Не промахнись, снайпер! - Владимир Першанин

— О, сахар-то настоящий. Не то что желтый песок, — оценили связисты. — С чайком погрызть одно удовольствие.

— Нам для остроты зрения выдают.

— Помогает?

— А черт его знает, — пожал я плечами. — День полежишь, в глазах рябить начинает. Под язык кусочек сунешь, вроде через пяток минут получше становится.

После обеда отправились досыпать, но через пару часов разбудили снова. Прибежал Вася Колобов, напарник Гриши Маковея. Растормошил нас, слегка осовевших от самогона и непривычно сытного обеда.

— Убили Гришу… прямо в горло.

Парня трясло, руки, камуфляж густо заляпало кровью, на плече висели две винтовки. Мы с Веней мгновенно вскочили с земляных нар.

— Да сними ты винтовки и не трясись! — я торопливо натягивал сапоги. — Может, он только ранен.

— Нет. Пуля, наверное, разрывная, голову почти напрочь оторвала. Я его перевязываю, а кровь брызжет. Оба пакета истратил, а он как захрипит и пена…

— Пошли, — я подхватил самозарядку и приказал Вене Малышко: — А ты оставайся здесь. Нечего там толпой шататься.

— Как же без меня, — растерянно топтался напарник

— Доложи Ангаре.

Вдвоем с Колобовым добежали до участка второго батальона. Гриша лежал в дубовой рощице с белым неживым лицом. Повязка на шее и маскхалат пропитались кровью. Вася Колобов уже более спокойно рассказал, что протащил тело на плечах метров двести, потом помогли бойцы из шестой роты. Когда начался минометный обстрел, они разбежались.

— Гришка!

Я опустился на колени. Тело успело застыть, торчала в сторону одеревеневшая рука. Рядом скулил, как щенок, Вася Колобов, парнишка лет восемнадцати. Я разрезал бинт, мне было важно узнать, кто убил друга. Голова держалась на застывших мышцах. Крупнокалиберная пуля, пройдя через гортань, перебила позвонки. Еще две пули обычного калибра угодили в спину, видимо, когда Гришу, уже мертвого, тащил на себе напарник.

Оставив тело, пошли с Колобовым к месту их засады. Последнюю сотню метров, поляну с полегшей осенней травой, отчасти защищали деревья на берегу.

— Ты через эту поляну Гришу нес? — обернулся я.

— Да. Бежал с телом на плечах. Не знаю, откуда силы взялись.

— Макаронники стреляли?

— Еще как! Лупили из всех стволов.

— Повезло тебе. Да и Гриша защитил, две пули в себя принял, пока ты его нес.

Маковей выбрал для засады опасное, но довольно выгодное место. На противоположном берегу обрыв был прорезан оврагом, шириной шагов двести. Здесь постоянно находилось боевое охранение с ручным пулеметом. Саперы натянули колючую проволоку и понатыкали мин. В эту прогалину пытались высадиться разведчики, но попали на мины. Вся группа погибла, а итальянцы чувствовали себя под защитой минного поля и многочисленных пулеметов в относительной безопасности. Даже установили в глубине оврага пару минометов. Отсюда имелась возможность вести более точный огонь, чем с высот.

Маковей видел, как свободно передвигаются итальянцы по оврагу, ходят по тропинке через минное поле набирать воду, удачно подстерег офицера и пулеметчика из охранения. Тогда он ограничивался одним выстрелом и сразу уползал на запасную позицию. Но сегодня, когда появилось несколько целей, приказал напарнику открыть огонь одновременно с ним.

Оба выстрелили по два-три раза, получился явный перебор. Хотя действовали быстро, их засек расчет крупнокалиберного пулемета на холме и, не жалея патронов, буквально прочесал весь участок берега. От тяжелых тринадцатимиллиметровых пуль не спас окопчик и половинка поваленного дерева.

Это была смерть близкого друга. Я знал из наших разговоров о его семье, о погибшем отце, младших братьях, которых скоро должны призвать в армию. Он переживал, когда ему перестала писать девушка, с которой он встречался до войны. Вышла замуж за лейтенанта, а тот через месяц погиб. Тогда Гриша написал ей письмо, и у них снова начали налаживаться отношения.

— Ну и что, если беременная? — горячился Гриша, хотя я не пытался навязывать свое мнение. — Пусть рожает, а после войны я на ней женюсь.

Все, для Гриши война кончилась. Проверив магазин самозарядки, приказал Колобову:

— Иди в роту, попроси ребят помочь отнести тело.

— Ты здесь остаться хочешь?

— Посижу часок. Патроны есть?

Колобов открыл нижнюю часть магазинной коробки, вытряхнул на ладонь два оставшихся патрона. Подсумки мы оставили в землянке, а я обычно набивал магазины своей СВТ пятью патронами, чтобы не слабела пружина. Полностью заряжал магазины лишь перед выходом на позиции.

