Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

Забыв обо всём на свете, я тут же ринулась в раздевалку. Уже дёрнула вверх футболку, но нитка на вороте зацепилась за серёжку и, пока я распутывала её, успела сообразить, что вряд ли успею переодеться: слишком много времени уйдёт на то, чтобы натянуть на себя колготки и застегнуть все маленькие пуговички на блузке, да и тогда мне придётся снова влезть в туфли на красивом, но чертовски неудобном и неустойчивом высоком каблуке.

Быстро перекинув из сумки в шкафчик увесистую стопку учебников и тетрадей, я услышала, как скрипнула дверь в кабинет физрука и по коридору разнеслись глухие торопливые шаги.

Почти успела!

Только вот вылетев следом за Ивановым из раздевалки, я оказалась прямо напротив раскрасневшегося Евгения Валерьевича, который быстро смерил меня оценивающим взглядом, зацепившимся за висящую на плече сумку, и, кровожадно ухмыльнувшись, скрестил руки на груди.

— А куда это ты собралась с середины урока, Романова?

— Я… мне… просто… ну… — замялась я, поглядывая на длинный извилистый проход, ведущий в основную часть гимназии, и оценивая, есть ли у меня шанс сейчас просто сорваться и убежать от учителя, а уже потом придумать для этого достойную отмазку. Бегал он наверняка лучше, но не будет же догонять и тащить обратно нерадивую ученицу? — Мне срочно надо уйти. У меня… эти… женские проблемы! Вот только начались.

— Ой, и у тебя тоже? — ехидно усмехнулся он, кивнув головой в ту сторону, куда минутой ранее ушёл Максим. Я почувствовала, как щёки заливает краска, а внутри всё обрывается от осознания того, что наспех придуманный план провалился. Но Евгений Валерьевич только вздохнул, махнул рукой и сказал: — Ладно, иди. И передай своей проблеме, чтобы он переставал страдать хернёй.

— Спасибо! — радостно воскликнула я, немедленно разворачиваясь на пятках, чтобы успеть догнать Иванова до того, как он снова пропадёт в неизвестном направлении, но была снова остановлена окриком физрука:

— Романова!

— Ч-что?

— А если не вернёшь мне игрока, в пятницу поставлю на ворота тебя. Прямо в том костюмчике с Хэллоуина, чтобы деморализовать команду соперника. Так что постарайся…

— Хорошо, — смущённо кивнула я и побежала в сторону гимназии.

***

Максим сидел на скамейке, глядя даже не на футбольное поле, а просто себе под ноги, словно в слегка притоптанном и грязном от чужой обуви снеге можно было найти ответы на те вопросы, с которыми нам не под силу было разобраться самим. А я остановилась в нескольких шагах от него, вдохнула полной грудью, запыхавшись после бега, потому что его я всё же снова упустила и только каким-то чудом, внезапно очнувшейся интуицией, велением сердца решила прийти именно сюда.

Он не прогонял и не просил уйти — пожалуй, второе оказалось бы намного хуже. Проще вынести, понять, прочувствовать раздражённое и импульсивное «отвали», и намного больнее пропустить через себя парализующее тихое «оставь меня, пожалуйста».

И, как оказалось, принимать на себя удар яростью тоже проще. А смотреть на него, разбитого, подавленного, растерянного, становилось невыносимо с каждой следующей секундой. И воздух, ледяной и свежий, жёг и причинял боль, а снег похрустывал, отсекая каждый мой нерешительный шаг навстречу ему.

Я села около него, оставив между нами пару сантиметров расстояния, которые помогали забыть, что кто-то вообще есть рядом, если ему этого захотелось бы. Но оказалась всё равно настолько близко, что отчётливо слышала, как иногда он с силой втягивал воздух через нос, пытаясь успокоиться, и каждый такой раз сердце замирало и резко ухало вниз.

Мне казалось, что мы просидели наедине друг с другом и своим молчанием несколько часов, прежде чем я осмелела достаточно, чтобы просто повернуть голову и открыто посмотреть на его сосредоточенный профиль. Убедиться, что это он, настоящий и настолько близкий. Поймать себя на мысли, что даже вот так — уже счастлива.

