Цена жизни - Юрий Власов

— Юрий Петрович, но насколько мне известно, борьба с допингом велась задолго до того, как вы и ваши единомышленники во многих странах мира решили идти в наступление.

— Это правда. Но мы в первую очередь боремся с методом, системой. Недостаточно наложить санкции, отстранить нарушителей от участия в соревнованиях. Надо предупреждать, информировать, воспитывать. Смешно сажать в тюрьму спортсменов, применяющих допинг, хотя кое-кого из них можно считать наркоманами. Точно так же было бы иллюзией считать, что отстранение на два года от участия в соревнованиях может совершенно разубедить спортсменов применять допинг. После окончания срока санкций большинство нарушителей берется за свое.

Надо отдавать себе отчет и в том, что наука все время выдает новые препараты, и без сомнения, на смену допингам этого поколения придут новые, скорее всего даже принципиально новые, куда более мощные в смысле извлечения предельной силы из человека. Организм окажется под прессом все возрастающего химического воздействия. Уже и сейчас спорт трудно называть спортом в том понимании, в котором мы его представляем или представляли, а уж этот грядущий спорт и подавно нельзя будет назвать достойным словом «спорт». Это все что хотите, только не спорт. Ибо спорт — это всегда соревнования более мужественных, более сильных, но природно сильных и мужественных (не с помощью препаратов), природно закаленных в турнирах и тренировках. Мы теряем спорт. На наших глазах происходит разрушение спорта.

Таким образом, большой спорт из-за применения допинговых средств теряет свой природный смысл, не являясь больше примером физического совершенства и здоровья. Более того, допинговые средства, которые подпирают большой спорт, распространяясь, отравляют массовый спорт: физический, моральный урон от этого очевиден.

— Тем не менее можно ли устанавливать сейчас мировые рекорды без всяких «укрепляющих» средств?

— Трудно сказать. Но вот то, что контроль несерьезный, формальный — это ясно. (Нет, я убежден: мировой рекорд без помощи допингов не установить. Более того, без допингового подпирания, пожалуй, все нынешние результаты победителей и вообще результаты снизятся килограммов на пятнадцать — двадцать определенно.)»

В Афинах со мной произошел курьезный случай. Вгорячах после судилища я двинул к двери — толком ничего и не видел. В негодование привела та процедура — не процедура, а допрос с пристрастием и плохо скрываемой угрозой.

Я поднадавил на дверь — не подается. Ничего не могу понять и давлю. И вдруг съезжает целая стена. Я просто растерялся. Шагаю, и в руках у меня добрая часть стены — какая-то фантасмагория.

А эта стена была из толстого дерева и соединялась секциями. И выпер я такую секцию сразу на несколько сот килограммов.

После все прояснилось. Господин президент Международной федерации Шодл (Австрия) и господин генеральный секретарь Аян (Венгрия) распорядились дверь запереть, дабы не проникли журналисты. Такого рода дела лучше проворачивать без свидетелей. А мне и в голову не могло прийти, что мы заперты.

Как говорится, и смех, и грех.

Через год на Олимпийских играх в Сеуле (1988) мои предупреждения о препаратах целиком подтвердились, да еще как! Нестандартная проба на допинги вывела из соревнований сразу целую команду, представители которой, кстати, и организовали это судилище в Афинах, уж очень я им мешал, ну кость в глотке.

Недовольство моей борьбой против допингов ряда ответственных работников Госкомспорта фактически вынудило меня оставить должность председателя президиума Федерации тяжелой атлетики СССР.

Как я убедился, что за границей, что у нас отношение к допингам, по существу, одно и то же.

Я удовлетворен тем, что мои выступления в печати Советского Союза, по телевидению в Останкине, Западной Европе, ФРГ в Майнце, на многочисленных пресс-конференциях и особенно в Институте спорта (Кельн) всколыхнули общественное мнение, хотя мне доставили много неприятностей. Это в определенной мере сказалось на качестве допинг-контроля на Олимпийских играх в Сеуле.

Сколько же раз, разматывая прошлое, приглядывался к разорванным нитям когда-то полнокровных живых связей. Нет, не жалел о прошлом — каким другим оно могло быть в те годы... Старался держать верный шаг — вот и весь я. Случалось, спотыкался, оступался, но шаг держал, не изменял смыслу движения, наращивал убежденность.

Нить за нитью перебирал оборванные или иссохшие уже почти чужие связи. Нет в них искренности, а главное, единомыслия. Чем дальше я шел, тем более одиноким становился. Нити отношений истлевали и рвались...

