Убить волка (СИ) - Priest P大

Улыбка на лице Гу Юня погасла, когда он подумал про себя: «Да что там стряслось?»

Цзян Чун что-то быстро объяснил ему, но Гу Юнь ничего не услышал. Ему удалось различить лишь пару слов: «внезапное нападение» и «Чжао». Поскольку Гу Юня окружал туман [9], то ему ничего не оставалось кроме как притвориться, что он сохраняет мужество, даже когда рушатся горы. Он кивнул, ничуть не изменившись в лице.

Цзян Чун был настолько впечатлен его невозмутимым спокойствием, что и сам почувствовал себя увереннее. От тревоги его бросало то в жар, то в холод, а на душе кошки скреблись — еще немного и он бы точно разрыдался.

— Какое счастье, что Великая Лян имеет надежную опору в лице людей вроде Аньдинхоу.

Гу Юнь был порядком озадачен: «Твою мать, что же он там мне говорит-то?»

Подумав, он потрепал господина Цзяна по плечу и изрек:

— Показывай дорогу.

К счастью, в происходящее вмешался Хо Дань. Он сделал шаг вперед, подал маршалу парадную одежду, одновременно распутав поясной шарф и достав оттуда флягу.

— Его Высочество приказал передать это Аньдинхоу, чтобы согреться.

Гу Юнь открыл крышку и по запаху сразу определил, что внутри лекарство. Его счастье было так велико, словно ему объявили амнистию, и, вздохнув с облегчением, он залпом осушил флягу.

Хо Дань в два счета помог ему сменить одежды. Новый наряд гораздо лучше сидел. В конце концов вся компания отправилась обратно во дворец, включая глухого, да еще и слепого, Аньдинхоу.

Дойдя до окружавшей внутренний двор дворца стены, Гу Юнь ощутил покалывание в ушах — к нему постепенно начал возвращаться слух.

С преспокойным видом он жестом подозвал к себе Хо Даня. Тот быстро понял намек, подошел поближе и слово в слово пересказал ему на ухо все, что говорил Цзян Чун в тюрьме.

Не успел Гу Юнь дослушать до конца, как его скрутило от жуткой головной боли, как будто в его голове точно лопнула тетива лука, наполнив ее жутким гулом. Тысячи звезд мелькали перед глазами, а шаг стал нетвердым. Хо Дань поспешно схватил его за предплечье:

— Маршал!

Цзян Чун аж вздрогнул от испуга. Непонятно, отчего Аньдинхоу, который пару мгновений назад был воплощением спокойствия, совершенно неожиданно подкосила таинственная болезнь и его прекрасное лицо превратилось в пугающее лицо мертвеца... Цзян Чун нервно спросил:

— Аньдинхоу, что-то не так?..

«Больше половины Черного Железного Лагеря уничтожено», «ключевые укрепления на северном фронте потеряны», «генерал Чжао пожертвовал собой ради страны» и «военные склады на юго-западе сильно пострадали от бомбардировок»... Эти слова подобно смертоносным лезвиям ранили тело и душу Гу Юня. Грудь заныла от боли, а сладкая кровь подступила к горлу. На висках проступили синие вены, по лицу стекал холодный пот.

Хотя Цзян Чун понимал, что даже в тюрьме никто не посмел бы пытать Аньдинхоу, зрелище все равно было жуткое.

— Что с вами? Может, лучше вызвать экипаж? Или доктора?

Гу Юня легонько потряхивало.

Цзян Чун сказал ему:

— Прямо сейчас ответственность за судьбу всей Великой Лян лежит на плечах Аньдинхоу, вы ни в коем случае не должны поддаваться недугу!

Для Гу Юня эти слова прозвучали подобно громовому раскату. Они потрясли его до глубины души: казалось, что еще немного и дух его распадется на три бессмертных небесных души и семь земных духов [10]. Все помыслы и желания Гу Юня рухнули с Небес и вернулись обратно в его бренное тело, отпечатавшись на костях и позвоночнике. Гу Юнь через силу сомкнул глаза, заставляя подступившую к горлу кровь вернуться обратно.

Придя в себя, он как ни в чем не бывало пристально уставился на смертельно напуганного Цзян Чуна, а затем со смешинкой в голосе бросил:

— Я несколько дней не видел солнца, да и голова немного болит... Пустяки, всего лишь старый недуг.

