Ярость жертвы - Анатолий Афанасьев

— Вот так–то, Катенька, — сказал торжественно вслух. — Со мной, как видишь, все в норме.

Вскоре явился на утренний обход врач — женщина средних лет по имени Тамара Даниловна. Ко мне подошла к последнему. Встала у изножья кровати.

— Как самочувствие?

— Хорошо, спасибо. Когда выпишете?

Устремила на меня задумчивый взгляд без всякого намека на улыбку. Личико неказистое, скорее мужское, чем женское, но выразительное.

— Об этом пока рано, — шагнула вперед, откинула одеяло и, наклонясь, сноровисто меня всего ощупала, будто тюк с товаром: нет ли где дырки.

— Как голова?

— Не совсем как бы моя.

— Это нормально, — отступила назад, окинула оценивающим взглядом и молча удалилась. Сестра шмыгнула за ней хвостиком.

На всех нас четверых ушло не более десяти минут.

— Здорово! — восхитился я. — Медицина двадцать первого века.

В перемогании, в полудреме потек больничный день. Голова ровно, глухо гудела. Все чувства были словно подморожены, и досаждала лишь одна мысль: что с Катей?

Посредине дня вдруг заворочался на кровати таинственный больной, сбросил с себя одеяло и сел.

Лицо у него оказалось узкое, печальное, но приятное — и не поймешь, сколько лет мужику. Мы все уставились на него. Петр Петрович даже газету отложил.

— Где это я? — поинтересовался страдалец. — В вытрезвиловке, что ли?

Подполковник Артамонов, который лежал к нему ближе всех, объяснил, что это не вытрезвитель, а больница, травматология, где лежат побитые, ушибленные и изувеченные.

— А зачем я здесь?

— Тебя третьего дня привезли. В реанимации откачали, потом сюда кинули. Ты уже три дня ничего не ешь. Так ослабеть недолго. На вот, пожуй яблочко.

Мужчина (или мальчик?) в недоумении посмотрел на протянутое яблоко и вдруг заплакал. Да не просто заплакал, а, обхватив стриженую голову руками, заревел в голос. Я и не видел никогда, чтобы так рыдали мужчины. Что–то было в этом чистое, искреннее и поучительное.

— Это ты напрасно, — заметил Артамонов. — Чего ж теперь выть. Расскажи лучше, что случи- лось–то?

Нахлюпавшись вдоволь, парень (или мужчина?) опрокинулся на смятую подушку и трагически произнес:

— Это она, сучка, подставила!

Потихоньку, в несколько приемов, он все–таки поделился с нами своим горем. Речь его была не совсем связной, со многими отступлениями, но вкратце история была такая. Звали его Кешей Самойловым, ему был сорок один год, и работал он мастером на каком–то приватизированном цементном заводе. Жил припеваючи: меньше миллиона в месяц не имел. Пил, конечно, по–черному, хотя сам этого не одоб–рял. Не говоря уже о любимой жене, которую почему–то называл не по имени, а не иначе как «сучкой» и «тварью». Вскоре выяснилось почему. Оказывается, жена не только его разлюбила, но еще устраивала ему по пьянке много каверз и гадостей. Особенно эта ее подлая черта проявилась во время последнего запоя, который длился ровно тридцать семь дней. У них был пятилетний сын Игорек, не по годам развитой и смышленый ребенок, в котором Кеша души не чаял. И вот неделю назад она сначала спрятала от него четвертинку, а потом, когда Кеша начал гоняться за ней по квартире со справедливым требованием вернуть не принадлежащую ей вещь, тварь ухитрилась оглоушить его по тыкве именно Игоречкиным металлическим ночным горшком.

В этом месте Кеша снова разразился горькими рыданиями и по очереди показал нам синюшный шишак за левым ухом.

Кощунственный поступок жены заставил Кешу всерьез задуматься, как бы поскорее выйти из запоя, хотя бы для того, чтобы поквитаться с тварью.

— Сучка здоровая, как трактор! Ну, ребята, сами увидите. Ножищи — во! По тонне. При этом волосатые — тьфу! Как у гориллы. А я что, хилячок пьяненький, вот она и куражится. — Новый взрыв рыданий. — Но люблю — ужас! Никого так не любил. Месяц бухаю, исчах, высох, и что? Привалюсь ночью — она теплая, мягкая, большая — и снова как конь, ей- богу! Тварь даже сама удивлялась. «Ты же, говорит, как–нибудь подохнешь прямо на мне. Допьешься!»

Дальше события развивались так. С утра, обста- вясь полудюжиной пива, Кеша проглядывал от скуки газету, и там ему попалось заманчивое объявление. Фирма «Трезвость» гарантировала стопроцентное выведение из запоя за один сеанс и по умеренной цене. От нечего делать и уже совершенно в отчаянии Кеша позвонил в эту фирму и узнал, что обойдется лечение в сто долларов. Он посоветовался с тварью, и та сказала: «Больше пропьешь!»

Приехал из фирмы дюжий детина в белом халате и со шприцем. Увидев изнуренного Кешу с разбитой головой, выразил сомнение:

— Случай запущенный, может, лучше его в стационар отправить?

