Внутри, вовне - Герман Вук

На следующее утро я проснулся от телефонного звонка. Я сразу же, хоть и был со сна, вспомнил, что вчера я — как это ни невероятно — сделал Бобби предложение, и мне нужно бы как можно скорее поговорить с папой. Когда я поднимал телефонную трубку, в голове у меня все еще был сумбур. Как мне ему это объяснить? Какие найти слова? И как он это воспримет?

Звонил Бойд.

— Голдхендлер умер, — сказал он.

Глава 84

Воздушный мост

В полете с базы Лажес, Азорские острова, в аэропорт Лод, Израиль.

14 октября 1973 года

Я пишу это в помещении для экипажа самолета «Галакси С-5А», который летит на восток где-то над Средиземным морем. Этот бробдингнеговский транспортный самолет Командования военно-транспортной авиации — самая крупная летающая машина в мире. Его грузовой отсек выглядит как отрезанный кусок автомобильного туннеля под Гудзоном, с покатыми стенками и двумя рядами лампочек, исчезающими вдали. Этот отсек сейчас наполнен танками, артиллерийскими орудиями и боеприпасами, да и этажом выше, в отсеке для личного состава, тоже полно разнообразного вооружения и боеприпасов. На Азорские острова я прилетел из Америки на другом «Галакси С-5», но тот самолет до сих пор все еще стоит там на аэродроме из-за какой-то технической неисправности. Жаль, что мне пришлось расстаться с его пилотом — разговорчивым подполковником из Огайо. Он пригласил меня в кабину, посадил на откидное кресло и всю дорогу через Атлантический океан развлекал меня беседой, так что время прошло незаметно.

Но этот пилот — человек гораздо более сдержанный, он ведет себя строго официально, потому что сейчас мы летим в тревожную неизвестность. Все западноевропейские союзники Соединенных Штатов отказались разрешить полет над своей территорией американским самолетам, доставляющим оружие Израилю. Поэтому наши самолеты вынуждены лететь над Гибралтарским проливом, а дальше — по ломаной линии в центре Средиземного моря, между южноевропейским и североафриканским воздушным пространством. Наш «С-5А», на котором я лечу, — первый самолет, осваивающий этот курс. На протяжении шестисот миль мы должны лететь в пределах дальности действия ливийских психопатов и египетской авиации с ее «МИГами». В опасных местах нас должны охранять истребители сопровождения. Но сейчас мы пока летим в одиночестве. Встреча в воздухе над морем — это дело довольно неверное, как я хорошо помню по собственному военному опыту.

Но какой же все-таки страх и ужас охватил Европу! Все впали в панику. Советский Союз открыл воздушный мост и, не таясь, начал перебрасывать горы оружия Египту и Сирии. Всему миру это известно. И тем не менее западноевропейские страны, крупные и мелкие, не разрешили американским самолетам с грузом оружия для Израиля даже приземляться для заправки. Едва лишь арабы громко произнесли слово «нефть», у всей Европы душа ушла в пятки. Но кому еще арабам продавать нефть, как не Европе или Америке? У кого еще есть деньги эту нефть покупать? Советские рубли — это всего лишь раскрашенная туалетная бумага, не стоящая медной полушки нигде, кроме тех стран, где людей заставляют ими пользоваться. Подумать только, что Англия, Франция, Италия, Германия, Австрия, Греция, да и Испания с Португалией — великие центры западной цивилизации, из которых иные еще недавно были властелинами мира, — обмерли от страха, как запуганные старушки, едва на них прикрикнули шейхи, только что слезшие с верблюдов. До тех пор, пока Португалия в последнюю минуту не смягчилась, разрешив нам посадку на Азорских островах, командование ВВС лихорадочно разрабатывало отчаянный план дозаправки самолетов в воздухе над Атлантическим океаном. Мой разговорчивый подполковник вылетел первым, потому что он — один из трех пилотов «С-5», умеющих дозаправляться топливом в полете. Пока еще этот гигантский самолет никогда такой операции не производил.

До Тель-Авива еще шесть тревожных часов. Я нервничаю больше, чем когда я летал на бомбежки Германии и Италии. Может быть, это потому, что сейчас я пассажир, которому в полете нечего делать, да и нервы у меня не те, что были тогда; они после этого еще тридцать лет трепались и изнашивались. Может быть, я смогу убить время, если пока опишу то, что произошло после того, как я вернулся из Иерусалима. Заснуть я все равно не смогу; не сидеть же мне шесть часов сложа руки, ожидая зенитного огня, пока этот летучий Голиаф огибает воздушное пространство европейских стран, приближаясь к зоне военных действий.

