Мао Цзэдун - Александр Панцов

Старинный город, основанный еще во II тысячелетии до н. э., приобрел особое значение во времена Цинь Шихуана, первого императора Поднебесной, начавшего в 220 году до н. э. в двухстах ли к северу от него строительство Великой Китайской стены. Забытый Богом Яньчжоу (так тогда называлась Яньань) сразу превратился в оживленный деловой центр. Со временем, правда, его значение приуменьшилось, однако он неизменно оставался важным стратегическим пунктом на границе собственно Китая и дикой Ордосской степи, населенной кочевниками. Расположенный в длинной горной долине, на южном берегу широкой, но мелководной и каменистой реки Яньхэ, город этот был окружен лёссовыми холмами. Почти по всему его периметру высились массивные крепостные стены, по сторонам которых возвышались четыре зубчатые квадратные башни. В них находились городские ворота: северные, южные и двое восточных (большие и малые). На западе и юго-западе ворот не было: там крепостная стена тянулась по гребню холмов, наглухо запиравших город от любых незваных гостей.

Узкие оживленные улочки, длинные кварталы домов с изогнутыми черепичными крышами, роскошные усадьбы и особняки местной знати, брошенные своими владельцами, и над всем этим — парящая в небе изящная девятиэтажная пагода, расположенная на одной из окрестных вершин, — такой предстал этот город коммунистам. Яньань (дословно: «Долгое спокойствие»), казалось, сулила Мао и его сотоварищам долгожданный отдых. Мир с Гоминьданом постепенно становился реальностью.

В городе насчитывалось более трех тысяч жителей, но пустующего жилья было предостаточно, так что большая часть партийного руководства смогла разместиться довольно сносно. Мао и Хэ Цзычжэнь вместе с другими членами ЦК и их женами обосновались в западном квартале города, у подножия Фэнхуаншань (горы Феникса). Это был престижный район богатых купцов и землевладельцев, которые, разумеется, все сбежали, едва до них дошли слухи о приближении войск КПК. Вместе с женой Мао Цзэдун занял дом зажиточного торговца. Рядом, в соседних особняках, поселились Ло Фу, Чжу Дэ, Чжоу Эньлай и Пэн Дэхуай. Светлые и просторные комнаты поражали чистотой. Из них были хорошо видны желтые лёссовые холмы, горбатыми волнами уходящие за горизонт. У одного из окон в комнате, служившей и гостиной, и спальней, стояла большая деревянная кровать, у другого — традиционный кан, отапливаемый дымом от очага. Стол, несколько стульев и полок с книгами да огромная деревянная бадья-ванна дополняли убранство дома. Не хватало только стеллажей для бумаг, и Мао, едва вселившись, приспособил для них несколько пустых бензиновых бочек, которые, по его требованию, притащили охранники. (Бочки, кстати, оказались нефтяной кампании «Стандарт ойл», так что к китайской мебели Мао добавил еще и американскую2.)

Недалеко от города в крутых склонах лёссовых гор по обоим берегам реки тоже имелись пещеры. Шли они длинными рядами на многие ли к северу от городских кварталов, и с большого расстояния выглядели как гнезда ласточек или летучих мышей3. Там стали жить в основном бойцы и командиры Красной армии. Впрочем, несколько высших руководителей КПК также предпочли спартанский пещерный быт «феодальной» роскоши. Среди них находился Чжан Готао, с каждым днем ощущавший все большую недоброжелательность Мао и его единомышленников.

В одной из пещер разместилась и прибывшая в Яньань в конце января или начале февраля крайне левая американская журналистка Агнес Смедли, мужеподобная суфражистка сорока пяти лет, фанатично презиравшая буржуазную мораль и самозабвенно обожавшая Сталина.

Формально она не являлась членом какой-либо коммунистической партии, но до приезда в северную Шэньси поддерживала конспиративные отношения с Коминтерном и КП США. По сути дела, в начале 30-х годов она играла роль неофициального представителя ИККИ в Китае, через которого коминтерновские агенты не раз передавали деньги и инструктивные письма китайским коммунистам. В те годы она оказалась втянутой и в советскую шпионскую сеть в Шанхае через советского военного разведчика Рихарда Зорге, жившего под псевдонимом Джонсон. В 1930 году Агнес стала одной из его многочисленных любовниц и в течение нескольких месяцев сходила с ума от грубой силы и красоты этого «мужлана» (так она называла его в одном из писем подруге). Вскоре после приезда в Яньань Смедли подала официальное заявление о приеме ее в Компартию Китая, но получила мягкий отказ. Для нее это явилось ударом, хотя она и приняла аргументы китайских друзей: те объяснили, что талантливой журналистке лучше формально оставаться вне КПК. Так она могла принести больше пользы коммунистическому движению4.

Рядом со Смедли, в соседней пещере, поселилась ее переводчица, миловидная У Гуанвэй, театральная актриса, также недавно появившаяся в Яньани. Агнес звала ее Лили (Лилия), и это имя как нельзя лучше ей подходило: изящная, как озерный цветок, с лицом, напоминавшим полную луну, двадцатишестилетняя Лили резко отличалась как от самой Смедли, так и от всех остальных обитательниц яньаньского лагеря. Единственная из всех женщин Яньани она пользовалась косметикой, которую в изобилии привезла из Сиани, завивала длинные черные волосы, пышными прядями спускавшиеся ей на плечи, следила за чистотой кожи и ногтей. В общем, сознательно бравировала желанием быть привлекательной. Неудивительно, что многие, в том числе женатые мужчины, стали заглядываться на нее.

Не избежал соблазна и Мао. Внешне, впрочем, его отношения с Лили развивались весьма безобидно. Просто он начал время от времени наведываться в гости к симпатичной актрисе и ее соседке — поболтать, попить кофе, а то и рисового вина, побаловаться крекерами из опресненного теста, которые страдавшая от язвы Агнес всегда старалась иметь при себе, или поиграть в карты. Несколько раз, правда, он оставался обедать, но всегда вел себя целомудренно и никаких попыток к сближению с «товарищем У» не делал (по крайней мере на людях). Он вроде бы просто ценил ее как талантливую актрису, вносящую немаловажный вклад в дело революционной борьбы. (Как раз в то время Лили У блистала на театральных подмостках Яньани в роли Ниловны в инсценировке горьковской «Матери».)

Время, однако, шло, и по городу поползли слухи. Особенно взволновались женщины, большинство из которых были замужними. Активные члены партии, прошедшие вместе с мужьями через тяжелейшие испытания гражданской войны, пережившие Великий поход, гоминьдановскую блокаду, голод, бомбежки и разлуку с детьми, все они, как один, считали себя революционными моралистками. «Шарм» и «женственность» не являлись словами из их лексикона. Яркая одежда, косметика и прически вызвали у них презрение, а вольное общение с незнакомыми мужчинами рассматривалось как адюльтер. Их общепризнанным стилем был строгий партизанский пуританизм. С мужчинами, в том числе с собственными мужьями, они вели себя как с боевыми товарищами, так же, как и те, одевались, коротко стриглись да к тому же держали себя подчеркнуто скромно и независимо. Собственно и на женщин-то они уже мало походили, ни в чем не желая уступать сильному полу.