Межгосударство. Том 2 - Сергей Изуверов

В читальном зале Чертковской, сыщики под вечер, во взмыленном обоих ипостасей, полагалось шёпотом, если устраивать бурное, тихое. В результате жаркого спора, в силу некоторых, связанных по большей с Л. К., получился тихим, решено, с опаской, на сегодня и явиться утром, к открытию, заручившись влиянием своих читательских, надеясь на расположение Гуан-Ди и Яровита, покровителей и учредителей сего, по словам одного из подотдела литературной жизни. На другой два менестреля в шубах неубедительно в рожки, губы приклеились к мундштукам, замёрзли, утренний привратник, сегодня (Л. К., цилиндр, фианитовую перевязь, перчатки с откидными кончиками, маленький портрет судьи на часовой) предстояло открывать несколько в число Спасские, Никольские и Тайницкие, Лобное, дом московского дворянства, Тюремный, Запасный, городской арестный подле Александровского и крипту Адрониковского, торжественно двери, хлынула почти уже разъярённая читателей. Спустя около часа в читальном, время заказанные, привёз глубокий в больших войлочных, шаркающий и древний, перед собой передвижной стеллаж с номерами занятых читателями. Л. К. заказал всю «Вести-Куранты» с 1621-го и после, переименована в «Ведомости», в «Санкт-Петербургские ведомости», семь номеров «Вологодских епархиальных», Лукиан Карлович вынужден перечитывать и пересматривать множество исторически-критических, очерков и историй о Москве, любопытное могло даже в помянутой походя цитате из пропавшего Лжедмитрия к безымянному дьяку, обязан передавать ему нагар с церковных. Сбору сведений о доме на Зубовском и владельцах дни, в читальном Чертковской. По истечении почти всё. Попахивает шарлатанством, главные из обнаруженных приведены. Найдено Лукианом Карловичем в книге Фёдора Сивача-Ухромова «Записки о быте и нравах сельчан и односельчан», Москва, 1851 год. «Далее речь пойдёт о селе Тайнинском. Пусть оно улетит на Луну от одного моего пинка, её же ей, на Луну. Здесь во времена Ивана IV подле Белого озера помещались подземные тюрьмы, в которых привозили бояр попавших в опалу царя и подвергали пыткам и допросам относительно их опальности. Так им и надо было боровам, а каким не надо, так всё равно надо, а какие не боровы, так секачи, чтоб их прихлопнуло разом. Главным привозчиком и испытателем был, разумеется, Малюта Скуратов. Вот уж кровопийца всея Руси, бес, околеть ему в Райском саду, для чего тот должен быть перенесён на полюс земли. Он сам всегда ехал во главе процессии телег или саней, торжественно въезжал в Тайнинское, приветствовал жителей и провозглашал царскую волю. Всех их в тартарары, к рыцарям Круглого стола, в пасть к ненасытной Альдрованде, вместе с царской волей. Те настолько привыкли к его наездам (превосходно зная о целях их), что даже перестали встречать его хлебом и солью, поясными поклонами и выдвигать в первые ряды старосту и красавиц в кокошниках и сарафанах (какие не страдали драконовой болезнью, но о ней предстоит отдельный). Каждый отделённый от действительности разговор есть не что иное как отрицание бесполезности природы костей, пусть это знает всякий. Среди жителей Тайнинского, которые стали считать и себя причастными к исполнению государственных дел и чуть ли не самими опричниками, в то время ходили странные слухи и пересказы о женщине из Москвы, которая приезжала в Тайнинское после ревизий Скуратова и плакала над тюрьмами. Над происхождением видов надо было плакать, дура, над электрическими токами, над бородами викингов в конце концов, истинно, свет не видывал такой дуры. Надо сказать, что из-за своего надуманного положения, многие из сельчан совсем двинулись умом на исполнении царской воли и ходили подметать землю над тюрьмами, огораживали её резными плашками и всяческие старались проявить свою охоту, подчас забывая, что тюрьмы тайные. Как будто есть явные, вы, идиоты, позовите сюда Бронникова-Шмидта и позовите к нему генерала Леклерка и тогда посмотрим, какие у вас сделаются тюрьмы и глаза и на чей лоб они вылезут. Так вот такие и рассказывали про женщину, которая имела много слёз и проливала их в