— Может, не надо? — медлил Вася. — У тебя даже маскхалата нет.

— Ну и черт с ним! Уходи, только осторожно.

Колобов уполз, я дозарядил магазин еще двумя патронами и терпеливо ждал появления в овраге хоть одного итальянца. Из траншей на кручах иногда высовывались головы в касках, однако расстояние было слишком большое. И еще я хотел поймать хоть кого-то из расчета крупнокалиберного пулемета.

Вскоре начал замерзать. В горячке не надел теплое белье и только сейчас почувствовал, что скоро зима. Холодный ветер срывал листья с осин и сыпал сверху на спину. Старался не шевелиться, лишь грел дыханием пальцы. По-мальчишески безалаберно, сгоряча хотел отомстить за погибшего друга.

Наконец в глубине оврага кто-то зашевелился. День был пасмурный, но фигуру солдата в длинной шинели я разглядел хорошо. Он шел к окопу сторожевого охранения, откуда торчал ствол пулемета. Не того, крупнокалиберного, который убил моего друга, а обычного, «ручника». Я уже поймал его в перекрестье прицела, но меня опередили. Сверху застучал пулемет. Грассирующие пули тянулись именно к моему окопу. Из поваленной осины в лицо брызнули щепки. Я скорчился на дне окопа. Заработал ручной пулемет боевого охранения и, набирая высоту, тягуче завыла мина, за ней вторая и третья.

Теперь мне оставалось лишь спасаться. Ползти через поляну не рискнул. Уходил, вернее, уползал, лихорадочно двигая локтями и коленями, вдоль берега под защитой посеченных осколками деревьев и кустарника. В перерывах между взрывами и выстрелами слышал возбужденные крики на том берегу. Сверху меня видели или, по крайней мере, угадывали направление движения.

Мины из лощины снизу взрывались в стороне, зато пулеметные очереди поднимали фонтанчики влажной земли и клочьев травы то слева, то справа. Первый (но не последний) раз я оказался в роли загнанной добычи. Место, которое Гриша Маковей выбрал для засады, было плохо приспособлено для укрытия и стрельбы. Я этого не понял, поэтому меня засекли. Тем временем на правом берегу скорректировали минометный огонь. Думаю, меня бы добили, но на пути попался ерик с отвесными берегами. Подмытая половодьем огромная ветла свалилась верхушкой в воду, а я нырнул в промоину под толстым метровым стволом.

Мины продолжали сыпаться. Одна ударила точно в дерево. От сильного грохота я на несколько минут потерял слух, из уха текла кровь. Еще одна мина рванула на склоне, засыпав меня землей. Сколько пролежал, не помню. Очень боялся осколка в голову и, скорчившись, зажимал ее ладонями.

Вернулся к своим в темноте, ошалевший от грохота, видимо, контуженный. Связисты рассказывали, что я заговаривался, звал Гришу Маковея, рвался опять на берег. Санинструктор налил мне спирту, и я заснул. Пришел в себя лишь утром. Мы похоронили Гришу рядом с напарником Ангары. Такой же бугорок, дощечка с надписью и звезда, вырезанная из жестяной банки. Прощай, друг! В нашем отделении он имел после Ангары самый большой счет уничтоженных врагов. Гриша всегда рисковал, выбирая выгодные (и опасные) для стрельбы места.

Во мне в тот день что-то сломалось. Я почувствовал себя смертным, чего порой не ощущают молодые. Прибавилось злости и желания выжить. Тем более получил письмо от матери: «Федя, родной, береги себя. У нас все хорошо, отец, правда, прибаливает, но мы его хорошо лечим. Сашка, дурачок, бегал в военкомат, просился в танковое училище. Ведь ему всего шестнадцать. А там рады таким дуракам, обещали, как семнадцать исполнится, направить в это чертово училище. Будто взрослых мужиков не хватает. Привет от всех нас и от Тани. Она просила дать адрес твоей полевой почты».

Таня, девушка, с которой я вместе учился в школе. Раза два ходили в кино, гуляли в парке, она провожала меня в армию, и мы с ней целовались. Чего она про меня вспомнила спустя восемь месяцев, непонятно. Если хотела переписываться, сообщила бы раньше. Меня больше тревожил отец. Если он лишь «прибаливает», то мама и упоминать бы не стала. Значит, что-то серьезное. Насчет отца я не ошибся. Есть у человека предчувствие. Отец с эмфиземой легких отлежал месяц в больнице и был выписан домой как безнадежный.

Я написал матери ответ и попросил младшего братишку не лезть раньше времени ни в какие училища. Отец болеет, и вся надежда на него. И дрова, и уголь на зиму заготовить надо. Не сестренкам же этим заниматься? Успокаивал всех, что я служу от передовой далеко. А в груди не проходила ноющая боль. Убили друга…