Преследование праведного грешника - Джордж Элизабет

Глава 29

Хотя обыск проводился крайне тщательно, полицейские довольно осторожно обращались с личным имуществом служащих и с мебелью Мейден-холла. В свое время Энди Мейдену доводилось видеть куда более разрушительные обыски, и он попытался найти утешение в том, что его собратья-полицейские не разгромили его жилище. И все-таки пришлось заново приводить отель в порядок. После ухода полиции Энди, его жена и их персонал занялись уборкой.

Энди порадовало, что его жена согласилась с таким разумным планом действий. Благодаря этому они разошлись по разным комнатам. Его страшно огорчало то, что приходится пока отстраняться от нее. Он знал, что она нуждается в его внимании, но после отъезда полиции Энди вдруг отчаянно захотелось побыть одному. Нужно было подумать. И он понимал, что не сможет думать ни о чем, если рядом с ним будет Нэнси, замещая свое горе бесплодными и всепоглощающими попытками облегчить его участь. Меньше всего он сейчас нуждался в заботе жены. Дела зашли слишком далеко.

Энди осознал, что колесо судьбы, оборвавшее жизнь Николь, уже готово уничтожить их обоих. Он мог защитить Нэн от него, пока шло расследование, но не представлял, что будет, когда полиция произведет арест. То, что ждать конца расследования осталось совсем не долго, было вполне ясно из короткого разговора с Линли. А совет Томми обратиться за помощью к адвокату отчетливо показал Энди, какой следующий шаг собираются сделать эти детективы.

Энди считал Томми надежным человеком. Но многого ли можно требовать от надежного человека? Если предел возможностей такого надежного человека достигнут, то остается надеяться только на самого себя.

Такого же принципа придерживалась и его дочь. В ее ненасытном стремлении следовать по пути своих самых разнообразных сиюминутных капризов она всегда рассчитывала только на себя, пока ее не совратили с избранного пути.

Энди давно понял, что жизненные стремления его дочери выражались крайне просто. Она знала, что сбережения ее родителей предназначены исключительно на приобретение загородного дома и на поддержание расточительного образа жизни отца Энди, которому не хватало собственной пенсии. И не раз, особенно после отказа родителей дать ей денег на очередную прихоть, она заявляла, что готова на что угодно, лишь бы ей не пришлось экономить, ограничивать себя и отказываться от простых удовольствий, чтобы не пришлось потратить лучшие годы, тоскливо ставя заплаты на простыни и наволочки, заменяя воротнички на рубашках и штопая носки. «Тебе лучше не рассчитывать, папуля, что ты станешь дедушкой, — не раз говорила Николь. — Потому что я намерена тратить все свои денежки исключительно на себя».

Однако ее поведением руководила вовсе не жадность. Скорее казалось, что многообразием материальных ценностей она стремится заполнить огромную пустоту, образовавшуюся в ее сердце. Сколько раз он пытался объяснить ей свойственную человеку дилемму: мы рождены родителями и живем в семье, поэтому имеем родственные связи, но в сущности своей мы остаемся одинокими. Наше первобытное чувство одиночества порождает внутреннюю пустоту. А пустоту эту можно заполнить только посредством духовного роста. «Понятно, но мне хочется мотоцикл», — отвечала она, как будто он даже не пытался только что объяснить ей, почему приобретение мотоцикла не успокоит дух, единственной потребностью которого является неизбывная жажда самоутверждения. Ответы бывали разными: то ей хотелось гитару или золотые серьги, то путешествие в Испанию или модную машину. «И если у нас есть деньги, то я не понимаю, почему мы не можем потратить их на удовольствия. Что бывает с духом у тех людей, которые могут позволить себе купить мотоцикл, папа? Ведь даже при всем желании я не могла бы потратить деньги на мой дух. Тогда что же мне делать с деньгами, если я когда-нибудь заработаю их? Выбросить, что ли?» И она начинала перечислять людей, чьи достижения или положение обеспечивались изрядными запасами денежной наличности: королевская семья, знаменитые артисты, промышленные магнаты и антрепренеры. «Все они владеют домами, машинами, яхтами и самолетами, папа, — говорила она. — И при этом им совершенно не одиноко. Я бы сказала, что они совсем не похожи на людей, которые пресытились роскошной жизнью и ощущают ужасную внутреннюю пустоту». Когда Николь чего-то хотела, то могла быть на редкость убедительной, и никаких его слов не хватало, чтобы объяснить ей, что она видит лишь внешние атрибуты жизни тех людей, которыми так восхищается. Их внутренний мир — и их чувства — никому, кроме них самих, не известны. А добиваясь покупки желанной вещи, она не могла уразуметь, что удовлетворение от этого длится очень недолго. Ее видение было затемнено стремлением к очередному объекту, который, как она полагала, успокоит ее душу.

