Три Нити (СИ) - "natlalihuitl"

— Знаешь, я тоже прежде думал: зачем моя душа раскололась надвое?.. — пробормотал Железный господин, едва шевеля губами; он уже окаменел по шею, и сотни новых кристаллов проклевывались на его челюсти, и висках, и затылке. — Но теперь мне ясно: я и правда твоя тень; противовес; груз, который утянет тебя на дно. Отправляйся в ад вместе со мною!

Так сказал Железный господин; и камень поглотил их.

Красный свет загорелся под потолком, озаряя разрушенный сад: поломанные деревья, расколотую чашу пруда, руины кумбума, похожие на разбитый булавой череп.

— Он ушел, — раздался голос Кекуит. — Его больше нет. Наконец-то я могу отдохнуть.

Глухой рокот раскатился по залам и коридорам дворца — это закрывались все двери, что вели наружу: и та, что открывала путь через Мизинец к потайным ходам под Бьяру, и та, которой лха пользовались во время Цама. Кекуит отгораживалась от внешнего мира. Мало-помалу остановилось брожение пищи в ее исполинских кишках, замер ток слизи, желчи и крови в сосудах, угасло дыхание в легких; месектет погрузилась в глубокий сон. Но тогда я не понял этого; я вообще мало что понимал. Одна мысль трепыхалась в моей бедной голове, как большая рыба на слишком маленькой сковородке: никто не победил. Мы все проиграли.

***

Что было дальше, тяжело вспоминать; несколько дней я провел в полубреду, без сна, без еды, без воды — не потому, что во дворце не было пищи, а потому, что я хотел умереть. Небо за окнами то светлело, то темнело; к моему безмерному удивлению, солнце все еще вставало и садилось над обреченным миром. Черные клубы дыма тянулись над Бьяцо, в сторону Северных гор. Сквозь шум в ушах я слышал, как в городе за озером бьют набаты, гудят ракушки, рога и трубы. Иногда казалось, что снаружи кто-то стучится, скребет когтями по багровому стеклу, но внутрь дворца так никто и не попал.

Наконец, мое тело почти сдалось: лапы похолодели и отнялись, перед полуослепшими глазами роились белые мухи — точно снег, исчезающие от малейшего прикосновения к предметам, — и даже живот уже не сводило от голода. Тогда-то в голове и раздался чужой голос. Это был Ишо — старый добрый Ишо, переживший своего бога.

— Нуму, — позвал он из ниоткуда. — Железный господин мертв?

— Да, — с трудом ворочая языком, промычал я; слюна во рту была густой, как смола, горькой, как полынь, и смрадной, как протухшее яйцо. Но до меня быстро дошло, что говорить необязательно: почжуту достаточно будет и мыслей.

— Как это случилось?

— Палден Лхамо предала его, — Ишо ничего не сказал в ответ, а потому я решил спросить сам. — Что произошло в Бьяру? Вам удалось привести в действие Стену?

— Нет. В ночь перед Цамом шены заняли положенные места; с нами были дакини Палден Лхамо, наши так называемые «жены». Нам было велено ждать до утра, когда шанкха принесут в жертву. Тогда Железный господин собрал бы достаточно сил, чтобы запустить подземные механизмы Стены… Три раза должны были пропеть раковины — таков был условный знак; после мы бы разбили сухет и направили их жар вниз, к сердцу мира. Но все случилось иначе. Когда в Когте первый раз вспыхнул свет, белые женщины обратились против нас.

Ишо замолчал на секунду, а потом нехотя признал:

— Мы даже не представляли, как эти ведьмы опасны. Долгие годы они сидели взаперти в своем лакханге, безмолвные, как пауки, тихие, как совы, в которых они обращались… Все забыли про них; а зря! Много шенов погибло в тот день. Нам еще повезло — без своей госпожи старшие дакини растерялись и не могли сражаться в полную силу. Кажется, Палден Лхамо так глубоко залезла им в головы, что без нее они и думать разучились… Но и так это была ужасная бойня. Те шены, кто выжил, сейчас пытаются поддерживать порядок в столице. А толку-то? Без Железного господина мы все равно не сможем управиться со Стеною… Как он погиб, Нуму?

Слова с трудом шли на ум; потому я ответил почти невпопад:

— Ты знал, что он собирался сделать после того, как Стена будет закончена?

