Тучи над страной Солнца - Рава Лориана

-- Неужели бедняжку Диего растерзали разбойники?Что же нам теперь делать, любимый?

-- Попытаться добраться до корабля. Без денег и без вещей путешествовать будет несладко, но Эррера должен нам помочь.

Кое-как они добрели до пристани, наши корабль и дождались шлюпки оттуда. Верный сказал им:

-- К сожалению, как ни жаль вас, но выйти в таком состоянии в море прямо сейчас я не могу, иначе мы все просто потонем. И оставить на корабле вас не могу, так как среди тех, кто делают ремонт, могут оказаться доносчики. Но, конечно, я не могу оставить вас в беде.

-- Спасибо тебе, Эррера.

-- Не стоит благодарности, тем более что выход, который я могу предложить вам, наверняка придётся вам не по вкусу. Но если вы хотите остаться в живых, то вы должны согласиться, -- Эррера ненадолго замолк, видно, собираясь с духом, чтобы сказать то, что ему очень сильно не хотелось говорить. Уайн и Заря смотрели на него в напряжённом ожидании, -- Вы должны провести дни до отплытия в жалкой лачуге, той, где ютится беднота. А после... после вам придётся остричь волосы, потому что иначе вам не избавиться от вшей и блох, которые неизбежно заведутся у вас в волосах.

Уайн ничего не ответил, с болью во взгляде погладив пышные локоны Зари.

-- Хорошо, мы согласны, -- ответила та, -- лучше быть лысыми, чем мёртвыми.

-- Конечно, постричься надо будет позже, когда мы отплывём от берега, лысая женщина привлечёт к себе внимание.

Позже Заря как-то смутно вспоминала грязную убогую хижину на городской окраине. Точнее, мутно помнился её вид, но зато очень чётко -- запах. Сладковато-гнилостный, и не никак не уходивший даже через щели, которых в хижине было предостаточно. На родине Заря привыкла, что помещение нужно хорошо проветривать, а спёртый воздух крайне вреден, тем более что он него вскоре начинает болеть голова, но испанцы привыкли думать иначе, лекаря здесь больше опасались сквозняков, нежели затхлой гнили, и с этим приходилось считаться, как бы трудно это ни было. В первый момент, когда они с Уайном зашли в хижину, Заре пришлось вскоре выбежать оттуда, чтобы выблеваться, потом она чуть-чуть привыкла, хотя порой было трудно отказываться от еды, предлагаемой гостеприимной хозяйкой и при этом не показывать, что ты подавляешь тошноту. Кстати, саму хозяйку, слепую старуху, она помнила весьма чётко.

-- Ты не смотри, что я слепа, -- говорила та, -- я вижу дальше, чем видят глаза. Двадцать лет назад ко мне заходил юноша, и я увидела царственный венец у него на голове. С тех пор я не видела его, но знаю -- теперь у него на голове и в самом деле венец. Знаю и то, что будет с вами.

-- Что же будет? -- спросила Заря.

-- Вы вернётесь на свою родину, у вас будут дети, некоторое время вы проживёте спокойно, но потом, потом...

-- Что же будет потом?

-- Не знаю, я вижу это слишком смутно. Знаю лишь то, что это потрясёт весь мир, и вас не задеть не может.

-- Не слушай этих глупостей, -- сказал Уайн Заре, когда старуха удалилась, -- не верю я в предсказания и талисманы, разве мало тех, кому предсказывали долгую жизнь, гибнут, не достигнув старости?

-- А что потом наше государство беда ждёт -- тоже не веришь?

-- Может и ждёт. Если в ближайшем будущем не случится ещё какого-нибудь восстания во владениях Короны, то даже если Асеро устоит внутри страны, снаружи её потом могут сжать в кольцо, и конец! Но я не думаю, что на Тавантисуйю рискнуть напасть при жизни Асеро. После него -- может быть...

Они не выходили из дому и к ним никто не заходил, за исключением одного раза. К ним пришёл брат Томас.

-- Томас, как я рада, что ты жив и здоров! -- сказала Заря, -- скажи мне, тебе точно не грозит костёр?

-- Точно, -- ответил Томас, и даже усмехнулся, хотя смех для монахов под запретом, -- побывав в Тавантисуйю, я стал слишком важной фигурой, чтобы меня просто так на костёр отправлять. А конфликт с врагами Диего -- ну это не то, за что будут избавляться от такого нужного человека как я.

-- Томас, мне страшно за тебя, если тебе будет грозить костёр, то ведь ты можешь попробовать скрыться в Тавантисуйю. Ты и Диего. Ведь он жив?

-- Да. Он жив-здоров, и даже ваши вещи уберёг, я их уже сразу на корабль перенёс. Что до возможности скрыться -- ну если я в какой-то момент пойму, что здесь я не просто рискую, но обречён, то я могу попробовать сбежать. Но пока всё не так печально, а мой долг ходить по краю пропасти дальше.

