Мир Приключений 1955 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов) - Владимир Попов

Чего не сделаешь, чтобы успокоить любимую!.. Уважаемый людьми ватажный староста, простому слову которого свято верил каждый повольник, торжественно поклялся девушке, что на нём нет водяного зарока. Хворь же у людей бывает. Солнышко прогреет тело — и болезнь пройдет.

Глава тринадцатая

Доброга увел вниз по реке почти пять десятков повольников. Они плыли на трех расшивах и в них спали. Из дернин были устроены очаги, чтобы готовить горячее на ходу.

Река разлилась широко. В петлях она била и рвала берега, на которых без конца и края толпился Черный лес. На каждой расшиве сидел свой выборный староста. Парни, которые зимой шли дозорными, выбрали Одинца.

Яволод и Радок не узнавали в Одинце своего былого друга. До убийства нурманна он был горяч и скор на руку, любил мериться силой и в одиночном бою и в общем, стена на стену. Каким он был прежде — он не просто отдал бы Заренку Доброге. А сейчас Одинец согласился, сам взял Илю и не имеет зла на ватажного старосту.

Одинец прежде всех брался за тяжелую работу и последним её оставлял. Другие трудились с отдыхом, а он был как железный. Ватажники научились почитать Одинца за труд и за скупое, веское слово. Его ровесников старшие звали парнями и малыми, а Одинца окликали по имени.

Расшивы шли вниз от Доброгиной заимки, как называли своё первое пристанище ватажники, без отдыха четыре дня. Одинец старался перенять у Доброги его мастерство чертить на бересте. Сидя на корме своей расшивы, он рисовал речные петли и отмечал притоки. Понемногу получалось. Что же, и Доброга не в один день научился. Эх, Доброга!.. Одинец сказал себе, что у него с Заренкой была не любовь, а детская забава. И всё тут. Он не хотел думать о другом.

Ватажный староста шел на передней расшиве. Вдруг там подняли весла, а Доброга замахал шапкой, торопя задних:

— Наддай! Раз! Раз!

Берега расходились, и на правом виднелся дымок.

Расшивы разогнались, проскочили кусты и врезались в мягкую землю. Повольники соскочили в воду и выхватили расшивы подальше, чтобы их не утащила река.

Неизвестно, что там за люди. Могут и побить, если подойти зря. Ватажники тихонько пошли берегом.

Вдруг где-то впереди закричал человек; слов не разберешь. И в другом месте закричали.

Повольники сошлись теснее и наставили рогатины. За березняком сразу открылось чистое место с широким обзором.

На конце мыса лес был сведен, деревьев почти не осталось, торчали острые, будто срезанные бобрами, пеньки. Земля была утоптана, на жердях висела рыба, а из длинного берестяного балагана тянулся дым.

Маленькие лодочки бежали далеко ниже мыса. В них люди махали тонкими веслами.

На берегу лежала лодочка — такая легкая, что её бы поднял один человек. Лодочка была сплетена из прутьев и обтянута просаленной кожей.

Никто не заметил, откуда среди ватажников оказался чужак.

Трудно было понять, стар он или молод. Волосы были блестящие, со лба до темени тянулась лысина. Лицо же гладкое, без морщин, и походка легкая. На чужаке были штаны из оленя и меховой кафтан, а ноги босые.

Чужак подобрал палку с прикрученным острым и тяжелым оленьим рогом. Повольники смеялись: «Вот так топор!» — но сами расступились. Хватит по лбу — непоздоровится. Не драться же с ним!

— Чего грозишь, когда нет силы? Надоел, — сказал Яволод и взялся за рогатину.

Рыболов поймал рогатину за конец и так махнул рогом, что едва не достал Яволода.

Вмешался Доброга:

— Не тронь его, не дразни!

Яволод опустил рогатину; опомнился и рыболов.

Староста заговорил с чужаком.

Рыболов слушал, склонив голову набок. Чужой — что немой и глухой. С ним приходится говорить руками, и он должен понять, что его не хотят обижать.

Доброга вытащил нож и показал, как он режет. Пальцами и словами староста объяснил рыболову:

— Тебя не будут резать. Не бойся, не будут резать.

Рыболов сморщился, растолкал повольников и подобрал свой рог. Подражая Доброге, он тыкал в рог пальцем, а старосте в лоб и отмахивался:

— Ты меня, дескать, не будешь бить, и я тебя не буду!

Повольники смеялись:

— Ишь ты, понимает! Видать, не драчливый.

Рыболов совсем осмелел, распахнул кафтан и достал точеную кость вроде ножа. Ручка хорошая, красивая, но клинок костяной, не так режет, как железный. Чужак отдал нож Доброге.

Староста поцарапал кость своим ножом, чтобы чужак видел, как жесткая кость уступает железу, и подал нож рыболову. Тот прикусил клинок зубами — что это за вещь? Староста показал, что дарит. Чужак обрадовался и погладил Доброгу по руке.

На мысу назначили дневку. Повольники разложили костры и в охотку поели рыбы из ям — давно не пробовали соленого.

Доброга не отпускал рыболова. Показывая на себя, староста твердил свое имя:

— Доброга, Доброга, вот он. Я — Доброга, — и наконец-то добился своего.

Рыболов показал на него пальцем и затараторил:

— Добр-ога! Доб-ро-га! Доброга.

После этого было уже легко добиться от чужака, как его зовут: Биар.

Скажут «Биар» — он повернется и покажет на себя, кивнет и подтверждает:

— Биар, Биар!

Биара посадили к котлу, дали ложку и накормили. После еды Биар повел Доброгу и тех, кто из сотрапезников пришелся под рукой, вглубь березняка, мимо берестяных балаганчиков.

В лесу Биар залез в берлогу под кучей валунов. Вскоре он вышел из берлоги с тремя людьми. Вот что! Здесь тайник, в который укрылись те, кто не успел убежать по реке.

Из троих одна была молоденькая женщина, чем-то похожая на Заренку, смуглая кожей, темноволосая. Только глаза у неё чуть косили, и она была меньше ростом, чем Доброгина любушка.

По длинному, узкому ходу проползли на четвереньках в обширную сухую пещеру с песчаным полом. Вверху, для дыма и света, в щели меж камнями были вставлены обрезки березовых дуплистых стволов. Здесь люди зимовали. А зимуя, не одну рыбу ловили — в пещере было подвешено немало хороших, свежих шкурок пушного зверя.

Дорогие шкурки… Будь драка — они достались бы ватаге. А коль дело кончилось миром, так пусть каждый без помехи владеет тем добром, которое взял своим трудом.

Глава четырнадцатая

С Биаром разговаривали на всех языках, какие только знали ватажники. С ним толковали и по-чудински, и по-еми, и по-веси, по-вепси. Из этих наречий большая часть повольников знала хоть несколько слов. Но нет. Будто что-то и похожее толковал Биар, но ни он не понимал, ни его не могли понять.