Божьи куклы - Ирина Горюнова

– Ну, Дю, не робей, мы пьем за тебя, – заявила Ангелина.

– За тебя, Дюш, – сказал Толик.

– Спасибо, – ответил Андрей и поднял фужер с минеральной водой.

Его мучило желание присоединиться к друзьям и тоже пригубить огненной жидкости, хотя он и понимал, что это ему противопоказано. Он танцевал с Гелей, потом смотрел, как лихо она отплясывает с Толиком какой-то сумасбродный танец. Рука сама потянулась к пузатой бутылке с янтарным напитком. Он нерешительно повертел ее в руках – выдержанный, пять звезд. Воровато оглянувшись на друзей, быстро плеснул в бокал коньяк и замер, все еще борясь с собой, но тут же сдался и опрокинул его в рот. Неожиданное тепло окутало, разгораясь изнутри живота и постепенно доходя до самых кончиков пальцев. Жизнь стала казаться лучше. Смазались первые впечатления от неожиданной свободы, оказавшиеся далеко не радужными. У него есть друзья, которые его не оставят, поддержат в трудную минуту, а потом уже можно будет собраться с силами и жить дальше: устроиться на работу, увидеть детей, вылечить мать…

Ночью ему стало плохо. В голове мутилось. Сердце заходилось дикими, бешеными скачками, то замирая, то вновь пускаясь вскачь. Перед глазами вертелись разноцветные огни, разум утаскивало куда-то вглубь, в чернеющую воронку, жадно распахнувшую свою алчную пасть в ожидании жертвы. Огни сменялись молчаливыми серыми тенями, от которых тело конвульсивно сжималось в мерзлом испуге. Завыл жуткий ветер, подталкивая Андрея в спину, не давая уцепиться ускользающим сознанием за какую-нибудь вещь, спасительный якорь реальности.

– Ма-а-а! – выталкивая из себя наступающее безумие, позвал он.

Мать не услышала, хотя и спала в той же комнате. Андрей попытался встать, но руки и ноги отнимались, не слушаясь. Он свалился на пол и рывками, извиваясь пополз к ее кровати. Через томительно долгое время – казалось, что прошла вечность, пока он преодолевал ледяную пустыню времени и пространства, – ему удалось подкатиться к ее полускинутому на пол одеялу. Руками и зубами, как за соломинку, Андрей уцепился за его край и из последних сил потянул на себя.

– Ма-а-а-а-а!

– А-а-а? – вскинулась та.

Когда Андрей проснулся, за окном стояла все та же ноябрьская хмарь. С трудом он вспомнил обрывки вчерашнего полусна: опухшее мамино лицо, злые лица врачей, благостный укол, еще один и облегчение, позволившее окунуться в спасительное забытье, и уже на грани провала заикающиеся виноватые слова: «Сыночек мой!» Андрей попытался встать. Голова еще кружилась, но координация вернулась. Он осторожно спустил ноги и нашарил на полу тапки, аккуратно стоявшие по стойке «смирно» рядом с кроватью на старом выцветшем коврике. Цепляясь за стены, поплелся на кухню. После чая и бутерброда, который он с трудом впихнул в рот, мучительно сглатывая куски, стало легче. «Ася!» – мелькнуло озарением в голове. Подняв трубку, он нерешительно постоял, слушая гудок. Медленно набрал одну за другой цифры навсегда запечатленного в мозгу номера. Там сняли трубку.

– Алло.

– Ася?

– Дрошик?

– Ты узнала! Как ты?

– Хорошо. А ты?

– Да вроде уже лучше. – Слова путались на языке, то пролезая без очереди вперед, то, наоборот, задерживаясь, теряясь где-то на полпути.

– Ты где?

– Дома.

– С тобой все в порядке? Тебя выпустили?

– Да. Спасибо.

– Знаешь, я так хотела приехать, но Ольга сказала, что к тебе пускают только близких родственников по списку и что это невозможно.

– Знаю. Ничего. Твои письма помогали мне.

– Там было ужасно?

– Да. Я не мог писать. Все написанное тут же отнимали и относили врачам, а потом не возвращали. Думать тоже было тяжело. Оставалось мечтать.

– Дрошик, пойдешь со мной завтра в театр? Я иду на спектакль, надо написать рецензию.

– Да.

– Я так по тебе соскучилась!

– Я тоже.

– Держись, ладно? Все будет хорошо.

– Конечно, – все еще деревянным голосом подтвердил Андрей. – До встречи, Ася.

Глаза Аси мгновенно выцепили из несущейся толпы знакомое лицо и осветились радостью. Она сделала шаг навстречу, неловко уткнулась ему лбом в плечо и сказала:

– Привет, Дрошик!

– Привет, Ася.

– Ты совсем не изменился.

– А ты стала еще красивее.

– Правда?

– Да.

Ася взяла Андрея под руку, ничуть не смущаясь его неловкими движениями и нерешительностью.

– Сегодня будет очень хороший спектакль «Александр Блок», поставленный по его «Балаганчику» и циклу «Стихов о Прекрасной Даме». Там Блок, Андрей Белый и Люба, жена Блока, их любовный треугольник. Драма о любви. Спектакль символичный, черно-бело-красные костюмы, хорошая пластика, потрясающая музыка.

