Политическая биография Сталина. Том 2 - Николай Капченко

О том, что жена Сталина была склонна к ревности, может свидетельствовать даже такая небольшая деталь из ее письма мужу: «О тебе я слышала от молодой интересной женщины, что ты выглядишь великолепно, она тебя видела у Калинина на обеде, что замечательно был веселый и тормошил всех, смущенных твоей персоной. Очень рада»[623].

Конечно, как и у каждой семейной пары, у Сталина и Н. Аллилуевой были конфликты и размолвки. Их глухой отзвук ощущается даже в письмах, которыми они обменивались. Так, в одном из писем она сообщала мужу:

«19 сентября 1930 г.

Здравствуй Иосиф!

Как твое здоровье. Приехавшие т.т. (Уханов и еще кто-то) рассказывают, что ты очень плохо выглядишь и чувствуешь себя. Я же знаю, что ты поправляешься (это из писем). По этому случаю на меня напали Молотовы с упреками, как это я могла оставить тебя одного и тому подобные, по сути совершенно справедливые, вещи. Я объяснила свой отъезд занятиями, no-существу же это конечно не так. Это лето я не чувствовала, что тебе будет приятно продление моего отъезда, а наоборот. Прошлое лето это очень чувствовалось, а это нет. Оставаться же с таким настроением, конечно, не было смысла, т. к. это уже меняет весь смысл и пользу моего пребывания. И я считаю, что упреков я не заслужила, но в их понимании, конечно, да.

На днях была у Молотовых, по его предложению, поинформироваться. Это очень хорошо, т. к. иначе я знаю только то, что в печати. В общем приятного мало. Насчет же твоего приезда Авель (А. Енукидзе — Н.К.) говорит т.т., я его не видела, что вернешься в конце октября; неужели ты будешь сидеть там так долго.

Ответь если не очень недоволен будешь моим письмом, а впрочем как хочешь.

Всего хорошего. Целую.

Надя»[624].

Сталин ответил письмом, которым рассеял ее сомнения:

«Попрекнуть тебя в чем-либо насчет заботы обо мне могут лишь люди, не знающие дела. Такими людьми и оказались в данном случае Молотовы. Скажи от меня Молотовым, что они ошиблись насчет тебя и допустили в отношении тебя несправедливость. Что касается твоего предположения насчет нежелательности твоего пребывания в Сочи, то твои попреки также несправедливы, как несправедливы попреки Молотовых в отношении тебя. Так, Татька. (Так ласкательно Сталин называл свою жену — Н.К.)

Ну, всего хорошего.

Целую кепко ного. (т. е. крепко, много — Н.К.)

Твой Иосиф. 24/ IX — 30»[625].

Круг вопросов, которые обсуждали в своих письмах супруги, не был ограничен исключительно семейными и бытовыми темами. Порой встречались и проблемы, носившие политический характер. Например, в письме от 1929 года она сообщала мужу: «Кстати, должна тебе сказать, что в Москве всюду хвосты и за молоком и за мясом главным образом. Зрелище неприятное, а главное, все же можно было бы путем правильной организации это все улучшить»[626]. В другом письме Н. Аллилуева вступилась за отстраненного от должности одного из ведущих сотрудников редакции газеты «Правда» Ковалева:

«Я знаю, что ты очень не любишь моих вмешательств, но мне все же кажется, что тебе нужно было бы вмешаться в это заведомо несправедливое дело».

Ответ Сталина гласил:

«Татька!

Получил письмо на счет Ковалева. Я мало знаком с делом, но думаю, что ты права. Если Ковалев и виновен в чем-либо, то Бюро редколлегии, которое является хозяином дела, — виновно втрое. Видимо в лице Ковалева хотят иметь «козла отпущения». Все, что можно сделать, сделаю, если уже не поздно…

Целую мою Татьку кепко, очень много кепко.

Твой Иосиф

23/1Х-29 г»[627].

Из приведенных отрывков явствует, что Сталин не допускал вмешательства со стороны жены в партийные и государственные дела. По крайней мере, не поощрял этого. Сам же он лично, видимо, относился к жене как члену партии без особых поблажек, четко разграничивая сферу семейных отношений и сферу партийных и государственных дел. Нет никаких документальных материалов, говорящих за то, что Сталин проявил даже малейшую активность, чтобы помочь своей жене, когда она была во время чистки начала 20-х годов отчислена из партии. Возможно, он сделал это через Ленина. Но подобное обращение к Ленину мне представляется маловероятным, ибо противоречило строгим взглядам Сталина на такого рода факты. В этой связи стоит напомнить, что он, получив гневное письмо больного Ленина, требовавшего от генсека извиниться перед Крупской, заметил: «Если бы моя жена, член партии, поступила неправильно и ее наказали бы, я не счел бы себя вправе вмешиваться в это дело»[628].