обилии, расхаживая над спрятанными под землёй сводами. Так и быть, кое-что вам поясню, разумеется не на бескорыстных основаниях, моя корысть всегда при мне, в чемодане, так вот слушайте. Говорили так же, что после её посещений Григорий Лукьянович всегда ругался и говорил, что ему приходится делать двойную работу. Вот так нельзя, право слово, нельзя, напоминает поход из Ухани на Найкин». Найдено Лукианом Карловичем там же. «Чем подбираясь? Окольными путями. К чему? К Ростокинскому акведуку. Что следует сделать? Следует сообщить. О чём это? Об истории так называемой Таньки разбойницы. Чем связанной? Предательством. Да с кем же это? С помянутым ранее Ванькой-Каином. Что делавшей? Промышлявшей в этих местах. Когда же? В XVIII столетии. Что делала Танька? Танька возглавляла целую разбойничью шайку. И где та скрывалась? В окрестных лесах. Кто осмеливался ходить через те? Через которые в те времена спокойно осмеливалась ходить только какая-то печальная старуха. Что делавшая во всё время? Всё время носящая траур. Что о ней поговаривали? Поговаривали, что Танька не трогает её и не велит трогать своим разбойникам. Отчего же это? Потому что она её мать. Или кто? Или бабка. Для чего она туда ходит? Единственно только для того, чтоб навестить дочь. И что? И отговорить её заниматься разбойным ремеслом. Что сделал один из агентов Ваньки-Каина? Один из агентов Ваньки-Каина однажды имел с ней беседу. А потом? Попытался изложить в виде чего-то подобного доносу. А потом? Для чего заплатил деньги одному дьяку. Которому же? Который умел писать. Что сталось с сиим донесением? Сие донесение не сохранилось. Однако же? Однако же дьяк передал пересказ записанного тогда, нескольким людям. Передал как что? Как достойную упоминания историю. Кто оказался одним из этих людей? Одним из этих людей оказался Софрон Фёдорович Хитрово. Кто таков? Путешественник и контр-адмирал флота. Что же он сделал? Он, в свою очередь, будучи человеком большого и взыскательного ума, заинтересовался более не сей старухой. И даже не кем ещё? И даже не самой Танькой. А кем же тогда? А более их взаимодействием с Ванькой-Каином. И чем ещё? И предательством. Каким это? Которое тот совершил. А ещё чем? А так же историей, которая случилась после казни Таньки. С чем он связывал её? Её Софрон Фёдорович связывал с тем, что пересказал ему дьяк (лучше бы пояснить к чему сводится эта история в кратком изложении (в кратком изложении эта история сводится к тому, что когда Таньку повесили и оставили на ночь, наутро к её ногам был возведён помост из мертвецов, убитых разбойниками в качестве мести за свою атаманшу)). Что сделалось с его записями? Записи расследования Хитрово в полной мере не сохранились. Однако же? Однако в поездках по окрестностям Москвы его сопровождал слуга. Который? Который потом выбился в дворяне. Как это? Достигнув XIV класса на гражданской службе. Не без чего? Не без протекций самого Хитрово. Удалось ли ему основать род? Основать род ему так и не удалось. Поскольку что? Поскольку потомков то ли не оказалось… То ли что? То ли были не столь трудолюбивы и без знакомств. Что о нём ещё известно? Совершенно известно, что он оставил подробный дневник. Чего же? Того расследования. И ещё чего? И многих обсуждений этого дела. С кем это? С Софроном Хитрово. И что эти записи? Записи эти, в числе прочих его бумаг были украдены. После чего? После бесследного исчезновения этого человека в Москве. Где его видели в последний раз? В последний раз его видели в Земляном городе. А что бумаги? Они нашлись после пожара 1812-го года. И где? В собрании Алексея Захаровича Хитрово. Это который? Который, будучи человеком при больших чинах, ввёл в Государственном управлении ревизии государственных счетов, которое он возглавляет и по сию пору, ежегодный день печали. В который происходило что? В который должны были печалиться все служащие от государственного контролёра до последнего счетовода. Без чего? Без счёт». Найдено Л. К. в «Вологодских епархиальных ведомостях» от 6 декабря 1864-го года. «Интересен другой случай духовного самопожертвования, произошедший в городе Москве