Затем Гу Юнь опустил голову и слегка сдвинул легкую броню. Он передал Хо Даню серого мышонка, которого все это время держал в руках, и наказал слуге:

— Это мой братец мышонок. Найди ему что-нибудь поесть. Не дай бедняге умереть с голоду.

Хо Дань промолчал.

Отдав указания, Гу Юнь развернулся и направился во дворец.

Тем временем в тронном зале несколько брошенных Чан Гэном слов привели к бестолковым спорам среди ханьлиньских академиков. Евнуху Чжу-кopотенькие-ножки пришлось повысить голос, чтобы объявить:

— Прибыл Аньдинхоу!

Все споры разом стихли. Ненадолго в тронном зале повисла мертвая тишина.

Стоило Гу Юню поднять голову, как он увидел Чан Гэна. Когда их глаза встретились, Гу Юнь сразу заметил во взгляде Чан Гэна нечто невыразимое — будто множество слов и мыслей хлынули бурным потоком.

Сделав вид, что он никого больше не замечает, Гу Юнь с самым невозмутимым видом вышел вперед, чтобы поприветствовать Императора, готовый равнодушно принять как похвалу, так и клевету. Казалось, его не доставили сюда из Тянь-лао, а экипаж привез его из поместья, где в обед он успел хорошенько вздремнуть.

Ли Фэн тут же распустил двор и выставил эту громкоголосую и постоянно ругающуюся из-за пустяков шайку бездельников вон, приказав остаться только Гу Юню, Чан Гэну и нескольким генералам, чтобы тем же вечером обсудить с ними оборону столицы.

Разумеется, находившийся ранее под домашним арестом господин Фэнхань уже вышел из отставки и принял пост. Окна института Линшу ярко светились, механики работали сверхурочно, чтобы успеть изготовить военную технику для боевых действий.

Собрание во дворце продолжалось весь день и всю ночь — до четвертой ночной стражи [11], когда горизонт посветлел. Только тогда Ли Фэн, у которого от усталости под глазами залегли темные круги, решил распустить собрание.

Прямо перед уходом он окликнул Гу Юня.

Все слуги ушли, и в тронном зале больше никого не осталось. Только правитель и его подданный растерянно смотрели друг на друга. Ли Фэн долгое время хранил молчание — до тех пор как дворцовый фонарь не отреагировал на упавший на него солнечный луч и не выключился с громким щелчком. Этот звук привел Ли Фэна в чувство. Со сложным выражением лица он взглянул на Гу Юня и невнятно произнес:

— ... С дядей императора обошлись несправедливо.

Гу Юнь мог, особо не напрягаясь, припомнить множество пустых любезностей, которыми так легко бросаться в разговоре.

Подобное вранье — «Гром, дождь и роса [12] — на все воля правителя» или «Если суждено мне пожертвовать собой ради государя, отдам жизнь без сожалений» — обычно с легкостью срывалось с его бойкого языка.

Вот только, к своему удивлению, он будто онемел. Как бы Гу Юнь ни старался, ни слова не мог вымолвить. Он только и мог, что приподнимать уголки губ, глядя на Императора.

Застывшая на его губах улыбка выглядела несколько неловкой.

Ни правитель, ни подданный не знали, что им сказать друг другу. Пока наконец Ли Фэн не вздохнул и не махнул ему рукой.

Гу Юнь смущенно опустил глаза и ушел.

Примечания:

1. Брат-император - так к Императору может обращаться родной по крови брат.

2. 诗书 - shī-shū

«Шицзин» и «Шуцзин»

Среди самых ранних дошедших до нас произведений китайской литературы наиболее полно представлена поэзия.

Первым литературным письменным памятником, который создавался в устной традиции была Книга песен Шицзин. Записана она была уже после возникновения письменности. Шицзин датируется 2-1 тыс. до н.э.

3. 大沽口 - dàgūkǒu

Дагукоу (старое название Дагу 大沽)

Порт Дагу.

Порт на юго-востоке Тяньцзина.

В Маньчжурскую (Цинскую) династию из него сделали протянутый с юга на север военный форт. Уничтожен во время «боксёрской» контрибуции (контрибуция, наложенная на Китай империалистическими державами после подавления движения ихэтуаней). Восстановлению порт не подлежал.

37-й год 60-ричного календарного цикла; 1900 год

Ихэтуаньское восстание, Боксёрское восстание, движение ихэтуаней (1898–1901 гг.)

Ихэтуань (досл. Отряды гармонии и справедливости; название одних из формирований, породивших движение Ихэтуаней)