Литература как жизнь. Том II - Дмитрий Михайлович Урнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Приключения Гекельберри Финна» переиздавались несметное число раз, но лишь издание в «Библиотеке Марка Твена» называется единственно-надежным (the only authoritative). Почему? Потому что было подготовлено на основе наконец-то найденной полной рукописи знаменитейшего творения Марка Твена[258]. Рукопись, за которой долго и безуспешно охотились, была обнаружена на чердаке в штате Виргиния у дальних родственников писателя.
Прибавлю ещё один изворот судьбы. В родстве с Марком Твеном состоял и мой друг Труман. Тут, мне казалось, и следовало искать причину, почему рукопись оказалась на чердаке, спрятанная родственниками от самих себя и от соседей. Свою догадку я высказал Роберту Хирсту, он усмехнулся: «На родственную связь с Марком Твеном посягает множество людей». Действительно, претендентов на родство с американским классиком даже больше, чем участников ленинского субботника, помогавших Ильичу нести бревно, а их число за годы советской власти выросло до нескольких сотен. Но Труман, свойственник писателя по материнской линии, поведал мне об именитом родстве без хвастовства, упомянул лишь однажды и как-то нехотя. У Конни, его жены, я спросил, в чем причина такой застенчивости. Удивляясь моей недогадливости, Конни ответила: «Ну, как же! Ведь Сэм опозорил семью – сбежал из дома». «Сэм», то есть Сэмюель Клеменс, шестой сын Джона Клеменса, действительно сбежал. Ему было восемнадцать лет, в двадцать восемь он стал Марком Твеном. Но семья, как видно, продолжала считать себя опозоренной, почему рукопись и оказалась на чердаке, спрятанная от людских глаз.
Гек Финн – спутник всей моей жизни, роман читаю и перечитываю. Обычно, как бывает, если читать зарубежную классику на месте, читается иначе. Что мне с младых ногтей казалось эпопеей дерзких и рискованных мальчишеских проделок, то, оказавшись в Америке, я понял, почему Генри Льюис Менкен и Эрнест Хемингуэй отвели этой книге совершенно особое место. О разнице читательского восприятия я и докладывал моим слушателям. Энциклопедия обманов и самообманов – вот что такое эта книга. «Которые бы совсем не врамши, таких не видал», – в самом начале говорит Гек и дальше рассказывает о всевозможных надувательствах, начиная с воровства и кончая искусством, о котором Гек делает вывод: «И тут обман», – всего лишь иллюзия всамделишности.
Одновременно – неприятие правды, высказать которую пытается один-единственный из персонажей, доктор Робинсон, но правде не хотят верить. Простодушные сестры готовы доставшееся им наследство отдать двум жуликам, которые прикинулись братьями их покойного отца. В ответ на предостережение, сделанное доктором, верным другом покойного, старшая из наследниц тут же, с вызовом, вручает деньги проходимцу, а тот снисходительно обращается к предсказателю: «Доктор, когда нам станет плохо, мы пошлем за вами». А Гек?
Он подсовывает Духу Правды фальшивую монету, приговаривая: «Для Духа сойдет!». Подсовывает и сам же верит тому, что ему предсказывает им обманутый всеведущий дух. Сцена капсулирует представления Марка Твена о своих соотечественниках-простаках, тех и других, обманываемых и обманывающих. Ни тем, ни другим не приходит в голову, что у всего есть двойное дно и за всё, за наивную доверчивость или за наглое надувательство, приходится расплачиваться. Обманщик верит самообману – ситуация в нашей традиции равна по символической выразительности «Сну Обломова», что есть, выражаясь евангельски, камень преткновения на нашем пути, и нам не нравится, если со стороны указывают на наши не самые привлекательные свойства.
Марк Твен воссоздал особенность соотечественников, которой американцы сами же дали название – жить в отказе, to live in denial, и я говорил не своими словами – цитировал. Но мои слушатели всё равно вставали и уходили. После лекции я услышал от Белл: «Перебарщиваешь».
Откровение дочери. Памяти Джилл Саммерс-Фолкнер
«Сама не знаю, почему я вам не ответила».
Джил Саммерс-Фолкнер в разговоре.
Дочь Фолкнера не ответила мне, хотя обычно на такие посылки отвечают просто из вежливости. Отправил я ей, лошаднице, набор «лошадиных» фото-портретов, сделанных Алексеем Шторхом.
Портреты – ослепительные. Отправил, когда мы готовились к симпозиуму «Фолкнер и Шолохов», который должен был проходить в Москве и на Дону, в станице Вешенской. Американская сторона нам сообщила, что в их делегацию включена дочь Фолкнера, сообщили и просили, помимо основной программы, показать ей наших лошадей, если только это возможно. Возможно?! Уж что-нибудь ещё, а лошадей покажем! Начал я показ с посылки Лёшкиных фотографий.
Однако дочь не приехала. А мне хотелось у неё спросить, почему её отец, любитель верховой езды, но ездок неважный, рисковал, садясь на строптивых лошадей, которые были ему не по рукам, он упорствовал, что и оказалось причиной его тяжелого падения, а в итоге – смерти. Об этом ещё нельзя было прочесть в книгах биографов, а нам с женой наши догадки подтвердил ездивший с ним на парфорсные охоты его приятель. умелый всадник, с которым у нас был откровенный разговор[259].
Почему же дочь мне не ответила? «А ты на себя посмотри!» – я подумал, когда мы встретились уже в Америке: вылитый Фолкнер во власти своего упрямства. Встречу с дочерью писателя американцы устроили моей жене, автору книжки о Фолкнере. Сделано это было в порядке исключения – Джил избегала фолкнеристов. Мне разрешено было при беседе присутствовать с условием вопросов о литературе не задавать, о лошадях – пожалуйста! Но едва успели нас друг другу представить, как дочь Фолкнера сказала: «Писательницей была моя мать». «А ваш оте…» – чуть было не выпалил я, но вовремя сдержался и просидел всю беседу с открытым от изумления ртом.
Слова дочери выдавали её неприятие не только фолкнеристов, истолкователей её отца, которые, как видно, не знали и знать не хотели ей слишком хорошо известное. У неё был собственный счет к отцу. Есть документальный фильм о Фолкнере, высказываются знавшие его, высказывается и дочь, осуждая отца за безжалостное отношение к близким. «Папа, не порти мне день рождения», – просила она отца, начинавшего очередной запой. «Кто помнит о дочери Шекспира?» – последовал риторический вопрос.
Творческое упрямство Фолкнера – дилемма 20-х годов, когда он мечтал войти в литературу и сделать выбор: становись рядовым традиционалистом, либо пробивайся в лидеры авангарда. Традиционалистом он был слабым, оставалось пробиваться в авангард.
Между тем супруга писателя написала роман, Фолкнер роман разругал, Эстелл рукопись уничтожила. Из биографов Фолкнера ни один семейно-творческого конфликта не раскрыл до конца. В одной из биографий об этом ни слова, в другой говорится, что роман не приняли в том издательстве, где пытались печатать Фолкнера, а он будто бы просил издателей