в недавние времена, однако не установленные точно, поскольку когда это церковники брались устанавливать времена? Разве только Серафим Саровский подумывал над этим, ну да ведь он был родом из Солькурска, помилуй Господи, как это из Солькурска, он был родом с небес Господних. Эта история свершения и искупления стала известна нам из уст тверского каменщика Михаила Апраксина, а что есть каменщик, как не гробовщик, а что есть смерть, как не самоубийство, а что есть случайное свидание, как не намеренная встреча, ибо сказано в Святом Писании, и устроил Ной жертвенник Господу; и взял из всякого скота чистого и из всех птиц чистых и принес во всесожжение на жертвеннике, прибывшего в Москву и искавшего хорошей работы. Он ожидал заказа на бирже Хитрова рынка, там и дождался, ибо сказано в Священном Писании, Сизифу дали пушку, ядро и порох. Между тем к нашему каменщику подошли двое подрядчиков (слуги Геенны Огненной) и отвели в сторону торговаться (плясать сатанинские пляски), чтоб не слышали другие, однако там накинули на голову мешок (что было совершенно излишне, поскольку Москвы он не знал) и силой, грозя расправиться с ним, посадили в коляску и повезли в каком-то из направлений. Не стоит строго судить его покорность и скудоумие, происшедшее от отмены всех устоев, отмены того права, на которое всегда имела право церковь. Известно только, что он проезжал мимо Зачатьевского монастыря, он понял это из криков дорожного характера, да не совместится более никогда на одной строке святая обитель и брань извозчиков. Так же он видел стены дома, в который его привезли и, как каменщик, определил их исключительную древность и это был не белый камень, однако не в этом суть нашего богоугодного рассказа. Она же в том, что в доме каменщика подвели к женщине (о вместилище всех благостей мира) и та велела ему замуровать себя в одной из ниш ибо сказано везде, где сказано что-либо внятное уму и сердцу, юношей он играл в куклы Норома и куклы Хина, а перед смертью надевает маску Хёттоко. Мужчины, которые привезли его, пали на колени и стали уговаривать несчастную одуматься, а так же вознесли по три страстные молитвы к престолу Господа, но та была непреклонна и сказала, что так она искупит свои грехи, на что мужчины возразили, что она безгрешна. Разумеется, никто не безгрешен, кроме Всевышнего, однако сие жертвование себя могло искупить очень многое. Да, да, мы ведём речь о несоразмерности. Как несоразмерен истинный бог и псевдокульт, как несоразмерны монгольфьер и цеппелин, как крылья ангелов несоразмерны с казачьей слезой, так и наш журнал несоразмерен с изданиями всякий таких космополитов, разумеется, он лучше и богоугодней. Так вот, каменщик, когда стало понятно, что женщина непреклонна и её слуги встали на её сторону и подступились к нему, веля исполнять приказание, исполнил его и замуровал несчастную, после чего его отвезли обратно с тем же мешком на власах. Переходим к нотации, выводам, учениям нравов, одним словом к морали. Впоследствии этот Михаил Апраксин, работая в строительстве опор для временного моста через Яузу (бессовестнейшее заведения московских властей, которое наш журнал намерен обороть словом Божиим) видел эту женщину вновь, живую и плачущую над рекой. Это ли не чудо и не благость Господа нашего?». Найдено Лукианом Карловичем в «Обособление от связного» Николая-Тараса Сопротивленцева, Москва 1840 год. «Часть первая. Убедительной хроникой того смутного времени (1598 год – 1613 год) может служить одна из тысяч зарисовок осады Кремля и вообще Московской битвы в сентябре 1612 года (Кузьма Минин 17 августа 1558 – 21 мая 1616 года, Дмитрий Пожарский 1 ноября 1578 года – 30 апреля 1642 года). Записи об этом оставлены одним из людей (Владислав Замойский 13 марта 1589 года – 19 ноября 1634 года) полевой обслуги Станислава Жолкевского (1547 или 1550 – 7 октября 1620 года), судьба которых причудлива и заслуживает отдельного повествования, однако дошедшие до наших дней (24 июля 1838 года). Он писал о том, что когда увидел бегущую со стороны Кремля полуголую старуху (Ория Вуковар 1540—1612 годы), сам находился по