– Буду рад посмотреть. Мне теперь так хочется наверстать упущенное.

После спектакля Андрей с Асей бродили по бульвару. Андрей был задумчив и молчалив.

– Тебе понравилось?

– Да, сильная вещь. Знаешь, в мире все так просто: главная действующая сила – любовь, но она же и главный разрушитель. Спрашивается, где же гармония?

– У кого где. Каждый человек ищет свою точку равновесия в мире и балансирует на ней.

– Какая точка баланса у тебя, Ася?

– Это сложно выразить словами. Понимаешь, она где-то внутри тебя, неосязаема, скорее, интуитивно предвидима, как что-то внезапно наступившее. Думаю, что она может меняться с возрастом, с изменением твоих ценностей, чего-то еще.

– Я пока не нашел свою точку баланса. Старые ценности ушли, а новых еще нет.

– Ты найдешь.

– Постараюсь.

– Дрошик, я же на самом деле ничего не знаю. Скажи мне, почему?

– Ась, давай потом. Я сам должен еще понять, как все произошло.

– Ладно, извини.

– Просто все было неправильно с самого начала. Я не хотел осознавать, как много ты для меня значишь. Испугался. Испугался той силы, с какой ты любила меня, и силы, с какой любил я, того, что, если ты вдруг уйдешь, я умру. Поэтому решил уйти первым, не дожидаясь ада, но тем самым обрек себя на него сам.

– Глупый ты.

– Знаю. Теперь знаю. Ведь уже поздно?

– Поздно, Дрошик. Прошло столько лет. Все изменилось. Я стала другая. Ты всегда хотел меня видеть сильной и уверенной в себе. Теперь я такой стала. У меня есть муж, ребенок, я их очень люблю.

– Ася, прости меня.

– Ничего, Дрошик, все хорошо.

– Прости за то, что той хрупкой тургеневской Аси больше нет.

– Это жизнь, Дрошик. Не переживай. В наш век тургеневские барышни не выживают.

– Давай на днях куда-нибудь сходим?

– Давай.

– Я пройдусь еще немного один. Ладно?

– С тобой все будет в порядке?

– Да.

– Ладно. Пока, Дрошик, звони. – Ася поцеловала его в щеку, помахала на прощание пальчиками в прощальном жесте и ушла.

Андрей долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась в подземном переходе метро. «Мы, как птицы, садимся на разные ветки…» – вспомнились ему слова знакомой песни. Как невыразимо жаль того, что вернуть невозможно. Андрей сел на лавочку, стоящую в конце аллеи, в каком-то уединенном ответвлении. Голые ветки колючего кустарника отделяли его от редких прохожих. В глазах отражался свет тусклых фонарей. Прошлое мелькало перед глазами. Вот Ася: робкая, стесняющаяся, с доверчивым лицом, влажными глазами, в расширенных зрачках ее вопрос, на который нет ответа. Вот ее выгнувшееся дугой от страсти изящное тело, с запрокинутой белоснежной шеи стекает вниз маленький золотой крестик, а губы слегка разомкнуты и устремлены к нему. Вот она уже на кухне, с распущенными волосами, сидит в его рубашке, поджав под себя босые ступни, и осторожно, мелкими глотками пьет обжигающий чай, а ее глаза лукаво поблескивают, словно у расшалившегося щенка, который не может остановиться, заигравшись. Вот она в работе, с бухгалтерскими документами, сосредоточенно деловая, строгая и собранная, словно натянутая в тетиву лука стрела. Вот еще… еще… еще…

Вот она уходит с их последнего свидания, окончательно поставившего все точки над «i». Стройная, прямая спина, чуть замедленный шаг, словно в ожидании того, что все еще можно вернуть, остановить… Вот Ася в белом платье: выходит замуж. Ее рука покоится на сгибе локтя будущего мужа, и сердце Андрея непроизвольно сжимается тоской и ревностью, а руки мнут букет роз, не замечая, как их острые шипы впиваются в ладони, оставляя еле заметные красные точки по линиям жизни и любви… Вот его сумбурное пьяное признание в любви, просьба вернуть все, простить и холодный Асин голос: «Нет, это уже невозможно. Я больше не люблю тебя, но мы можем быть друзьями, если хочешь. К тому же у тебя прекрасная, милая жена, и она ждет ребенка. Ты не имеешь права так поступить с ней. Если ты сделаешь так один раз, я буду ждать, что и в другой раз, со мной, ты сможешь так же».

А вот Ольга: тоже робкая, тоненькая, чистая, религиозная. Андрей вспомнил, как они ходили вместе на службы, ставили там свечи к иконам, как его охватывал восторг и желание стать лучше, дать своим будущим детям ту нравственную чистоту, от которой все становится светлее в мире. Строгие лики на иконах, молитвенно сложенные руки, атмосфера чего-то высшего… Покаяние… Причастие… Радость оттого, что стал наконец отцом. Сын – первый, потом второй. Крестины. И уже позже, гораздо позже их обдуманное, полное торжественной величественности венчание. Их обеты. «В горе и в радости…» Мы не смогли, мы несовершенны, слишком греховны и эгоистичны, слишком мелочны. Надо сходить в храм. Андрей понял, к чему интуитивно стремилась его душа: очиститься от скверны. Надо попоститься, почитать молитвы и пойти в храм.