Луна, луна, скройся! (СИ) - Лилит Михайловна Мазикина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хорошо.
Вообще-то я думала, что придётся немного поуговаривать, и такое быстрое согласие немного выбивает меня из колеи.
— Хм, ладно. Ладно. Наверное, тогда мы пошли уже. Только дорогу разъясни.
— Я же лесная ведьма — я тебе дам клубок. Куда он покатится, туда и вы за ним. Адомас, слышал? Катись давай.
— Сейчас, — покладисто отзывается литовец, откладывает ремешки и неспешно, с достоинством поднимается. Я прыскаю: фигура у него и впрямь как у клубка-переростка.
Мы идём какими-то чахлыми тропинками часа два или три. Когда мы выходим к воротам, время близится к полуночи, и черепа на частоколе встречают нас зелёным светом в глазницах.
— А перекреститься можно? — спрашивает Кристо шёпотом.
— Нет! — говорю я.
— Да, — говорит Адомас. — Они тебя за это не съедят. Подождать вас?
— Пройди с нами, будь так добр. Может быть, понадобится помощь, — я не добавляю: «если Ядвига уже умерла», но литовец меня, кажется, и так понимает.
Ворота закрыты, но не заперты. Я просто с силой толкаю одну из створок ладонью, и она медленно отворяется. Во дворе слышно, что из дома или со стороны огорода кто-то громко, визгливо скулит. Полутемно — тусклый свет исходит только от черепов. Мы нерешительно переглядываемся и идём на звук. Адомас, чуть замешкавшись, прикрывает ворота жестом рачительного хозяина, оказавшегося в гостях у распустёхи.
Ядвига, со всклокоченными, сбитыми в колтуны седыми волосами, в своих обычных шароварах и огромном, не по размеру, толстом рыбацком свитере сидит, поджав ноги, прямо на холодной земле и, раскачиваясь, подвывает. Большие коричневые руки старуха держит неподвижно на бёдрах. Я подхожу поближе, стараясь не оглядываться на проросшие черепа. Встаю так, чтобы видеть её лицо. По нему не текут слёзы, но, и так некрасивое, оно искажено уродливой гримасой боли. Ядвига поднимает на меня светлые, как у брата, глаза, но не прекращает скулить и раскачиваться. У её коленей — небольшой земляной бугорок с несколькими воткнутыми тоненькими веточками: то ли неизвестный мне языческий обряд, то ли своеобразная замена цветам.
— Э… Ядвига? Ты меня помнишь? Ядвига?
Она не реагирует. Я беспомощно оглядываюсь на Кристо.
— Я твоя кузина. Твоя и Марчина. Лиля. Помнишь? Лиля. Это ты Марчина закопала, да? Марчин? — я показываю пальцем на бугорок. Ядвига замирает, словно собака, с которой заговорил незнакомец и которая не может решить, кинуться наутёк или отреагировать на свою кличку, произнесённую чужими губами. — Ты всё хорошо сделала, красиво. Это ведь цветы, да?
Она смотрит.
— Ядвига, ты хочешь кушать? Марчин сказал мне, что теперь я должна тебе давать еду. И я принесла поесть. Еда вон у того, э… парня, — я тычу пальцем в сторону Кристо, и Ядвига неуверенно оглядывается. — Пойдём, я тебя покормлю. Пойдём, пойдём. Марчин сказал, чтобы ты кушала.
Старуха возится и кряхтит, но всё не встаёт и не встаёт.
— Я не знаю, что ещё ей сказать, — жалуюсь я.
— Да помоги ж ты ей! — не выдерживает Адомас. — Поди, сто лет бабке.
Он быстро подходит и одним сильным, плавным движением поднимает Ядвигу на ноги. Та смотрит на него испуганно, и я спешу прояснить ситуацию:
— Это Адомас. Он хороший. Я ему буду давать еду, он тебе будет приносить. Адомас будет давать кушать, Ядвига. Давай, пойдём на кухню. Сделаем Ядвиге покушать.
На кухне — темно и холодно. Адомас усаживает старуху на стул и говорит Кристо:
— Тебе бы, ребёнок, пойти дрова нарубить, надо печь топить.
Кристо бухает рюкзак с плеч на пол и скрывается в темноте за дверью. Литовец тем временем разыскивает керосиновый фонарь, потом долго шарит по тёмным углам в поисках керосина. Наконец, зажигает свет.
— Не стой, давай, дай ей что-нибудь поесть, что не надо готовить. Кто её знает, сколько она не ела, — сердится Адомас.
Ядвига жадно хватает тонкую бледную пластинку сала и принимается её сосать. Кристо входит с каким-то мешком:
— У них уголь, а не дрова. Я в сарае набрал.
Руки у него перемазаны в чёрном, и он вытирает их серым то ли от жира, то ли от старости полотенцем с крюка на стене.
Поев наскоро сваренной сладкой манки на воде, Ядвига засыпает прямо за столом. Адомас переносит её на подобие дивана в углу кухни и озабоченно говорит:
— Там конюшня, курятник. Надо посмотреть. Конь-то мёртвый, ему ничего не будет, а куры небось живые были, кабы не передохли от голода.
Мы спасаем кур — некоторые действительно уже сдохли, и мы закапываем их под стеной курятника. Мы высвобождаем коня, которого Ядвига так и оставила в узде и под седлом. Наконец, мы находим в усадьбе спальню старухи и переносим несчастную сумасшедшую на кровать.
— Надо бы обрезать ей волосы, чтобы не сбивались, — говорю я.
— Нельзя, — Адомас качает головой. — Она испугается ножниц, кабы не померла-то со страху. Старая очень.
— Но эти колтуны не расчесать!
— Надо размаслить. Я репейным маслом ей полью, они разойдутся, как милые.
Он зевает, морща нос:
— Спать уже охота. Пойду на кухню, тепло там сейчас.
А на башне, наверное, холодно. Придётся спать не раздеваясь, зарывшись в перины. Ой, а куда мне положить Кристо?
— Где-то тут должна быть спальня Марчина, — говорю я.
— Не-ет, я там спать не буду! — Кристо крестится.
— А где? В кресле в библиотеке?
— А ты где будешь?
— В башне. У меня на самом верху комната.
— Если кровать такая же, как здесь, то мы оба поместимся.
— Что это значит?
— Мы же с тобой ночевали в одной постели. Одетые. И ничего страшного не было. И не думаю, что в этот раз будет. Ну, или давай спать по очереди. Но тогда первый чур я сплю, я устал рюкзак таскать.
Да, это же Кристо. Никаких страстных поцелуев в неподходящие моменты — слава Богу!
— Ну, пойдём, — говорю я.
Ещё не размежив веки, я чувствую: что-то неправильно. Но ощущения настолько необычные, что, только открыв глаза, я понимаю, что наполовину лежу на Кристо, обхватив его рукой и согнутой в колене ногой. И он не спит.
— Доброе утро, — я пытаюсь непринуждённо перекатиться на спину, но мне не хватает сил, так что в результате я просто мелко-мелко не то подрагиваю,
