Требуется чудо (сборник) - Сергей Абрамов

Похоже, скорость превысил, решил Истомин и погнал, тормозя, «жигуль» на обочину.

Канареечных цветов машина ГАИ объехала истоминское транспортное средство и встала чуть впереди. Из нее неторопливо вылез невысокий, но крепкого телосложения капитан и, лучезарно улыбаясь, направился к машине ноль три — двадцать. Истомин тоже вышел на волю и ждал капитана, улыбаясь ничуть не менее лучезарно.

— Инспектор ГАИ капитан Спичкин, — представился капитан Спичкин. — Почему нарушаете, товарищ водитель? Почему вы двигались по трассе со скоростью сто километров в час?

— Не иначе случайно. Не иначе задумался, — срочно повинился Истомин, лихорадочно между тем вспоминая, где он слышал фамилию Спичкин как раз в приложении к работнику доблестной Госавтоинспекции. — Я, товарищ капитан, сто лет ничего не нарушал, мне это по должности не положено. — И он протянул Спичкину ворох красивых удостоверений, где говорилось, что без него, без Истомина, советская милиция пропадет, захиреет.

Капитан Спичкин все удостоверения внимательнейшим образом рассмотрел, вернул Истомину и сказал не без должного уважения в голосе:

— Это все, конечно, хорошо, Владимир Петрович, но можно мне одним глазком глянуть на ваше водительское удостоверение?

— Что за вопрос, товарищ капитан! — засуетился Истомин, полез в карман за правами, и вдруг его — не карман, вестимо, а Истомина — осенило: — Слушайте, а вас случайно не Валерианом Валериановичем зовут?

— Так точно, — ответил Спичкин, немало удивившись и удивление свое от нарушителя не скрыв. — А откуда вы знаете?

— Мне о вас рассказывал мой друг, известный артист театра и кино Станислав Политов, которого вы спасли от пучин полноводной реки Яузы.

— Было дело, — зарделся и потупился мужественный капитан. — А что он вам говорил?

— Только хорошее! Только слова благодарности! — уверил капитана Истомин. — Но, помнится, он называл вас старшим лейтенантом… И вообще: вы же были в Москве…

— Меня повысили в звании, — сообщил Спичкин, — и бросили на прорыв. Я теперь в области батальоном командую. — В голосе капитана звучала законная гордость, а вовсе не сожаление о потерянном теплом московском местечке. Он козырнул: — Можете следовать дальше, Владимир Петрович, только следите внимательней за показаниями спидометра.

— Непременно, — горячо уверил его Истомин, — глаз с него не спущу.

— А вот это лишнее, — солидно пошутил Спичкин, — глаз надо с дороги не спускать. Помните, что вы не один на ней. Не забывайте о других. Вы успеете среагировать — встречный запоздает, вот и авария…

И, опять козырнув, направился к своей «канарейке». Но вдруг обернулся, сказал застенчиво:

— А товарищу Политову — мой большой привет…

— Передам, — пообещал Истомин, очень собой довольный, очень довольный собственной памятью, опять — в который уже раз! — выручившей его, довольный своей удачливостью, своим тонким чутьем, позволяющим ему легко ориентироваться в темном лесу чужой психики. В данном случае милицейской.

Анюты в машине не было. То ли она испугалась капитана Спичкина, то ли вышел временный срок ее пребывания в дороге Москва — Ярославль и она, как собиралась, вернулась к своим расчетам, к своим больным и беременным сотрудникам, но испарилась она из машины как сон, как утренний туман.

А может, она и была сном или утренним туманом… Зато на ее месте, на правом сиденье, сидел некто плотный, темно-зеленый, низенький и пыльный, в картонном каком-то сюртучке и полосатых аэробических гольфиках, сам перепоясанный потрескавшимся от времени сыромятным рыжим ремешком. Сидел он, откуда ни возьмись, на правом сиденье, ерзал на нем, подскакивал, гнусно подмигивал Истомину, мерзко подхихикивал, чем-то шуршал бумажно.

— В чем дело? — намеренно хамским тоном спросил Истомин, не садясь в машину, а ожидая на обочине, пока непрошеный субъект выкатится из белого домика на колесах, очистит помещение.

— Ехать надо, Истомин, ехать. И поскорее, поскорее, тебя там ждут не дождутся. Включай зажигание и погоняй, погоняй, пока Спичкин не очухался, — скороговоркой зачастил субъект.

Голос у него был тонкий, даже писклявый, неинтересный голосишко был у картонного типа. Поскольку имени у него не окажется — это автор чуть-чуть вперед забегает, — так и назовем его: Безымянный, с большой буквы.

— Ты кто? — ошарашенно спросил Истомин.

— Садись, говорю. По дороге все разъясню.

Истомин сел за руль, этаким роботом-автоматом тронул «жигуль», лишь в зеркальце заднего обзора машинально отметил, что капитан Спичкин развернул свою птичку-канарейку и помчал ее в сторону столицы, в сторону дислокации вверенного ему гаишного батальона.

— Хорошо водить научился, — похвалил Истомина Безымянный, — уверенно держишься, не лихачишь. А ведь, помнится мне, еще в институте права получил, так?

— Где получил, там и получил. Тебе-то какое дело, — грубо ответил Истомин, разгоняя авто до разрешенных властями девяноста километров в час.

— Откуда ты взялся такой красивый?

— А что? — Безымянный нахально развернул к себе зеркальце, посмотрелся в него. — Мальчик что надо! — Вернул зеркальце в прежнее положение. — Твоих рук дело.

— Как это — моих?

— Твоих и немножко твоей жены, которая законно уступила мне место в этом легковом мустанге. Ты считал, она чертила.

— Что считал? Что чертила? — Истомин вконец запутался, задурил ему голову Безымянный, запудрил, запылил мозги вековой пылью.

— Что, что… Меня, вот что. Не узнаешь?.. Я — твои дипломный проект, краса и гордость выпуска одна тысяча девятьсот не будем говорить какого года. Золотая медаль студенческих научных обществ. — И Безымянный достал откуда-то из недр зеленого сюртучка потускневший кружок медали на выцветшей красной ленте, повертел ею, медалью то есть, на зуб попробовал, сплюнул, спрятал, спросил: — Теперь узнал?

— Ах вот оно что! — облегченно засмеялся Истомин. — Смутно припоминаю проектик. И впрямь краса и гордость выпуска. Меня ж благодаря тебе на кафедре оставили, ассистентом, предложили тебя доработать, превратить в диссертацию и защититься. Кандидат технических наук Истомин. Звучит? — рассмеялся вроде бы иронично, но сквозь деланную иронию прорывалась этакая горькая смешинка, этакая ностальгическая грустинка, этакая нежная лукавинка: мол, не стал бы писателем — был бы и вправду главным инженером, генералом от техники, самолетным великим конструктором, для кого «первым делом, первым делом самолеты».

Но Безымянный всю картинку обгадил.