Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру - Неизв.

Кормушка понял, что, если он не возьмет дело в свои руки, то мы никогда не уедем. Он повернул свою пару коней ударом кнута, и наша легкая повозка понеслась, увлекаемая их двойным галопом. Горизонт был охвачен огнем; несомненно, это - один из пожаров, о которых уже упоминали, и которые пожирают целые леса.

Через два часа, наверняка сделав от шести до семи французских лье, остановились, чтобы дать отдышаться лошадям, в сельце Троицкое-на-Нерли.

Троицкое-на-Нерли - вольная деревня.

Каким образом Троицкое-на-Нерли оказалось вольным? Выкупило свободу у правительства или у своего хозяина? Сослужило какую-то службу, за которую бесплатно даровали свободу. Этого я не знаю. Ни на один из вопросов держатель постоялого двора, куда я заглянул, не смог ответить. Я узнал, что деревня вольная, вот и все; как она стала такой, не узнал, но, судя по внешнему виду, неоспоримый факт, что Троицкое-на-Нерли куда чище, богаче и более счастливо, чем каждая из рабских деревень, что я повидал.

Маленький постоялый двор, особенно, если учесть его кухню - всю в фаянсе, был очарователен. Упомянутая кухня представляла собой все понемногу: кухню, столовую, зал и спальню. По необходимости, могла стать даже танцевальным залом, ибо была украшена гигантской шарманкой. Излишне говорить, что хозяин дома не позволил, конечно, пройти мимо такого шедевра, заставил обратить на него внимание. Пока мы принимали его водку из стакана, он устроил для нас парад всего репертуара русских мотивов. Потом, проведав вдруг про нашу национальную принадлежность, сменил пластинку, несомненно, чтобы сделать сюрприз, и бросил в атаку французский репертуар. Мы порывались засвидетельствовать музыкальное удовлетворение и заплатить за водку вдвое против того, что она стоила, но он, со своей стороны, претендуя на роль гостеприимного хозяина, не желал получать ни за водку, ни за музыку. Я вернул рубль в свой карман и заменил его рукопожатием. При посещении избы этого славного человека мне доставило большое удовольствие ощутить приятно разлитое мягкое тепло вместо удушающей, смрадной, нездоровой жары, которая охватывает путника, со свежего воздуха переступающего порог, чтобы провалиться в одну из печей этого рода, где живут русские крестьяне. Во время моей поездки в Бородино, а ночи там не были теплыми, хотя стоял август, дважды я пробовал войти в эти избы, и оба раза был  вытолкнут зловонием и жарой.

В пять часов снова отправились в путь. В семь прибыли в Калязин. Пароход отходил в полдень.

Калязин не показался свободным городом, ибо я не видел ничего более мерзкого, чем постоялый двор, где мы были вынуждены остановить наших лошадей. Попытались устроиться в номере, вроде чердака, откуда мы вытурили дюжину воронов. Но несколько мгновений спустя нестерпимый зуд в ногах принудил нас тут же уйти искать другое пристанище.

Я остановился на минуту у одного грязного двора взглянуть на дюжину русских девушек, которые готовили квашеную капусту, напевая глубоко грустный мотив. В России много таких вот напевов, и они очень хорошо передают несказанную меланхолию, о чем я говорил, сопровождающую русского в его радостях.

Между тем, я торопился увидеть Волгу. В каждой стране есть своя национальная река: в Северной Америке - Миссисипи, в Южной Америке - Амазонка, в Индии - Ганг, в Китае - Желтая река, в Сибири - Амур, во Франции – Сена, в Италии – По, в Австрии – Дунай, в Германии - Рейн. В России есть Волга, то есть самая большая река Европы. Рожденная в Тверской губернии, она 78-ю устьями впадает в Каспийское море, одолевая расстояние в 750 лье. Волга, стало быть, - само величие. Я спешил приветствовать Ее Величество Волгу.

К реке вело подобие небольшой лощины, вырытой среди города; понятно, что здесь к хозяйскому, господскому ложу стремятся потоки от проливных российских дождей. Исполинский берег, под которым течет река, мы увидели издали; но, что касается реки, ее не было видно. Только выйдя на самый берег, обнаружили ее лежащей внизу, шириной как одна из наших второстепенных рек: l’Orne - Орн или l’Yonne - Ионн. Весной, когда начинается таяние снегов, она поднимается на 20 футов и часто выходит из берегов; но стояла осень, и потому Волга была укрощена донельзя. Пребывая в некотором разочаровании от экскурсии на реку, повстречали нашего хирурга. Деланж,  человек слова, предупредил его о нашем приезде, и он прибежал предложить у него позавтракать. С легким сердцем мы приняли приглашение, потому что, благодаря нашей успешной охоте и таланту Кутайсова [Кутузова], который обратил в снедь зайцев, тетеревов и куропаток, мы прихватили к завтраку часть этих припасов; и это наше богатство, образованное, благодаря погребу Нарышкина, откуда в ящики повозки было переложено всякое разнообразие, вкупе с богатством хирурга придало ему отваги испросить у нас позволения - пригласить к столу несколько товарищей. Разумеется, разрешение было дано. Но, несомненно, в товарищах у него состоял весь офицерский корпус, так как через час все, кто носил эполеты с бахромой и без, от младшего лейтенанта до подполковника, переполнили его необъятный салон. Каждый принес, что сумел раздобыть, таким образом, наше пиршество достигло размаха свадеб Каны, а по закускам - свадеб Гамаша.

