Так было - Анастас Микоян

Мы с Молотовым встретились с наркомами, объяснили положение. Наркомы были буквально ошарашены самим фактом эвакуации, которая должна осуществляться за один день. Тевосян, нарком черной металлургии, сгоряча заявил, что эвакуироваться не будет. Он, видимо, не допускал даже мысли, что мы можем потерять Москву, и был убежден, что эвакуироваться не надо. Ему казалось неправильным, что все правительство уезжает. Я остановил его, сказав, что ему не все видно и не ему этот вопрос решать. «Лучше бы подумал, как хорошо организовать выезд из Москвы своего наркомата», — заявил я. Быстро составили четкий план действий, где старались все предусмотреть.

Генштаб и Наркомат обороны по предложению Сталина эвакуировались в Арзамас. Продумали вопрос о том, чтобы быстро на местах всех разместить и начать работать. Кагановичу поручили обеспечить подвижным составом эвакуацию. Кроме того, было решено, чтобы успокоить население, выдать на заводах 2-недельный заработок.

Запомнился такой разговор с Кагановичем. Когда мы вместе с ним спускались в лифте, он сказал мне такую фразу, которая меня просто огорошила: «Слушай, когда будете ночью уезжать, то, пожалуйста, скажите мне, чтобы я не застрял здесь». Я ответил: «О чем ты говоришь? Я же сказал, что ночью я не уеду, мы поедем со Сталиным завтра, а ты уедешь со своим наркоматом».

Через несколько часов я зашел к Сталину в кабинет. На столе лежала рельефная карта западной части Москвы, до Бородинского моста через Москву-реку, где были обозначены первый и второй оборонительные рубежи и возможные немецкие позиции во время городских боев. Там был отмечен и водный рубеж, на котором должны быть укрепления. На подходе к Москве, на окружной железной дороге, также должны быть воздвигнуты укрепления. Генерал Котенков указкой показывал Сталину и разъяснял, как будут отходить войска, как будет организована круговая оборона Москвы, сколько времени можно будет продержаться.

Мы все время проверяли ход выполнения решения об эвакуации. Каганович составил план отъезда наркоматов. Он звонил чуть ли не каждый час и докладывал, как идет эвакуация.

Все было очень быстро организовано и шло нормально.

Было решено, что следующим утром фабрично-заводская молодежь и техникумы пешим ходом эвакуируются из Москвы на Восток. Был составлен план их движения.

Кроме того, было поручено Щербакову выделить из партийных работников Москвы тех людей, которые должны в случае занятия Москвы немцами вечером перейти на нелегальное положение, установив адреса, связи — одним словом, уйти в подполье, что и было сделано.

Несколько часов я поспал. На следующий день, около 10 утра, на машине решил заехать на автозавод, который должен был быть заминирован. Накануне вечером директор этого завода Лихачев и председатель заводского комитета Крестьянинов позвонили мне о том, что Госбанк отказывается выдать деньги для выплаты зарплаты рабочим, и просили вмешаться в это дело. Я сразу же позвонил в Госбанк, распорядился. Мне ответили, что наличность денежных знаков уменьшается, но, конечно, решение они выполнят.

Подъезжая к заводу, увидел около заводских ворот 5–6 тыс. рабочих. Похоже, идет неорганизованный митинг. У самого входа на завод Лихачев и Крестьянинов ругаются, причем на родном «матерном» языке. Я впервые услыхал, как Лихачев разговаривает с рабочими, и спросил: что происходит, почему столько народу собралось? Лихачев объяснил, что рабочие хотят пойти в цеха работать, а он не может их пустить, так как завод заминирован. Тут рабочие узнали меня, и отовсюду посыпались вопросы: что происходит в Москве, почему правительство удрало, почему секретарь парткома завода и секретарь комитета комсомола тоже удрали? Почему никто ничего не объясняет, почему на завод не пускают?

Я выслушал спокойно, потом сказал: «Товарищи, зачем возмущаться? Война идет! Всякое может быть. Кто вам сказал, что правительство убежало из Москвы? Это — провокационные слухи, правительство не убежало. Кому надо быть в Москве, находится в Москве, Сталин в Москве, Молотов тоже и все те люди, которым необходимо быть здесь. А уехали наркоматы, потому что им нечего в Москве делать, когда фронт подошел к стенам города. Они должны руководить промышленностью, хозяйством страны. Это удобнее делать не во фронтовом городе. Нас можно упрекнуть только в том, что этого раньше не сделали. Сейчас это делается вполне продуманно, по указанию ГКО, ЦК партии и Совнаркома, то есть так, как это положено. А вы почему шумите? — спросил я. — Вам же выдано жалованье за две недели вперед? И сегодня, хотя вы и не работаете, жалованье получили. Сейчас от вас требуется полное спокойствие, подчинение распоряжениям власти, которые вытекают из военной обстановки. Спокойствие и организованность для отпора врагу и защиты Родины. Я прошу вас разойтись по домам и не нападать на директора, потому что он не решает этого вопроса, а только выполняет указания правительства». Постепенно рабочие успокоились и стали расходиться.

Потом, когда мы зашли в цех, я стал спрашивать Лихачева, как дела на заводе. Он ответил, что у станков оставлены надежные товарищи-коммунисты. Они полностью проинструктированы, и, если получат приказ, станки будут взорваны. Я видел этих рабочих: строгие, организованные, не проявляющие никакой паники, хотя обстановка была крайне напряженная. Население города в целом вело себя спокойно, не было видно панических проявлений, все были уверены, что фашисты не прорвутся в Москву.

Двое моих сыновей были в армии. Старший Степан еще до войны поступил в военно-воздушное училище. Он как раз его заканчивал, а другой, Владимир, бросил десятилетку и ушел в начале войны при моем одобрении в армию. Осталось трое школьников и жена.

Управление охраны передало мне, что моя семья поедет в поезде ЦИК, где ехали Калинин, Димитров (Коминтерн) и товарищи из ЦК. Там будут оставлены места для всех членов моей семьи. Поезд отправлялся в 7 часов вечера 17 октября. Около пяти часов я позвонил жене (она с детьми была уже в нашей кремлевской квартире) и сказал, чтобы она собрала ребят, через час будет машина, и они поездом поедут в Куйбышев. Она была огорчена очень: «Как, куда, зачем? Какие вещи можно взять с собой?» Я ответил, что сейчас не время рассуждать, надо немедленно собираться, что нужно взять носильные вещи для детей и для себя, притом поменьше. Она все сделала. У меня и мысль в голову не пришла, чтобы их проводить. Каждая минута была дорога для работы. Потом жена рассказывала, как они ехали в этом поезде, видели Калинина, Димитрова и других.

Хрулев часто мне звонил, а услышав от кого-то, что будто бы я уезжаю, зашел ко мне. Я успокоил его, сказав, что пока Сталин здесь, я не уеду. Он попросил разрешения тоже остаться с нами. Я подумал и решил, что он правильно говорит, потому что в случае каких-либо экстренных обращений с фронта он очень пригодится. Я сказал: «Оставайтесь, Сталину я скажу, можете сами к нему не обращаться».