И еще один штрих, характеризующий быт и жизненные условия сталинской семьи. Он весьма характерен в свете разного рода спекуляций, что Сталин и вся его семья буквально купались в роскоши.

«25 сентября 1929 г.

Татька!

Забыл послать тебе деньги. Посылаю их (120 р.) с отъезжающим сегодня товарищем, не дожидаясь очередного фельдъегеря.

Целую.

Твой Иосиф.

25/IX-29 г»[629].

Любопытно и письмо Надежды Аллилуевой мужу, которое показывает, что она внимательно следила за тем, что говорят и пишут о Сталине, в том числе и за границей. И это вполне естественно. Так что она прекрасно знала не только о славословиях и безмерных восхвалениях своего супруга, но и была осведомлена о резко критических, даже оскорбительных материалах, направленных против Сталина. Как раз на этот период приходится появление на Западе первых книг о Сталине, принадлежащих перу как западных авторов, так и бывших советских функционеров, в силу разных обстоятельств оказавшихся за границей. Вот что она сообщала мужу: «Со следующей почтой, если еще не вернешься к тому времени, пошлю книгу Дмитриевского «О Сталине и Ленине» (это невозвращенца), сейчас не могу послать, т. к. Двинский (работник секретариата генсека — Н.К.) не достал ее еще, а я вычитала в белой прессе о ней, где пишут, что это интереснейший материал о тебе. Любопытно? Поэтому я попросила Двинского достать ее»[630].

Но, пожалуй, хватит цитировать фрагменты из переписки Сталина со своей женой. Как ни скупа эта переписка, но она все же дает некоторое представление о характере их отношений. Видно, что эти отношения никак нельзя назвать отчужденными, а тем более враждебными. Более того, со стороны мужа проскальзывают совсем несвойственные ему элементы полудетского сюсюканья. Так не могут писать равнодушные люди, люди, у которых отсутствует глубокое чувство любви. Вместе с тем, из писем можно сделать вывод, что Сталин был по горло поглощен делами и едва ли был в состоянии уделять жене и семье столько времени, сколько было необходимо для поддержания и сохранения счастливой семейной идиллии.

Еще меньше оснований усматривать в отношениях супругов грозные признаки каких-то серьезных политических расхождений. Надежда, вне всякого сомнения, с должным уважением относилась к своему мужу не только просто как к человеку, но и как ведущему партийному руководителю. С ее стороны мы не располагаем буквально никакими свидетельствами, даже косвенными, что в ней зародилось и росло чувство разочарования в муже как партийном вожде. Следует учитывать, что она выросла и воспитывалась в среде старого большевика, где революционные традиции, в первую очередь, традиции неукоснительного соблюдения партийной дисциплины, чтились как нечто святое и незыблемое. Соответствующую школу она прошла и на работе в секретариате Ленина, где наверняка не раз сталкивалась с фактами принятия суровых, подчас жестоких решений, которые, тем не менее, неуклонно проводились в жизнь. Опыт Гражданской войны также внес свою лепту в складывание ее политических и жизненных убеждений и принципов. Этот суровый опыт никак не мог пройти мимо нее и не оставить следа в ее характере.

Словом, мне представляется весьма маловероятной политическая подоплека факта ее самоубийства. Эта версия усиленно пропагандируется теми, кто таким путем стремится в еще большей степени представить Сталина в качестве беспощадного деспота не только по отношению к массам населения, но и по отношению к своим самым близким людям. В этом же ключе следует расценивать и версию, согласно которой Сталин в приступе яростного гнева во время одного из семейных конфликтов, возникших то ли на бытовой, то ли на политической почве, сам застрелил свою жену. Эта версия стала гулять с самого начала, что неудивительно, учитывая обилие людей, питавших к Генеральному секретарю чувства испепеляющей ненависти. В дальнейшем эта версия получила довольно широкое распространение и даже всерьез рассматривалась и рассматривается некоторыми биографами Сталина.