Дорожный иврит - Сергей Костырко

Сложнее оказалось с синагогой. Разрешения на ведение раскопок, а тем более на возведение в историческом центре Хеврона здания у Тавгера, естественно, не было. Он сделал просто – пришел на то место, где по его подсчетам должно было остаться основание синагоги, огородил его и приступил к раскопкам. Авантюра? Да, если б этим занялся кто-то другой. Но Тавгер рассчитал все. Прежде всего, собственные силы. И поначалу его действительно никто не останавливал – просто никому в голову не могло прийти, что человек способен вот так, без разрешения начать работы в самом центре города. Попытки остановить Тавгера администрация предприняла с некоторым опозданием, но достаточно решительно. Однако Тавгер оказался на удивление упорным – для работы он находил таких же, как и он, энтузиастов, искал сочувствующих в местной администрации, привлекал на общественных началах даже туристов и паломников и дело свое довел до конца – вырыл основание синагоги. Ну а дальше подключилась – не могла не подключиться – община, и уже потом – государственные органы, поставленные, так сказать, перед фактом.

Историю эту он подробно описал в книге (увы, незаконченной) «Мой Хеврон». Чтение этой как бы «незамысловатой» книжки избавляет от некоторых наших стереотипов в восприятии арабо-израильского противостояния внутри Израиля. Оказалось, что главным противником Тавгера в борьбе за воссоздание синагоги были не арабы, а собственное правительство. Нравилось арабам то, что делал Тавгер, или не нравилось, но правоту его они признавали с самого начала. Более того, помогали. Ну, скажем, чета старых арабов, часть двора которых Тавгер самовольно приватизировал для раскопок, никакого шума по этому поводу поднимать не стала (для меня, знающего не понаслышке, что такое «межевые войны» из-за пятнадцати сантиметров, прихваченных новым забором соседа, факт поразительный). Напарником по сторожеванию и, соответственно, по расчистке еврейского кладбища был у Тавгера местный араб. И этот же араб приходил к нему на раскопки консультировать и помогать. В книге также упоминаются арабские ребятишки, бесплатно оттаскивавшие камни, которые вырывал этот чудаковатый еврей. Но самой удивительной для меня показалась история стычки Тавгера с арабом, владельцем загона, который Тавгер, по сути, уничтожил, нанеся реальный урон бизнесу араба, – стычка эта дошла до рукоприкладства, однако вовлеченные в разбор инцидента местные арабы молчаливо приняли сторону как раз Тавгера: «Устраивать загон для скота, разводить говно на освященном молитвами месте – грех». Поразительно, но все эти мелкие бытовые подробности мы узнаем из повествования человека, который пользуется в Израиле репутацией оголтелого сиониста-поселенца.

И еще один, уже как бы закадровый, сюжет этой книги, связанный с фигурой самого рассказчика, – сюжет превращения европейского (русского) еврея в израильтянина, то есть человека, остающегося западным по ментальности, но при этом обретающего здесь еще и черты человека Востока. В отношениях с арабами Тавгер, судя по его тексту, не был отягощен излишней политкорректностью, человек он был своевольный, инициативный, еврей упэртый. Но при этом, не изменяя себе, почти всегда находил общий язык с арабами. Даже в самых экстремальных ситуациях. В книге есть описание волнений в Хевроне, когда арабы поджигали и разбрасывали на улицах старые покрышки, блокируя автомобильное движение. Тавгер останавливал попадавшихся ему на улицах арабов и требовал убрать с проезжей части горящие покрышки. И – странно – ему подчинялись. И не потому, что так уж сильно боялись. В конце концов, могли и камень бросить, и палкой рубануть, да просто стрельнуть. Но тут было другое – тональность его приказаний: Тавгер апеллировал к древним восточным законам общежития на этой земле. И в этом отношении Тавгера к арабу, пусть и, так сказать, «ситуативному врагу», но – равному себе, гораздо больше уважения к человеческому достоинству, нежели у нынешних европейских правозащитников, призывающих к защите «братьев наших меньших» – «беспомощных, замордованных еврейскими агрессорами палестинцев». Их интеллигентская жалостливость и апломб спасителей должны быть более оскорбительными для араба, нежели яростное противостояние им Тавгера. И, как свидетельствует его книга, были арабы, которые это понимали и признавали.

Древняя синагога, восстановленная Тавгером, сегодня утоплена в квартале тесно сгрудившихся зданий – зданий, как бы даже щеголяющих основательностью постройки, чистотой, опрятностью, теми же цветочными горшками, свисающими из окон. И уже в самом уровне этого строительства новенького еврейского квартала присутствует своеобразный поселенческий пафос: мы здесь не только в «караваничках» живем; нет, мы здесь не временные, мы здесь – дома.

Квартал этот выходит на улицу царя Давида, одну из бывших когда-то центральными в еврейском Хевроне. Ну а сегодня – улицу, спящую летаргическим сном даже в середине дня. Голый асфальт ее, не засоренный ни одним штрихом человеческой фигурки или пятном машины, отражает синее небо на всем ее протяжении. Серый и бурый кирпич старинных лабазов, наглухо закрытые окна, выгоревшие на солнце бледно-зеленые металлические полукруглые навесы (маркизы) над давно запертыми дверями лавок, магазинчиков, кофеен. Это та улица, которая в любом другом городе обречена быть самой оживленной, заполненной туристами и местными гуляющими, с толкотней у дверей магазинов, с выставленными на тротуар столиками уличных кофеен, с музыкой из окон, с рекламными щитами, запахами кофе и фалафельных. Но нет здесь ни рекламных щитов, ни кофеен, ни прохожих. Только два солдата в мешковатой рыжей форме, обвешанные полагающейся им по службе амуницией, тащатся по жаре вдоль стен. Шимон, а вслед за ним и я, здороваемся, они вежливо отвечают. Расходимся.

Шимон выводит меня на площадь, центр которой занимает трехэтажное здание – «Вот здесь был когда-то был еврейский рынок, то есть это исторический центр еврейского Хеврона».

Но странный дом я вижу перед собой. Первый этаж его образует что-то вроде открытой галереи с глубокими отсеками, в которых стоят почему-то подставки для книг, стул. Подушка лежит у стены. У другой стены на деревянной брошенной под стену дверью сложены книги. Кухонные шкафчики и кран с раковиной у стены. Деревянная лестница на второй этаж, домашний кафель на стенах и обои. Свисают со стен и потолка оборванные, уже ни к чему не подключенные провода. Как будто у бывших здесь квартир убрали внешние стены, но не все вещи успели вывезти.

– Да, – откликается Шимон. – Ощущение верное. Это так называемый Дом мира. Его заселили семьи молодых поселенцев, но после очередных уступок нашего правительства палестинцам было решено всех выселить. Эвакуация жильцов превратилась в штурм. С одной стороны полиция и пограничники, с другой – жильцы и их друзья-поселенцы. Ты видишь то, что осталось после штурма. Это теперь тоже такой вот своеобразный музей поселенческой истории. Давай я тебе покажу одну квартиру.