Тяжелые звезды - Анатолий Куликов

Ну а как только с ними распрощался и сам президент, проигравшие застрельщики мероприятия, в полном соответствии с правилами аппаратной игры, начали отступательные действия. То сначала Олег Николаевич Сосковец, уезжавший из Кремля в машине премьер-министра, вдруг начал благодарить Черномырдина за проявленную им мудрость (а Виктор Степанович, без сомнения, в этой ситуации не был на стороне Ельцина). То вдруг он же стал зазывать меня к себе «на обед» в Дом правительства, называемый Белым домом, и уверял меня в том, что я поступил правильно. Я расценил это как жест примирения с его стороны. И в то же время — как разведку «коржаковского клана» — не пал ли я духом и прочее… В последующем я стал куда осторожнее с этими людьми.

Еще какое-то время я пребывал в уверенности, что президент отправит меня в отставку. Какой глава государства хочет иметь рядом с собой министра внутренних дел, который отказывается выполнять его распоряжения? И до 25 марта у меня никаких контактов с Ельциным не было. А в этот день он позвонил мне сам и суховато, еще не простив фронды, заметил: «В самом деле, А.С., разгонять Думу было нецелесообразно. Но коммунисты этого заслуживают!» В конце фразы он сделал нажим, чтобы я и не сомневался: президент был прав. Ну, или прав отчасти… Я понял, что Борис Николаевич не против сотрудничать со мной и в дальнейшем.

Я воспользовался этим, пригласил его на празднование Дня внутренних войск, впервые проводившееся в том году. Дипломатично напомнил: «Товарищ Верховный Главнокомандующий, вы сами подписывали указ. Увидите войска. Это будет полезно». Ельцин не обещал: «Может быть, и заеду…»

Он заехал. Получился отличный праздник, и мы вместе с президентом, чуть не перепачкавшись цементным раствором, закладывали первый камень в фундамент новой казармы. Обычная церемония… Но что-то — я понял — в наших отношениях стало налаживаться. Позднее, в апреле, я все-таки и сам захотел преодолеть остатки былого непонимания. В конце очередной встречи сказал: «Борис Николаевич, если у вас что-то есть на душе против меня: я уйду, не задумываясь. Вы только скажите». По-мужски сдержанно он остановил меня жестом руки: «Забудем это!»

Я бы не стал утверждать, что в своих попытках завершить войну в Чечне Б.Н. Ельцин исходил только из прагматических интересов. Негативная реакция общества была ему известна, и он не скрывал, что война начинает его тяготить. «Это самая большая ошибка, которую я совершил», — признавался он.

Не склонный распахивать душу перед кем бы то ни было, эти слова он говорил очень искренне. Так, что у меня не было никаких сомнений в том, что для президента это личная драма.

Почти ежедневно война уносила солдатские жизни. Расходы на Чечню были весьма обременительны, а перспективы умиротворения — столь же призрачны, что и год тому назад. В условиях предвыборной борьбы война и вовсе казалась тяжелой гирей на ногах и была способна утянуть в пучину позорного проигрыша не только самого Ельцина, но и всю его команду, в которой работали, в том числе очень энергичные и нацеленные на реформы люди. Все то, что было сделано в первой половине 90-х годов, просто могло пойти прахом, если бы, отважившись на открытые и демократичные выборы, Ельцин их проиграл на глазах миллионов россиян. Было ясно, что, пока в Чечне идут боевые действия, говорить о чистой и честной победе 12 июня можно было только с оговорками. Только с надеждой на чудо.

Президент это понимал и в свойственной ему манере полагался только на силу своего характера, на авторитет, на опыт политического молотобойца, способного на решительный и совершенно неожиданный удар. В нем зрело убеждение, что достаточно его визита в воюющую Чечню, чтобы переломить ситуацию. Еще в начале 1996 года на одном из закрытых заседаний Совета безопасности он заявил упрямо: «Поеду в Чечню! Когда поеду — не скажу». Помолчав немного, простодушно добавил: «Ну, может быть, числа двенадцатого…»

Барсуков, на котором вместе с Крапивиным лежала ответственность за обеспечение президентской безопасности, был буквально потрясен: как же можно называть конкретную дату на людях? Ведь поездка Ельцина перестает быть тайной. В рядах чеченских боевиков есть вполне квалифицированные диверсанты, обладающие боевыми навыками, чтобы сбить, скажем, президентский самолет в воздухе или обстрелять его на земле управляемыми снарядами или из минометов. Все это у чеченцев было, и очевидной казалась опасность, что далеко не все из диверсионных групп мы смогли бы перехватить, если бы командование НВФ знало день прилета президента в Чечню. Михаил Барсуков попытался отговорить Ельцина, но президент оказался непреклонен: «Я сказал, что поеду. Значит — поеду!..»

Новая концепция мирного урегулирования вооруженного конфликта в Чечне, предложенная для обсуждения в марте, полностью отвечала предвыборной задаче Ельцина прекратить боевые действия в Чечне как можно скорее. Как это задумывалось разработчиками (Комиссия В. Черномырдина и группа Э. Паина. — Авт.), во второй декаде марта президент должен был выступить с заявлением о необходимости подписания политического договора. Наши предложения отличались и новизной подходов, и гуманизмом, и готовностью к определенным уступкам. Так, например, предполагалось после формирования «властных структур» ЧР произвести частичный отвод федеральных войск из республики. Те части, которые по договору оставались в Чечне, должны были «вернуться в места постоянной дислокации», то есть в гарнизоны. Вскоре должен был появиться легитимно избранный парламент республики, который бы и принял решение о подписании этого договора. В нем, например, оговаривалось проведение на территории ЧР в конце 1998 — начале 1999 годов плебисцита (всенародного опроса) о том, в какой Чечне собираются жить ее граждане.

Этой концепции активно сопротивлялся Олег Лобов, бывший в то время секретарем Совета безопасности. Сначала план был вовсе отвергнут, сроки затянулись, но, в конце концов, аргументация группы Э. Паина показалась Ельцину более убедительной. 15 марта он прервал прения сторон и отрезал: «30 марта я выступаю с программой мирного урегулирования. 30 марта военные действия заканчиваются!» Категоричным тоном, не терпящим возражений, мне было приказано к этому сроку подготовить и схему передислокации группировки федеральных сил, так, чтобы никаких сомнений не оставалось: мы уходим…

Черномырдин возразил: «Мы чего-то здесь не договариваем… До того, как это произойдет, мы должны были решить вопрос с вооруженными группировками и их руководителями…»

Если перевести эту фразу Виктора Степановича с аппаратного языка на русский, то ее надо было понимать так, что он решительно протестует против того, чтобы мы начали сворачивать активные действия до того, как будут пойманы самые одиозные бандиты и террористы.