И все это — все, что могло бы сильно осложнить воспитание любого ребенка, — сочеталось с природной склонностью Николь к рисковой жизни. Она научилась этому у него, видя, как за годы работы ему приходилось играть разные роли, и слушая истории его коллег на праздничных обедах, когда вино развязывало им всем языки. Энди с женой оберегали дочь от оборотной стороны столь восхищавшей ее напускной бравады: она так и не узнала, какую цену пришлось заплатить ее отцу, когда болезнь обрушилась на него душевной неспособностью сохранить цельность личности, исполняя разнообразные роли, которые он вынужден был играть по долгу службы. Николь должна была видеть отца сильным, безупречным и неукротимым. Иначе, как им казалось, основы ее жизни были бы подорваны.

Поэтому Николь ни о чем подобном не задумывалась, когда захотела поделиться с ним своими планами на будущее. Она позвонила и попросила его приехать в Лондон. «Давай устроим свидание дочки с папочкой», — сказала она. Обрадовавшись, что его красавица дочь хочет провести с ним время, он поехал в Лондон. Они могут сходить куда угодно — «выбирай на свой вкус», сказал он, — а потом он заодно увезет часть ее вещей обратно в Дербишир, где она собиралась проработать все лето. Она сказала правду только после того, как он окинул взглядом ее аккуратно прибранную комнату и, потирая руки от удовольствия, спросил, что же она хочет загрузить в его «лендровер».

— Мне расхотелось работать на Уилла, — для начала сказала Николь. — У меня появились другие интересы, отличные от законоведения. Именно об этом, папа, я и хотела поговорить с тобой. Хотя, — она одарила его улыбкой, и, господи, какой же она становилась очаровательной, когда улыбалась, — наше свидание прошло великолепно. Я никогда раньше не бывала в Планетарии.

Она приготовила чай, усадила его за стол перед тарелкой с сэндвичами, которые достала из фирменного контейнера магазина «Маркс энд Спенсер», и сказала:

— Пап, а тебе когда-нибудь приходилось попадать в компанию садомазохистов во время тайных операций?

Сначала он подумал, что им предстоит изысканная беседа: воспоминания пожилого отца, оживляемые вопросами любящей дочери. Он поведал ей, что у них не было особых дел с садомазохистами. С ними работали в другом подразделении Ярда. Хотя бывали случаи, когда ему приходилось посещать «С amp;М» клубы и магазины и видеть там идиотов, подвешенных на кресте, которых истязали плетками одетые школьницами экзекуторши. Но этим все и ограничилось. И слава богу, потому что жизнь порой подкидывает встречи с такими мерзостями, от которых не отмоешься даже в ванне, и садомазохизм — первый в этом списке.

— Это же просто стиль жизни, папа, — заявила Николь, взяв кусочек сэндвича с ветчиной и старательно прожевав его. — Меня удивляет, что ты осуждаешь его, учитывая все, что тебе пришлось увидеть.

— Это болезнь, — возразил он дочери. — У таких людей есть проблемы, в которых они боятся признаться самим себе. Перверсия приносит им временное облегчение, хотя снимает лишь часть терзающих их недомоганий.

— Так думаешь ты, — мягко указала ему Николь. — Однако в реальности все может быть несколько иначе. То, что кажется отклонением тебе, может быть совершенно нормальным для другого человека. Строго говоря, ты тоже являешься отклонением в их глазах.