поручению разыскать кое-что для гетмана, а заодно и разведать. Этот служитель хорошо говорил по-русски и в то время часто использовался как агент вражеских сил, поскольку превосходно умел пресмыкаться, выведывать и втираться в доверие. Старуха то бежала, то переходила на шаг, рот её и шея были залиты кровью и собирать за собой свой собственный гарнизон (многие из солдат (Артём Федосов 5 мая 1590 год – 2 сентября 1612 года, Иван Уваров 18 декабря 1571 года – 2 сентября 1612 года, Тимофей Буров 9 декабря 1582 года – 2 сентября 1612 года, Пересвет Луков 4 апреля 1589 года – 2 сентября 1612 года, Архип Анкудинов 11 января 1585 год – 2 сентября 1612 год, Владимир Топоров 14 апреля 1579 год – 3 сентября 1612 года), отдыхающие после боя, в особенности казаки, шли за ней непонятно из каких соображений) ей приходилось жестами. Многие (Авраамий Палицын 6 мая 1555 года – 13 сентября 1627 года, Василий Туренин-Жар 29 июня 1559 года – 1 августа 1634 года) утверждали, что уже тогда она была мертва и тело её было снабжено иной силой, нежели остаётся в человеческом теле после смерти. Умалишённая старуха как будто воскресла для своего последнего дела и, пользуясь необъяснимой властью, вела за собой невольных сподвижников. Лица этих казаков и ополченцев приобрели бессмысленность и начали разлагаться, как и руки, глаза вознамерились выпасть из своих вместилищ, дыхание исчезло, как опали меха лёгких и увяли рёбра, однако пальцы ещё сильнее вцепились в рукояти бердышей, отчего кожа сильнее слезла с их костей и костяшек, уши оттопырились, ловя переменчивый ветер восстания и его подавления, рты открывались и захлопывались, будто жуя мантию Гонсевского, вырывая её друг у друга из пасти, в зрачках отражались несуществующие багровые закаты, ногти росли быстрее обычного, а бороды и усы втягивались обратно в лицо и виски. Часть вторая. Если кто-то бывал в немецком городе Касселе, он легко представит себе обстановку повсеместных клетей, разрушенных и полуразрушенных, обсыпанных белой пылью и полузаваленных белым камнем, с насаженными на обломанные прутья мертвецами, которая была в то время (начало сентября 1612 года) в Москве, в которой Земляной и Белый города превратились в серые развалины, за каждым углом, в каждой клети и в каждом доме в независимости от степени его разрушения, прятались ополченцы и интервенты, любящие и ненавидящие друг друга, целившиеся из пищалей во все стороны света, в зюйд-зюйд-вест-вест-норд-небеса-небеса-горизонт, точили палаши и копья, всякое мгновение готовые бросить камень в лицо нападавших и пустить в ход своё оружие, люди объединённые в шайки чувствовали себя несколько спокойнее, чем те, которых объединили в полки, потому что в шайках действовала система самоуправления, а полкам надлежало гибнуть в атаках и уж вовсе дрожали те, кто был одинок и не обладал достаточным количеством сведений о происходящем, о том, что творится в Кремле, в церквях и заставах, что осквернили, где поселились и в каких местах заняли оборону или устроили засаду, листья на деревьях ещё были зелёные, однако большинство срублены польской саблей и пятнами разбавляли лежащую на всём белую пыль, в особенности охотно она облекала кресты, для чего ей приходилось сильно взвиваться и той пыли, которой не нашлось места на распятии, доводилось разлетаться в самые дальние области и оседать там. Ория (никто из наблюдавших всё действие не знал, что это Ория) направляла своё войско к единственному уцелевшему в этой интервенистической фантасмагории дому, самому красивому, стоящему на границе Земляного города в окружении сада, который не топтала польская нога, как, весьма вероятно, и казацкая. Возможна даже версия некоего тайного приказа, отданного и оккупантам и освободителям, не трогать этот дом и его обитателей, ввиду всеразличных причин, объяснение коих может быть столь же различно как цвета неживого спектра. К этому дому были пристроены несколько клетей, особенно не обставленные, в которых помещались только какие-то желоба в разобранном виде при соединении могущие образовать, как видно, довольно внушительную и запутанную конструкцию, а