Я прилетел в Вашингтон в одиннадцать вечера, в проливной дождь. Ключа от дома у меня не было. Джен высунула голову в окно, чтобы посмотреть, кто это на ночь глядя стучит в дверь большим медным молотком.

— Ой, это ты?

Стоя под дождем, я крикнул:

— Да, это я, живой и здоровый! Впусти меня!

Когда я вошел, Джен сразу же спросила:

— Ты можешь мне что-то рассказать?

— Нет.

— Ты полетишь обратно?

— Да.

— Как насчет Сандры?

— Не знаю. Я не смог ее разыскать.

— Понимаю. — Только я мог понять по ее тону, каким это было для нее ударом. — А как твоя мать?

— Все так же.

— На фронте, кажется, дела не очень хороши?

— Да.

— Мы проиграем войну?

— Не знаю.

В этот момент позвонил телефон.

— О, очень хорошо, что вы уже здесь, — сказал израильский посол. — Как долетели?

— Спасибо, благополучно. Что мне теперь делать?

— Ждать.

Пока я уминал яичницу, которую мне изжарила Джен, она рассказала, что Питер Куот очень психует из-за своей книги, и он безуспешно пытался дозвониться до меня в Израиле.

Книга вышла из печати незадолго до Йом-Кипура, и рецензии были совершенно восторженные, но она не продается. В магазинах экземпляры книги лежат штабелями и, как в отчаянии выразился Питер, «начинают смердеть, как дохлая рыба».

Снова зазвонил телефон. Теперь это звонили из Белого дома, чтобы сообщить, что за мной сейчас пришлют машину, которая привезет меня к вертолету. Когда я вышел из машины, лопасти вертолета уже крутились, разбрызгивая дождевые капли. Вертолет доставил меня в Кемп-Дэвид.

Президент сидел без пиджака у камина в большой гостиной, выполненной в рустикальном стиле, с обнаженными стропилами. Выглядел он ужасно. Он справился о здоровье мамы, а я вручил ему письмо Голды Меир. Взглянув на меня из-под тяжелых бровей, столь излюбленных карикатуристами, он разорвал конверт и медленно два раза прочел письмо.

— Вы знаете, что в этом письме? — спросил он.

— Нет, господин президент.

— Никакого представления?

— Нет, сэр.

Это была святая правда. Все возможные варианты были настолько плохи, что я просто старался об этом не думать.

— Что она вам сказала, когда вручала письмо?

— Что это — только для вас и что никто не должен знать даже о том, что такое письмо вообще было послано.

— Ну, и кто-нибудь об этом знает?

— Израильский посол знает, что я привез какое-то письмо.

— Да, он мне об этом сказал.

Глубже вжавшись в кресло, президент некоторое время смотрел на огонь, а затем выпрямился и бросил письмо в камин.

— Забудьте о том, что вы его привезли и что оно вообще существовало.

— Да, господин президент.

На моих глазах сгорело письмо, написанное от руки израильским премьер-министром президенту Соединенных Штатов. Может быть, Голда Меир сняла с него копию, тогда оно сохранится в израильских секретных архивах. Если же нет, то письмо потеряно для мира и для истории.

Президент снял очки и протер глаза:

— Как дела на фронте?

— С тех пор как я улетел, я не в курсе дела.

— Расскажите мне о своих впечатлениях.

Я описал ему чересчур оптимистичную пресс-конференцию Дадо и то мрачное настроение, которое после этого овладело Израилем. Я пересказал также, со ссылкой на Марка Герца, сплетни об аховом положении в армии. Во время моего рассказа президент все больше съеживался в кресле и кивал. Затем я рассказал ему о том, как я навестил в больнице американца-юриста, ставшего командиром танка, и о том, как раненые солдаты самовольно удирают из госпиталя, чтобы вернуться на фронт. При этом президент снова выпрямился, глаза его заблестели, и лицо просветлело.

— Они победят, благодарение Господу! — сказал он. — И они этого заслуживают.

— Господин президент, премьер-министр говорит, что Израиль нуждается в помощи. Советский Союз открыл воздушный мост в Египет и Сирию и поставляет им огромные количества вооружения.

— Да, мы знаем. Но мы не оставим Израиль в беде. — Он махнул рукой по направлению к передвижному бару. — Хотите выпить?

Как это и раньше с ним бывало, когда он оставался со мной наедине, он начал изливать мне свои заботы. Я подозреваю, что у него бессонница и он боится лежать в одиночестве в темноте. Больше всего его сейчас тревожит законопроект, который скоро будет поставлен на голосование в конгрессе, — так называемый «Закон о военных полномочиях», который, по мнению президента, равносилен национальной катастрофе. Этот закон должен ограничить полномочия президента по использованию американских вооруженных сил в случае неожиданного международного кризиса.