Тварь утащила детину на кухню, там они долго шушукались и вернулись в комнату веселые оба, как с именин, со шприцем наготове.

— Я сразу чего–то почуял неладное, — повествовал Кеша. — Но куда деваться. Из запоя выходить надо, иначе хана, а самостоятельно, чувствую, не сдюжу.

Детина–врач дал ему подписать какую–то бумажку и вкатил четыре укола подряд. Кеша враз с копыт, а когда очнулся, то решил покурить. Но это ему не удалось. Никак не мог поймать пачку сигарет, которая лежала на тумбочке. Пальцами тыкал, тыкал, да все около. Игорек, который случился рядом, радостно завопил:

— Папочка, какой ты смешной! Давай вместе играть.

Когда из кухни прибежала тварь, Кеша уже гонялся по полу за тапочком и действительно от души хохотал. '

— После как в яму нырнул, ничего не помню, — закончил грустную повесть несчастный алкоголик.

— Белая горячка, — поставил диагноз Петр Петрович. — Но почему тебя сюда привезли? Обязаны были в наркологию доставить.

— Нет, это не горячка, — сквозь слезы возразил Кеша. — Это он с тварью чего–то в укол намешал.

Ну и на горшок наслоилось. Если выйду отсюдова, убью!

— Правильно, — сказал Петр Петрович. — Тебя привезли как с сотрясением мозга, а на горячку не обратили внимания.

Около четырех ко мне пришел первый посетитель — следователь районного отделения милиции Вохряков. Молодой, немного за тридцать, лицо простецкое. Уселся на стул в ногах, достал из планшетки блокнот, повел допрос. Вежливо, культурно. Фамилия, род занятий, расскажите, пожалуйста, о происшествии.

— Нечего рассказывать, — сказал я. — Ворвались какие–то трое бандюг и изувечили. Спасибо, не убили.

— Никого из них раньше не видели?

— Нет.

— Какие–нибудь особые приметы помните?

— Да нет, пожалуй. Один бритоголовый, в солнечных очках, постарше вот вашего возраста. Двое других — обыкновенные качки.

— Почему вас били? Что–то хотели узнать?

— Спрашивали, где прячу деньги.

— Вы им сказали?

— Сказал, что нету. Откуда у меня деньги? Я же не вор. Кстати, капитан, что там с квартирой? Я имею в виду, с дверью?

— Не волнуйтесь, мы ее опечатали.

Подполковник Артамонов и Петр Петрович с любопытством вслушивались в беседу, алкоголик Кеша, который за обедом похлебал постных щец, безмятежно спал. Обстановка мирная, доверительная. Солнышко в окне.

— Заявление будете делать? — спросил следователь.

— Зачем? Вы же не будете их ловить.

Следователь расслабился, отложил блокнотик. Улыбнулся хорошей улыбкой человека, у которого главное богатство в жизни — добрый нрав.

— Честно говоря, ловить действительно некому. Нас же двое в отделе. Еле успеваем убийства регистрировать.

— Понимаю.

— Но все же, бывает, и ловим. Вот если, к примеру, у вас какие–нибудь приметные вещи взяли… Ладно, я еще загляну денька через два, если будут новости.

После его ухода я пошел звонить. Кое–как натянул синюю хлопчатобумажную рубаху и влез в тренировочные штаны. Вот еще одна маленькая загадка, которую хотелось бы поскорее решить. Кто меня одевал? Помнится, когда мы дрались, я был в чем мать родила.

По длинному больничному коридору, заставленному кроватями и напоминавшему полевой лазарет, я брел долго и осторожно, аки столетний старец. Переломанные ребра прижимал локтями и делал мелкие шажки, глядя под ноги. Задержался на минутку у столика дежурной сестры. Симпатичная девчушка что- то писала в журнал.

— К телефону я правильно иду? — спросил я.

— Правильно, правильно, — отозвалась сестра, не поднимая головы.

— А далеко еще?

— Вы же видите, больной, я занята.

Коробка телефона висела в закутке для курения, у подоконника стояли двое мужчин, судя по виду, недавно вернувшиеся из боя. Один с подвязанной рукой и на костылях, у второго голова замотана грязноватыми бинтами так, что наружу торчал только глаз

и кончик носа. Когда он затягивался, дым окутывал всю его голову ровным серым облаком.

У меня был всего один жетон, который я занял у Артамонова. Сначала я позвонил в мастерскую, но там никто не ответил, затем набрал домашний номер Зураба. Милый товарищ искренне обрадовался, что я жив. Позавчера они с Петровым заезжали ко мне домой, увидели опечатанную дверь. Были в милиции, но там с ними вообще не стали разговаривать. Даже пригрозили кутузкой, если будут нарываться. Съездили в контору к Огонькову, и тот велел им сидеть тихо по домам до его распоряжения. Обещал, что сам наведет справки. Работа накрылась, Петров в клинче, вот все новости. Но это все ерунда по сравнению с тем, что я обнаружился живой.