Это еще не все: по приглашению, в свою очередь, прибыла музыкальная команда, и под нашими окнами вдруг грянул огромный духовой оркестр.

Мы пили кофе, когда, ровно в полдень, предупредили, что пароход причалил и ждет нас. Пароходы – мессье, которые быстро утомляются ждать, поэтому мы поспешили опорожнить рюмки и вышли, взявшись под руки, друзьями, как если бы знали друг друга 20 лет. Оркестр, который, понятное дело, не был обойден вниманием и много получил от наших щедрот, завидев, что мы направляемся к пароходу, почел за лучшее, что мог он сделать, это сопровождать нас туда. Он и последовал за нами, оглашаясь самыми веселыми мотивами. Все население Калязина, который никогда не видывал подобного празднества, шло за оркестром.

Мы поднялись на борт, к великому удивлению пассажиров, что задавались вопросом, кем были путешественники, в честь которых могло греметь такое многократное «ура» и могли так реветь взбешенные трубы. Но их удивление удвоилось, когда увидели, что офицеры прошли по трапу, ведущему на пароход. Оркестр, играющий без передышки, последовал за офицерами. И самый веселый из общества крикнул мажордому:

- Гарсон, все шампанское, что есть у тебя на борту!

Капитан подумал, что пора вмешаться.

- Господа, - подобострастно обратился он к офицерам, - имею честь обратить ваше внимание, что мы отправляемся через пять минут, и в этом случае, разве что вы едете с нами до Углича...

- Дельно, - сказал я, смеясь, - почему бы вам ни прокатиться до Углича?

- Да, да, идем в Углич! - закричали самые удалые из общества.

- Господа, - сказал подполковник, - напоминаю вам, что без разрешения полковника вы не можете сделать подобную каверзу.

- Хорошо, направим депутацию к полковнику! - закричали офицеры.

- Это было бы лучше всего, но полковника нет в Калязине.

- Хорошо, дайте нам разрешение в отсутствие полковника.

- Господа, это выше моих полномочий.

- О, командир, командир! - заговорили все умоляющим тоном.

- Невозможно, господа; не могу вам дать такое разрешение.

- Командир... - сказал я, в свою очередь.

- Но, - добавил командир, - я могу дезертировать, как и вы, и понести такое же наказание, что и вы, отправляясь с вами провожать до Углича господина Дюма.

          - Ура командиру! Да здравствует командир! В Углич! В Углич!

- С оркестром? – спросил я.

- Отчего же нет? - ответили офицеры. - Музыка, алле!

- А, черт возьми! - вскричал Деланж, бросая вверх свою шляпу. - Пусть боярин говорит, что угодно; я тоже, я дезертирую, еду до Углича.

- Сколько бутылок шампанского, мажордом?

- Сто двадцать, господин офицер!

- Что поделаешь! Не много, но довольно, чтобы похмелиться. Ставь 120 бутылок.

- В таком случае, господа, можем отправляться? - спросил капитан.

- Как хотите, старина.

И мы отчалили в шуме труб и пробок шампанского, которые взлетали вверх. Каждый из этих милых сумасбродов рисковал получить две недели ареста ради того, чтобы остаться со мной дольше на пять-шесть часов.

Нужно видеть, как русские пьют шампанское, грузины - кахетинское и флорентийцы – напиток «Тетуччьо», чтобы оценить вместимость некоторых привилегированных желудков. Я воспользовался первым, какой осенил, предлогом, позволяющим выйти из игры и удалиться от действия к покою. Поэт Лермонтов давал здесь такую возможность.

Русские, вчера рожденный народ, еще не имеют ни литературы, ни музыки, ни живописи, ни национальной скульптуры; у них есть лишь поэты, музыканты, художники и скульпторы, но их не так много, чтобы сформировать школу. Впрочем, люди искусства в России умирают молодыми; можно сказать, что древо искусства пока недостаточно сильное, чтобы растить свои плоды до созревания.