— Да; все мы знали. Он собирался скрыться от мира; отдохнуть от трудов. Это отчасти и держало почжутов в подчинении — обещание того, что скоро мы сами станем богами и уже никто не будет господином над нами. Но к чему ты клонишь?..

— Погоди, я сейчас расскажу. Однажды я упрекнул Железного господина за то, что он сделал с семью великими городами южной страны, — помнишь это, Ишо?.. — и тогда он открыл мне, что его ждет не отдых, а наказание. Заклятье, которое он приготовил, должно было заточить его душу в некоем адском месте, откуда нельзя выбраться. Он называл его «башней без дверей»… Накануне Цама Железный господин схватился с Палден Лхамо; та стала побеждать. Чтобы остановить ее, ему пришлось использовать заклятье раньше срока. Он добровольно сошел в ад и утянул ее за собою; иначе она убила бы его и сама стала Эрликом — худшим из всех, что были до нее… В этом можешь мне поверить.

— Я верю, Нуму, — прошептал почжут, с каждым словом будто отдаляясь от меня. — Но что нам делать теперь?

— Я не знаю.

— Я тоже, — отозвался Ишо и совсем затих.

Печальный вышел разговор… и все же он оживил меня. Да, мы были обречены; но прежде, чем Бьяру навсегда исчезнет в огне и снеге, я должен был успеть кое-что. Поэтому, с трудом поднявшись на лапы, я перво-наперво убедился, что в Коготь все еще течет вода из подземных источников; потом нашел запас чудесного хлеба те, которым ремет питались во время межзвездных путешествий, — его мне хватило бы на долгие годы. Напившись, наевшись и немного придя в себя, я собрал останки погибших лха, и, как мог, совершил над ними обряды очищения, а затем перенес в покои на нижнем этаже — туда, где покоились другие Сах. Всюду ясно виднелись следы разрушений: потолок раскололся, как яичная скорлупка, каменные колонны местами покосились, местами обрушились; воздух со свистом утекал через трещины и щели в стенах. Все же совокупного холода дворца и зимы снаружи должно было хватить, чтобы сохранить тела от тления. Покончив с этим, я нашел среди вещей Сиа несколько медицинских свитков, из хорошей телячьей кожи, соскреб заметки о рецептах капель для носа и притираний от боли в спине, развел в плошках черных и красных чернил и начал записывать эту историю с самого начала.

…Чары забвения, которые Палден Лхамо наложила на меня после смерти Зово, а потом сама же и сняла, произвели странное действие на память, оставив в ней как бы дыру, точнее — лунку во льду. Через нее я без труда могу выловить воспоминания даже самого раннего детства. Должно быть, что-то похожее случилось с Шаи после того, как Зово поколдовал над ним: все прошлые жизни — и жизнь несчастной Меретсегер — вдруг открылись перед сыном лекаря. Так он и сумел разобраться в устройстве Стены… Так подписал себе приговор; мой бедный друг, мой брат! Впрочем, я хотел сказать о другом — предупредить читающего эти строки (если такой вдруг появится), что некоторое умствование и причудливость речи происходят от того, что не ребенок писал их, и даже не юноша, а старик, вспоминающий былое… и, как свойственно старости, приукрашивающий его.

Оговорюсь еще вот о чем: прежде, чем начать свой труд, я долго размышлял, на каком языке писать. Я знаю всего три: язык южной страны, которая давно опустела и скрылась подо льдом; язык Олмо Лунгринг, которую ждет та же участь; и меду нечер. Поначалу я думал выбрать ее; ведь где-то стоят еще их Дома, не сожженные красным солнцем?.. Но, даже если и так, ремет далеко; вряд ли кто-то из них явится сюда, чтобы прочесть мои записи. Потому я пишу на родном языке, особо отмечая слова, которые мне приходится заимствовать у богов.

…Пишу — и вижу, как войска соседних княжеств штурмуют Стену и отступают, опрокинутые силами шенов и горожан; как на улицах вспыхивают голодные бунты, и обезумевшие толпы — мужчины топчут женщин, а те закрываются детьми, будто щитами, — идут по льду замерзшего Бьяцо, чтобы добраться до амбаров Перстня и ухватить хотя бы пригоршню зерна; и пускай шены еще держат оборону, весь Бьяру уже полыхает пожарами, обугливается, чернеет — и покрывается белым, чистым снегом.