-- Спасибо тебе Томас.

Переведя дыхание, он через силу вымолвил:

-- Как горько думать, что я вижу вас обоих в последний раз. Скажи мне, Уайн, неужели даже в темнице ты не уверовал во Христа? Не представляю, как без него можно вытерпеть то, то вытерпел ты и не сломаться!

-- А что значит -- верить во Христа? Верить, что такой человек был и проповедовал? Так я не отрицаю этого. Верю, что его казнили как бунтовщика, но только не верю... не верю, что если бы не было распятия, то мир бы погиб.

-- Но, может, ты хотя бы стал уважать его?

-- Христос достоин уважения как и всякий человек, выдержавший пытки и не сломавшийся под ними. Так что я уважаю его побольше, чем многие христиане, -- ответил Уайн.

-- Но разве есть христианин, не уважающий Христа?! -- поразился Томас.

-- Я думаю, что таких большинство Разве того, кого уважаешь, будешь выставлять нагим и израненным на всеобщее обозрение? Почему христиане изображают его именно распятым? Мне бы лично было бы неприятно, если бы меня выставляли бы в таком виде. А почему это должно быть приятно Христу?

-- Однако Великий Манко позволял изобразить себя на цепи и в ошейнике. Позволил показать в пьесе, как Писарро заставлял его становиться на колени, и бил его ногами.

-- Ты видел пьесу "Позорный мир"? -- удивился Уайн.

-- Да.

-- А продолжение?

-- Его я не видел.

-- Однако мог бы догадаться, что чаще Манко у нас изображают не в час его унижений, а в час его побед, без которых бы не было нашего государства. Да и к тому же даже на цепи его изображают одетым.

-- Есть правда и в твоих словах Томас, и в твоих, Уайн, -- сказал Заря, -- ведь Христа и в самом деле чаще всего изображают или младенцем, или уже мёртвым. А почему бы чаще не изображать его дающим заповеди как жить? Или уже после воскресения?

-- Есть и изображения Христа во славе... -- осторожно заметил Томас.

-- Но ведь их много меньше. Томас, помнишь, ты говорил, что сопереживание ранам Христа не мешает христианам наносить не менее страшные раны? И что поклонение девственности девы Марии не мешает христианам насиловать женщин? Так вот, я поняла, в чём дело -- они привыкли видеть Христа или младенцем, или мёртвым, а не строгим и неподкупным судиею. И не примером того, как следует жить. А на мёртвых и детей можно не обращать внимание, -- Заря улыбнулась.

-- Да, пожалуй, это так, -- неохотно согласился Томас, -- прежде чем уговаривать верить во Христа других, важно понять, во что веришь сам.

-- Лично я верю в справедливость принципов, на которых основал наше государство Манко Капак, -- ответил Уайн, -- Учение Христа частично совпадает с ними, а частично противоречит. Я согласен с тем, что совпадает, и не согласен с тем, что противоречит. А смакование ран мне противно. Хочется поскорее вернуться домой, заживить все свои раны, и жить там нормальным человеком. Я же не собираюсь всю оставшуюся жизнь смаковать то, что со мной в подвалах инквизиции творили!

-- Да, теперь я понял тебя. Вы, тавантисуйцы, любите жизнь, и верите, что её поскорее надо возвращать в норму, а мы, христиане, по традиции привыкшие заострять внимание на страданиях и смерти, кажемся вам какими-то трупоедами. В оправдание нашим художникам скажу лишь, что видом страданий Христа и мучеников они хотели воспитать в людях любовь к человеку и отвращение к насилию, но только... только не очень-то это у них получилось...

Потом было море и приятный холодок на стриженом затылке, Зарю уже не смущал её нелепый вид без волос, да и к её возвращению домой они должны были отрасти. Также ей сильно полегчало оттого, что на свежем воздухе её перестало тошнить.

-- За пределами Испании вам уже нечего бояться, -- говорил им Эррера, -- испанская инквизиция там уже не властна.

-- Но ведь людей сжигают и в колониях, -- возразила Заря.

-- Да, но местные власти. Видите ли, с Короной у властей колоний весьма прохладные отношения. Многие хотели бы отделиться от неё, до недавнего времени Церковь цементировала империю, но духовные лица родом из колоний нередко уже разделяют взгляды своего окружения, а не Ватикана.

-- Хорошая весть, -- сказала Заря.

-- Смотря для кого, -- ответил Эррера, -- может быть, разобщённые государства не так опасны для Тавантисуйю, как "империя, в пределах которой никогда на заходит солнце", хотя тоже как знать... но вот для местного населения обретение колониями независимости при сохранении власти белых будет ещё худшим злом. Корона хоть сколько-то ограничивает эксплуатацию.