Раздумывал о спорте, испытывая горечь. Я не посторонний спорту. Я вложил не только любовь — поставил на ребро жизнь... А сколько сделал для раскрепощения спорта! Первым в стране стал писать о нем как о профессии — опасной, тяжкой. Тогда это была совершенно недозволенная тема, скользкая своим риском для будущего. Ярлык пришлепывали в момент — и уже вся жизнь наперекос. Я писал о том, что было абсолютно неведомо людям, — об изнанке и подноготной рекордов, олимпийских побед, славы... Меня печатали. Пока я носил титул самого сильного человека в мире (я первым стал носить этот титул в нашем спорте — вырвал его в жестоких поединках и доказательствах рекордами), меня печатали, пусть очень куце, но правда пробивалась к людям. Нельзя было не считаться. Я был довольно знаменит в те времена.

Тогда, на исходе 50-х годов и в самом начале 60-х, я возвысил голос против неуважения спортивного труда, отношения к спортсменам как людям второго сорта, не способным в силу умственной ограниченности ни к какой любой другой работе, кроме самой примитивной — мускульной. Я добивался страхования этого труда и пенсионного обеспечения. Если существует большой спорт, то пусть относятся к нему как к миру, где люди сгорают и разрушают себя в считанные годы. Я жестко и непреклонно выступал против засилья чиновников, жадно сосущих спорт, то есть жизни живых людей.

А скольким же ребятам я просто помог!

И никогда ни слова признательности — стена отчуждения. И если бы только отчуждения — ожидание нового удара все оттуда же — сверкающего мира спорта.

Я достаточно закален. Я не жил с этим ощущением обиды, оно быстро исчезало. Его нет во мне и не было как постоянного живого чувства, определяющего мое поведение.

Разве можно жить, помня о зле, тем более требуя от него справедливости?.. Надо идти. Остальное не имеет значения.

Но как же кусаются крысы!

Как же трудно заживают раны!

Нет людей.Понимаете крик тысячедневных мук?!Душа не может немая идти,А сказать — кому?..

Все равно идти. И навсегда избавиться от такой химеры, как Благодарность тебе. Ее не бывает. От осознания этого только выиграешь. Всегда ждать новое испытание. Лишь в этом случае жизнь не свалит, будешь идти.

Со временем во мне сложилось убеждение, что существует гордость избранного пути. Ничто не имеет значения: ни оскорбления, ни глумление, ни клевета. Шаг ни на мгновение не ослабевает...

И разве только это направление жизни превращалось в глухой тупик, а жизнь ради этого движения — глухое замкнутое пространство. Сколько же раз приходилось все начинать сызнова! И это все из того же закона — ждать новое испытание и продолжать идти.

С того часа, как узнал эти строки, читая исповедь протопопа Аввакума, питаюсь живительностью их:

— Долго ли мука сея, протопоп, будет?

— Марковна, до самыя до смерти!

Это протопоп говорил в утешение жене. Оскорбления, голод годами, жестокие побои, ссылки, публичные унижения и поношения — чего только не переносил во имя негасимой для него идеи Аввакум, этот совершенно беззащитный перед всем миром человек: ни средств, ни поражающей воображение физической силы, ни вооруженной рати, ни даже обыкновенного дома, что там дома — угла не было...

Ничего, только одно — слово. Неукротимое слово веры.

«...Да не забвению предано будет дело... Управи ум мой и утверди сердце мое приготовитися на творение добрых дел...»

Без физических нагрузок (и довольно значительных) не воспитаешь человека крепким и выносливым, а ему, этому человеку, не сохранить в будущем здоровье. Современный город, груз школьного учения, вся дневная нагрузка требуют закаленности. В условиях существования (не столь редко это можно назвать и выживанием) человек вынужден обращаться к тренировкам (как единственно действенному средству), дабы выдержать натиск среды, забот и труда.

Но я хочу предостеречь от опасностей, которые подстерегают на этом пути в юности и молодости. Пережив все превращения в спорте (поначалу столь мирного и приятного), от любителя, преданного тренировкам, до профессионала, содержащего на средства от «гладиаторства» себя и семью (более восьми лет), я могу с достаточным знанием и опытностью представить различные личины, ипостаси спорта вообще. Тем более многие родители готовы, что называется, не глядя отдать своих детей в большие тренировки, не сознавая порой, что кроется за ними.