Великая Скифия - Виталий Полупуднев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но с берега уже увидели «грифа, стерегущего золото», и те люди, которые только что восхваляли Диофанта, закричали возмущенными голосами:
– Вот он, отступник от городских богов!
– Колдун! Не пускать его на берег!
– Прочь с херсонесской земли волхвователя!
– Херемон – друг ночных сфинксов и демонов!
Это прозвучало столь неожиданно, что понтиец вздрогнул. Архонты с неудовольствием обернулись назад и стали махать руками крикунам, побуждая их замолчать. Но херсонесцы были людьми со странностями, и когда входили в раж, особенно на площадях, то их сдержать не представлялось возможным.
– Забить камнями старого «грифа»!
– Его следует сжечь, как зловредного чародея!
Херемон наконец понял, что оскорбительные обвинения направлены прямо на него. Он торопливо сбежал по трапу и издали задал вопрос Минию:
– Эй, эпистат! Почему негодные люди оскорбляют мою старость?
Но глава правительства только пожал плечами и отвернулся.
– Агела, может, ты скажешь, что это значит?
Но царь тоже не захотел говорить со стариком и даже не взглянул на него. Толпа видела это. На растерявшегося «грифа» посыпались насмешки и гневные обвинения.
Херемон понял, что произошло нечто необыкновенное. Его искаженное старостью лицо задергалось более чем всегда.
Диофант в недоумении обменялся взглядами с Бритагором. Хотел обратиться к Минию за разъяснением, но Бритагор шепнул ему:
– Не спеши, стратег, пусть они делают что хотят. Херсонесцы подготовили для нас какую-то комедию и сейчас начали ее разыгрывать!.. Будь осторожен.
Их повели окружным путем в дом Дамасикла, где и устроили с почетом и удобствами.
– Отдохни до завтра, о стратег, – поклонились ему вежливые архонты, – ты заслужил перед царем Митридатом и полисом все награды и нуждаешься в отдыхе!
– Почему такой шум на площади? Чего требует народ?
– Народ херсонесский всегда шумит и всегда чего либо требует, – уклончиво ответили ему. – Завтра с утра на площади будут решаться вопросы, волнующие народ.
Принесли меды и дорогие вина, что немало удивило понтийца. Он подумал: «Во время осады умирали с голоду, а вина сберегли! Не иначе они сохранились в тайниках богачей, о чем народ не знал. Вот она, демократия!»
– Я хотел бы, – заявил полководец, берясь за массивную чашу, – самолично выступить на площади и пообещать народу скорейшее возвращение Девы в Херсонес!
Дамасикл погладил бороду и поклонился.
– Всему свое время, великий стратег, – ответил он мягко, – сначала с утра совет и народ решат свои дела, а потом мы попросим у народа разрешения пригласить тебя на площадь. Ты же знаешь, что по законам полиса на экклезии могут присутствовать лишь полноправные граждане. Иностранцам, даже таким знатным и уважаемым, как ты, наш заступник и благодетель, для этого надо иметь особое разрешение или постоянную проксению.
Диофант опять переглянулся с Бритагором.
– Разве народ шумит не потому, что опечален утратой богини?
Секретарь поднял палец в знак молчания и прислушался. Шум и крики на площади усилились. Там стало известно о прибытии Херемона.
– Нет, не поэтому… – ответил секретарь с непроницаемой улыбкой.
4
Толпа праздных женщин смотрела, как разгружают прибывшие корабли. По скользким трапам, покрытым коркой хрустящего льда, сновали рабы. На борта кораблей они взбегали быстро и легко, плетеные корзины за их плечами были пусты. Зато на берег они шли охая, согнувшись под тяжестью тех же корзин, полных пшеничным зерном, осторожно ступали рваными чувяками на зыбкие доски, боясь оступиться и слететь в воду.
– Пшеница! Хлеб!
Эти слова переходили из уст в уста. Женщины радостно перекликались. По мере разгрузки корпуса судов поднимались выше, показывая мокрые борта, бывшие под водой, а потому не покрытые ледяным налетом.
По окончании разгрузки всех гребцов сняли с судов и стали сводить на берег. Это делалось по двум причинам. Во-первых, – навигация закончилась, суда становились на зимовку. Во-вторых, – мороз настолько крепчал, что оставлять невольников на ночь около весельных амбразур было бы бесхозяйственностью. Они отморозили бы руки и ноги и надолго стали бы даровыми нахлебниками. Поэтому гребцов переводили в городской эргастерий под присмотр Морда и его помощников.
Они шли попарно. Цепи на руках и ногах покрылись инеем. На плечах лежал снег. Их лохмотья, грязные лица, заросшие бородами, заскорузлые руки и ноги, обмотанные какими-то тряпками, производили отталкивающее впечатление даже на привычных к таким картинам херсонеситок.