— Почему ты отказался от места в команде? Это же настолько важно для тебя, — я надеялась на какую-нибудь реакцию с его стороны, но Иванов упрямо молчал, только взгляд его оторвался от собственных ног и устремился вперёд, на футбольное поле.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Значит, не настолько, — спустя какое-то время отозвался он, пожав плечами. — Разве кто-нибудь будет сам отказываться от того, что ему по-настоящему важно и нужно?

— А кто из нас от кого отказался? — с вызовом спросила я, еле сдерживая желание схватить его лицо в ладони и силком развернуть к себе, чтобы видеть его губы, видеть выражение его уставших и потускневших глаз, будто вместе с февральским небом затянувшихся плотной серой пеленой.

— Я от тебя не отказывался…

— А я от тебя? — он дёрнулся и снова уставился себе под ноги, и я могла бы понять это молчание, могла бы засчитать его как неуверенное «да», как банальное «я не знаю» или как полное надежды «нет». Но на этот раз мне не хотелось додумывать, угадывать, строить предположения. Мне нужно было услышать его. Как есть, начистоту, пусть это будет нестерпимо больно. — Скажи мне, Максим. Ты попросил время, и я дала его тебе, и если будет нужно, дам ещё сколько угодно. Но я хочу знать, чего именно жду. Что ты хочешь решить для себя? Дойти наконец до мысли о том, что тебе всё это не нужно?

— Да. Я хотел убедить себя, что мне не нужны и не важны наши отношения. И ты — тоже.

Мою грудь сдавило болью от застрявшего внутри пронзительного крика, от непролитых слёз, от отчаяния, тупым лезвием бьющего по сердцу. Но было ещё кое-что странное в этом терпком, горьком моменте истины: сладкий привкус скорой свободы.

Я хотела освободиться от этих сводящих с ума сомнений. Получить его заветное «да» или убийственное «нет», лишь бы выбраться из тягостного, удушающего своей жарой адского пекла ожидания.

Его взгляд наконец был направлен прямо на меня, но теперь мне не хватало ни сил, ни смелости посмотреть на него, а щёку обжигало таким теплом, словно его пальцы не переставая ласкали её, не пропуская ни миллиметра светлой кожи. Такая вот фантомная нежность, которую пыталось воспроизвести моё тело, отказываясь признавать, что она утеряна навсегда.

— Полли, прости меня, — его ладонь, внезапно опустившаяся поверх моей, была такой огромной и холодной, словно немного, чуть-чуть, самую малость чужой, и от этого пугающего чувства меня внезапно начал бить озноб. А взгляд метнулся к нему в поисках опоры и защиты, которые я получала всегда, когда в этом нуждалась.

И хотела, хотела, очень сильно хотела получить сейчас, хоть в последний раз.

— Ничего у меня не получается, Поль, — Максим рывком притянул меня к себе, обнял за плечи и прислонился своим лбом к моему, и вылетавший изо рта воздух клубами пара скрывал нас друг от друга, разрывая мучительно-близкий зрительный контакт. Всё вокруг так шумело и кружилось, будто я падала в обморок, и эта последняя секунда перед тем, как всё исчезнет, длилась бесконечно. — Не получается себя в этом убедить. А я ведь считал себя рациональным и логичным. Думал, вот сейчас просто разложу всё по полочкам и сам пойму, что мне это не нужно. Раньше ведь всегда получалось, понимаешь? Убедить себя, что мне не нужна полноценная семья и нормальные, как у всех, родители, что я могу спустить на тормозах все ошибки брата, а заодно и сам сделать вид, будто ни в чём перед ним не виноват. Даже с чёртовым футболом это сработало. Пусть это всё наглая ложь самому себе, но у меня выходило обманываться и как-то жить дальше. А тут… всё бесполезно. Не получается у меня без тебя.

— Ты мне очень нужен. И важен. И дорог, — прошептала я, ощущая, как к глазам начинают подступать те слёзы, которые не успели пролиться от горя и стремились на волю теперь, от звенящего и вибрирующего за всеми внешними эмоциями чувства облегчения. — Это правда, Максим.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я чувствовала его приятное мятное дыхание на своих губах, замёрзший кончик его носа изредка соприкасался с моим, и порывы зимнего ветра трепали и спутывали пряди моих волос, выбившиеся из низкого хвоста, и облепляли наши с ним щёки. И мне впервые не хотелось поцелуев. Не хотелось прерывать этот хрупкий, невесомый момент, в который он стал для меня ближе, чем когда-либо прежде.