Дети Времени всемогущего - Вера Викторовна Камша
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что за ахинея?
– Тебя развратили гепарды. Это не ахинея, это шапки наших конкурентов. Пока мы спали, «Планета», «Жизнь», «Мнение», «Обозреватель» выжали из гипсового крошева всё что можно. Завтра вынесут приговор, и «Бинокль» окажется в окончательной дыре. Наше молчание уже увязывают с позицией премьера по вопросам новых реституций и Трансатлантидского канала. Нужно превратить наш промах в позицию. Само собой, достойную, так что найди мне причину! Любую, кроме курса акций Трансатлантидской компании и нашей некомпетентности!
– Так я должен смыть с тела Республики имперскую скверну? – уточнил Поль. – Или, наоборот, восславить павшее величие?
– Смыть, но без мыльной пены и по возможности не замочив манжет. Они у нас сегодня бумажные.
Подали кофе и коньяк. Официант как-то особенно значительно наклонил голову, и Жоли столь же значительно кивнул. Странно, почему кофе в метрополии варят лучше, чем в колониях? Впрочем, и родина винограда отнюдь не Галлия. Жоли отложил сигару: за любимым напитком он никогда не курил.
– Парадокс, – поделился своим наблюдением Поль. – Кофе миру дал Аксум, но варят его там отвратительно.
– Впишешь это в следующий фельетон, и мы разошлём газету оптовым торговцам колониальными товарами. За рекламу приходится драться всё жёстче. Что скажешь о коньяке?
– У Жерара ничего не меняется, и это не может не радовать. «Гордость», и отличнейшая.
– Ты ошибся. Это «Адель». «Гордости императора» больше нет. Ни марки, ни торгового дома. Владельцы предпочли спустить своё сокровище в море и объявить себя банкротами, но не менять этикетку. И не выплачивать штраф за пятьдесят шесть лет восславлений басконского монстра. Теперь в буфетах шёпотом предлагают «чудом уцелевшую» бутылку, но будь осторожен. В ней может оказаться что угодно.
– Скверно. Хотя не думаю, что «Гордость» ушла в море, скорее уж за него. Любопытно, каков запас этой, гм, «Адели» у старины Жерара? О, Бланшáр!
Театральный обозреватель не походил на человека, между делом забежавшего промочить горло. Оглядев зал, он целеустремлённо направился к столику заведующего отделом политики.
– Катастрофа в Опере в день премьеры. – Волнуясь, Бланшар изъяснялся заголовками, а его голос был достоин трагика или метрдотеля. – Ревнивый муж, нерасторопные служащие и катастрофа. Люсья́ни не сможет петь минимум две недели. Повреждена гортань. Спешу к месту трагедии. Три интервью и репортаж! Потребуется место. Надо снимать Алможед, он терпит.
– Не возражаю. – Жоли невозмутимо поднёс к губам рюмку. – Дюфур? Уступишь осипшему тенору?
– Почему нет? – Поль уставился в рюмку, хватая за хвост мелькнувшую мысль, кажется, гениальную. – Вот она, оборотная сторона искусства! В опере избитый герой поёт проникновенное ариозо, в жизни он шипит, как ящерица, и полощет горло. Кого Люсьяни изображал? На афишах какие-то подозрительные береты…
* * *
Завтрашнему визиту во Дворец правосудия Поль предпочёл незамедлительный визит в полицейскую префектуру. Там несколько раздражённо сообщили, что комиссар Бонне, чьи люди арестовывали месье Гарси́ю, болен, и когда появится на службе, неизвестно. Журналист поблагодарил, вышел на пёстрый послеполуденный бульвар и неторопливо двинулся вниз, к улице Валентинуа.
Где жил Бонне, Дюфур знал. В свою бытность криминальным репортёром ему не раз доводилось гонять с полицейскими чинами шары и сидеть за рюмкой наливки. Комиссар Бонне даже среди коллег отличался здоровьем и здравомыслием, но полицейские – люди подневольные: прикажут заболеть, заболеют. Поль ставил сто к одному, что напуганное поднятой шумихой начальство озаботилось спрятать обидчика Гарсии от прессы, но хорошего газетчика примет даже «больной», а Дюфур полагал себя очень хорошим газетчиком.
Костлявая служанка окинула визитёра достойным полицейского взглядом, узнала и, вытирая руки о чистейший передник, провела в гостиную, где с прошлой осени ещё прибавилось фарфоровых собачек. Хозяин, сын так и не удосужившегося разжиться частицей «де» сыровара, вышел сразу же.
– Читал! – Бонне протянул для приветствия руку. – Занимательно, но разбойники либо существуют только в ваших головах, либо носят кокарду с кокатрисом. Я бы прижал сельского старосту, или кто там у этих туземцев?
– Мы так и сделали, хоть и не сразу. Нашлись и деньги, и ружья, и сообщники, но разбойники всё-таки были… Иначе кто бы сжёг три деревни?
– Так и надо, – отрезал комиссар. – Грызть волка его же зубами отличный метод. Хотел бы я служить в колониях, здесь у нас порядка не добьёшься – слишком много законов, адвокатов и писак. Я не о вас, вы – человек приличный. Чем могу служить?
– Завтра мне велено быть во Дворце правосудия, но я туда не пойду. Что там будет – очевидно и неинтересно. Я хочу знать, что было.
– Неужели «Бинокль» напечатает о деле Гарсии правду?
– Нет. Но повторять за «Жизнью» и «Планетой» мы тоже не собираемся. Итак, комиссар?
– Почему бы и не рассказать? – Квадратная ладонь махнула в сторону покрытых ажурными накидками кресел. – Садитесь. Брат прислал вишнёвую…
– Не откажусь.
– Отлично. – Комиссар направился к буфету. – Гарсия из Тарба, жил через три улицы от дома, где родился император. В пятнадцать лет спутался с местной бандой и с её помощью подался в Британию. Вы видели эту физиономию?
– Нет пока. Смазлив?
– Во фраке сойдёт за вашего брата, то бишь за репортёра. Служил официантом в отелях и был наводчиком… Прошу.
– Спасибо. «Гордость императора» иссякла, но крестьянских наливок у нас не отнять. Так что наш герой?
Репортёром в «Бинокль» и даже в «Планету» Бонне нипочём бы не взяли, зато комиссар рассказывал по порядку, строго придерживаясь фактов. Все началось год назад с кражи в «Якове Шестом», о которой писали, хоть и не слишком много. Из апартаментов вдовы губернатора какого-то из ост-атлантидских островов исчезли драгоценности, в том числе фермуар с уникальной лиловой жемчужиной, известной как «Око василиска». Обычно губернаторша хранила сокровище в банке, но в этот раз взяла на курорт. Драгоценности были застрахованы, и хозяйка сочла, что этого довольно.
Воры во время второго завтрака пробрались в номер через балконную дверь, вскрыли чемоданы, завладели шкатулкой и скрылись тем же путём, что и пришли. Местная полиция сразу же вышла на след басконской шайки. Преступников арестовали, драгоценности вернули владелице. Все, за исключением вынутого из оправы «Ока».
Полиция некоторое время наблюдала за так или иначе вхожими в «Якова Шестого» басконцами, но этим и ограничилась. Спустя какое-то время владелица востребовала страховку и, разумеется, получила её. Дело закрыли. Затем случилось нечто, на первый взгляд не связанное с кражей: в Британии принялись крушить находящиеся в частном владении бюсты басконца. После четвёртого случая некий «консультант», о котором Бонне говорил с куда большим пиететом, чем о британских коллегах, собственном начальстве и месье премьере,
