Дело принципа - Денис Викторович Драгунский

нажиться. Если бы я, наоборот, предложил вам цену несколько большую, вы могли бы меня заподозрить в том, что я сбиваю вам цену, что давешний неприятный инцидент был разыгран мною для сбивания цены, а на самом деле ваша земля стоит едва ли не вдвое дороже. Известный фокус. Но это же не так! Новый покупатель предлагает вам ровно ту же цену. Это справедливая цена: не больше и не меньше.

— О, да! — саркастически засмеялся папа. — Вы это делаете исключительно из чистого и бескорыстного чувства справедливости…

— Вы не смеете меня подозревать! — вскинулся Фишер. — Вы сами давно просили меня найти покупателя. Послушайте…

— Нет! — сказал папа. — Не желаю ничего слушать. Все это дурно пахнет.

— Вы не смеете! — повторил Фишер. — Кто вам дал право меня оскорблять?

— Я не оскорбляю лично вас, — сказал папа. — Я, кажется, не сказал о вас ни слова. Я сказал, что все это, понимаете, не вы лично, а вот это все — дурно пахнет.

— Но ведь по существу это означает… — не уступал Фишер.

— Это ничего не означает! — резко прервал его папа, но тут же смягчился и даже заулыбался сочувственно. — Вполне возможно, дружище Фишер, что вы тут тоже, некоторым образом, жертва. Знать бы чья… Но неважно! Вы вляпались. Вас впутали в какую-то аферу. В какую-то грязную, дурно пахнущую историю.

— Я не хочу похваляться, — сказал Фишер, — но я адвокат весьма высокой квалификации. Можете навести справки. Я выиграл сложнейшее дело «Глюкштайн против Завадовски». Меня трудно втянуть в аферу. Тем более в грязную.

— И на старуху бывает проруха, дружище! — Папа засмеялся, а потом снова посуровел. — Полагаю, что на этом наши деловые отношения закончились.

— Тогда извольте рассчитаться со мною, — сказал Фишер.

— С каждой секундой все интереснее! — засмеялся папа. — Позвольте поинтересоваться, за что?

— За подготовку сделки, — сказал Фишер. — Не моя вина в том, что ваша девчонка…

— Кхе, кхе! — громко сказала я.

Фишер обернулся, увидел меня, но, казалось, ни капельки не смутился. Даже не кивнул!

— Не моя вина в том, что достопочтенная барышня Тальницки…

— Унд фон Мерзебург, — добавила я.

— Достопочтенная Адальберта-Станислава Тальницки, — насмешливо произнес Фишер, театрально раскланиваясь передо мною, поводя в воздухе воображаемой шляпой. — Унд прагматическая передаточная графиня фон Мерзебург устроила скандал на ваших, господин Тальницки, глазах! Исчеркала и изгваздала купчую, а покупателя вытолкала прочь. Вы же все видели своими глазами. А также господа адвокаты внизу, — и он для убедительности постучал каблуком об пол.

— Присядемте, дружище Фишер, — сказал папа. Разговор шел в коридоре у дверей его комнаты. — Пройдемте вон туда.

Он показал рукой в сторону дедушкиной комнаты.

Мы все туда зашли. Папа уселся на диван и стал закуривать папиросу.

— Садитесь, садитесь, — он похлопал рукой по кожаному сиденью дивана рядом с собой. — Изволите рюмочку? Вон там, — он ткнул пальцем в большой соломенный колпак, стоявший на столике сбоку и укрывавший целый набор бутылок, — вон там есть кое-что выпить. Help yourself, как говорят англичане. То есть угощайтесь, а в дословном переводе «помогайте сами себе». — Папа рассмеялся. — Ну садитесь же!

Фишер помотал головой и остался стоять.

— Воля ваша, — сказал папа. — Я пригласил вас присесть, чтобы рассказать вам один старинный английский анекдот. Однажды у одного человека отвалилось колесо его телеги. И надо ж такому случиться — прямо у ворот сумасшедшего дома. Как раз в этот момент за решетчатыми воротами прогуливался какой-то сумасшедший в грязном халате и дурацком колпаке. А этот человек все никак не мог приладить колесо, потому что лопнули шпильки, которые крепили его к ступице. И вдруг сумасшедший сказал ему: «Сударь, каждое колесо держится на четырех шпильках, не так ли? Одолжите по одной шпильке от трех остальных колес и прикрепите им четвертое, которое отвалилось. Получится, что каждое колесо будет держаться на трех шпильках вместо четырех. Этого достаточно для того, чтобы потихонечку доехать до дому». — «Гениально! Великолепно! Благодарю вас! — воскликнул этот человек и добавил: — Но как вы могли догадаться? Как вам пришла в голову столь здравая мысль? Ведь вы же сумасшедший!» — «Да, я сумасшедший! — гордо сказал узник бедлама. — Я сумасшедший, но я не дурак».

— Ха, ха, ха! — деревянно сказал Фишер. — Очень тонкий английский юмор.

— Куда уж толще! — сказал папа. — Я, конечно, сумасшедший. Я чудак. Я фантазер. Я забывчив. Может быть, я даже маразматик. Но я не дурак! Или, если угодно, наоборот. Я, конечно, дурак, что с вами связался. Но я не сумасшедший, чтоб не заметить этот цирк с ряжеными, который вы давеча устроили. Привели какого-то актеришку в парике, с наклеенными усами.

— Актеришку?! — побледнел Фишер и прижал руку к груди, изображая, что сейчас с ним случится разрыв сердца.

— Актеришку, актеришку, дружище! — сказал папа. — А если вы сейчас будете клясться и божиться, что ничего подобного не было, что все это мне приснилось, а если что-то такое и было, то вы ни о чем таком не подозревали, — то вот тут я на вас по-настоящему рассержусь. Это значит, что вы меня действительно считаете и дураком, и сумасшедшим одновременно. А уж это действительно слишком, дружище Фишер! Зря вы отказались от рюмочки. У вас был последний шанс выпить приличного коньяку в приличном доме.

— Дружище Тальницки! — сказал Фишер. — Вы дворянин, а я нет. Это облегчает мне некоторые задачи.

Он взялся обеими руками за спинку стула, словно бы собираясь запустить им в папу. Завидя такое, папа вскочил с дивана и огляделся, ища какой-нибудь тяжелый предмет.

— Стоп!!! — закричала я и прыгнула между ними. — Господин Фишер, поставьте стул на место!

Он повиновался, и я села на этот стул, так что Фишер как будто положил мне руки на плечи, потому что он продолжал держаться за резные шишечки на спинке стула.

— Папа! — сказала я. — Успокойся, я тебя умоляю, и выслушай меня. Папа! Господин Фишер — это самый серьезный и честный адвокат из всех, кого ты только знал. Это твои собственные слова. А теперь вы, господин Фишер, вы тоже, пожалуйста, успокойтесь и послушайте меня, — я это говорила, сидя к Фишеру спиной и в упор глядя на папу, прямо папе в глаза. — Мой отец глубоко уважает вас как умнейшего адвоката и как порядочного человека, он сам говорил мне это.

— Ну, допустим, я это когда-то сказал, и что? — фыркнул папа. — Я увлекся.

— Ну и что из этого следует? — хмыкнул Фишер. — Все это только слова.

— Дослушайте меня, — сказала я так мягко, как только могла. — Было бы смешно, если бы два умных и добрых человека рассорились из-за такой чепухи, как комиссия с