей. Быть попугаем — вовсе не значит быть перелетной птицей, даже если ты живешь не в очень благоприятных условиях.
Но даже в самых неблагоприятных условиях попугаю даются зима и лето, чтобы он мог выбрать более теплое время года для гнездования: для того, чтоб потомство вылупилось, одного родительского тепла маловато. У кого-нибудь, возможно, и маловато, но у попугая Кеа хватает родительского тепла, поэтому он гнездится зимой и высиживает птенцов зимой, не ожидая милостей от природы. Молодец попугай!
И особенно он молодец против овец, потому что не боится нападать на овец. Другие нападают на тех, кто поменьше и послабее, но попугай Кеа нападает лишь на тех, кто больше и сильнее него. И когда он оседлает овцу и мчится на ней, как наездник на показательных скачках, его ругают все, кто смотрит на эти скачки, потому что знают: Кеа выйдет из них победителем. И его называют разбойником, потому что, по общему мнению, быть попугаем — значит побеждать лишь тех, кого принято побеждать: тех, кто поменьше и послабей, а не тех, кто посильней и побольше.