– Фу, какие эти рабы отвратительные, – сморщилась одна женщина, – по-видимому, отъявленные бунтари и опасные люди!
– Да, в них мало человеческого!.. Видимо, варвары, они легко превращаются в зверей!
– Посмотри, посмотри, дорогая, не все из них такие ужасные на вид! Вон среди них идет мужчина, просто красавчик! О Геката! Кто же он такой, этот раб?
Женщины, кутаясь в меховые накидки, пялили глаза на Фарзоя, который действительно казался белым голубем среди воронов. Его расписные замшевые шаровары и свободный синий кафтан еще не успели обветшать и превратиться в рубище. Ветер развевал мягкие русые кудри, щеки горели морозным румянцем. Несколько дней работы за веслом, в цепях, не сломили его гордой осанки. Он смотрел не рабом, а свободным и независимым человеком. Тем более было странно видеть на нем цепи и железный ошейник с надписью: «Я раб Сколот, гребец с «Арголиды», смотри за мной зорче, а то убегу!»
– Ах, зачем таких красивых рабов сажают за грубую работу! Ведь он украсил бы любой дом!
– Да, – усмехнулась другая, – особенно дом какой-нибудь одинокой вдовы или старца, имеющего молодую жену! Он спал бы на перине и ел с хозяйского стола!
Женщины весело рассмеялись.
Когда колодники прошли набережную и свернули влево, из погребка Тириска вышли двое.
– Как мне надоел этот проклятый Херсонес! – громко вздохнул молодой черноглазый мужчина в скифском тулупе. – Здесь я испытал звериный голод, гиперборейский мороз, что и сейчас пробирает меня, и много раз рисковал быть убитым!.. А что я заработал?.. Вино мое выпили тавры!.. Что я имею? Ничего!
– Я с тобою согласен, Мениск, – тонким голосом ответил другой, пуская изо рта струи морозного пара. – Мои товары, так же как и твое вино, стали достоянием таврских пиратов вместе со злосчастной «Евпаторией»!.. И я, подобно тебе, живу милостью совета! К сожалению, мы вернемся в Гераклею не ранее чем окончится война!.. Надеюсь, что к началу весенней навигации Диофант покончит со скифами! Я даже рассчитываю кое-что вернуть к отъезду!..
– Каким образом?.. Неужели потребуешь у тавров?
– Нет, что ты! Теперь при одном упоминании об этих головорезах у меня дрожат ноги. Просто хочу немного поторговать.
– Чем, скажи на милость?
– Я приобрел у Тириска сто амфор местного вина… Это удивительно, но хитрый раб утаил свои запасы в дни осады. Вино неплохое! Я поеду с ним вслед, за войском Диофанта и буду продавать его после взятия каждого города. Солдаты будут отдавать за вино мне свою добычу. Это самая выгодная торговля!
– Ты умнейший человек, Автократ!.. Ты достоин стать архонтом! Возьми меня в компанию, ведь тебе одному будет трудно справиться!
– Охотно! Ты владеешь мечом и будешь мне полезен!.. Но если ты не внесешь свой товар в общее дело, я смогу платить тебе лишь десять процентов прибыли.
– Я внесу пятьдесят амфор!
– Это другое дело, тогда ты имеешь все тридцать!
– Пятьдесят!
– Тридцать пять!
Их громкий спор был прерван неожиданным окриком:
– Эй, посторонись! Дай пройти страже!
Гераклеоты попятились к двери кабачка. Мимо них шли мрачной чередой кандальные рабы с «Арголиды», окруженные понтийскими копьеносцами. Торгаши смотрели на них с пьяным равнодушием. Автократ заметил красивого раба. Несмотря на вечерние сумерки, ему почудилось в нем что-то знакомое.
– Те-те-те! На кого же похож этот невольник?.. Гм… Не иначе пленный варвар!.. Где же я мог его видеть?
– Где?.. Этот?.. Да это же…
Не договорив, Мениск высоко поднял голову и, открыв рот, громко расхохотался. Смех его становился все громче, он схватился за бока и стал топать ногами.
– Хо-хо-хо! Ха-ха-ха… Ой, держи меня!
– Что с тобою, Мениск? Ты с ума сошел?
– Охо-хо-хо!.. Погляди на него! Попал прямо в гребцы к Диофанту, да еще в кандалы!.. Боги решили по-своему отомстить за нас!.. Ведь это же князь Фарзой! Наш спутник с «Евпатории»! Новоявленный друг тавров!.. Родственник Палака! Хо-хо!.. Подожди, я сейчас ему напомню, как он обокрал нас!
Мениск перестал смеяться, злоба сверкнула в его глазах. Он схватил с земли камень и, мерзко изругавшись, пустил его вдогонку белокурому пленнику. Но пьяная голова плохо работала, в глазах двоилось от гадкого вина, в которое Тириск добавлял настой из дурманящих трав. Камень запрыгал по мерзлой земле, не задев никого.