так же обода для винных бочек, скобы для строительства, библиотечная лестница на колесах и мелкая кузнечная утварь. Одного взгляда на Орию и её войско было достаточно, чтобы понять, что ей чьи либо тайные, а так же явные и внушительные приказы и повеления были безразличны до той степени безразличия с какой полюса земли взирают на попытки их открытия и прохождения. Её нога ступила в сад и над Москвой разнёсся страшный крик, который мало кто ожидал даже от такой страшной старухи, проникающий в уши всякого и парализующего всякое движение». Была третья, для расследования деятельности террористов бесполезна. Обнаружено Лукианом Карловичем в литературном альманахе «Полярная звезда» за 1824-й год. «Сие обозрение будет начато мною с заявления, которое должен прочесть и понять каждый, кто читает и понимает. Я, Пётр-Самсон Бестужев-Дарский, не желаю ничего обозревать и уж менее всего я желаю обозревать какую-либо литературу. Увольте. Прошу вас всех, увольте меня от этого. Никакие повести и драмы не возбуждают моего любопытства, что бы я их читал, да ещё и что-то там понимал, в чём-то там разбирался и остепенялся. Да ещё и связанные с ними события. Вот брат говорит, поезжай в Англию, там родился какой-то Уильям Коллинз, который ещё ничего не написал, потому что ему только полгода от роду, однако в своё время напишет и ещё какое, и было бы не худо уже сейчас подчеркнуть, что наш альманах его заметил и выделил, и отнёсся к его литературному дарованию (явленному уже в шесть месяцев), как к выдающемуся и экстраординарному. Бессмыслица. Опять же, едва я только отбоярился (прошу прощения, да другого верного слова не подобрать) от этой треклятой Англии, где туман ещё хуже чем на Хитровской площади, у нас площадь, а у них под ним вся страна, а может это они его к нам и завезли, так вот, едва я только дал понять, что ни в какую Англию, разумеется, не поеду, так тут новая литературная напасть, от них прямо некуда деваться, когда служишь в этаком как сей альманахе. Спросите меня, что может быть хуже Англии и я вам отвечу. Место под названием Мессолунги, расположение которого вам не укажет даже самый толковый географ. Разве что президент Французского географического общества. Он, покопавшись в своих картах и секстантах, возможно и скажет вам, что это место находится в ещё более причудливой и отвратительной и даже абсурдной по звучанию своему точке Османская Греция. Да я когда услыхал, что должен буду ехать в Османскую Грецию, раз уж мне не хочется в Англию, подумал, что редакция таким образом намекает мне, что я должен совершить над собой самоубийство. Османская Греция, подумать только. И что же влечёт меня в Османскую Грецию, в место её под названием Мессолунги? Разумеется, известный скандалист и пьяница лорд Байрон, который только в подобном уголке земли и мог скончаться. Немного поразмыслив, я сказал, постойте, а в какой связи состоит помянутый лорд и предмет исследований и публикаций нашего альманаха? Так выяснилось, что этот Байрон помимо всех своих похождений и эскапад был ещё и литератором, сочинял какие-то поэмы и считался английским поэтом-романтиком. Я спросил у брата, если английский поэт-романтик почил в Мессолунги в Османской Греции, продолжает ли он считаться таковым, однако же брат только странно посмотрел на меня, как, бывало, смотрел на Григория (не знаю его фамилии), который служил у нас наборщиком. Отбившись от Англии, я с новой силой вступил в бой против Османской Греции. И вновь победа за мной, хотя, возможно, я и использовал против брата запрещённые приёмы. Однако на войне как на войне. Кто это говорил? По-моему какой-то китаец. Однако к делу. После Мессолунги я получаю новое задание, которое не требует моего присутствия в самых поганых уголках земли. Хвала небесам, в джунглях Африки в этом году не родилось ни одного гениального в будущем писателя, не то бы мне точно суждено было там оказаться. Более того, брат давеча представил мне список литераторов которые должны будут родиться в следующем году и которых не худо бы было отметить в нашем альманахе. Какие-то Игнатий Цингерле, Перегрин Обдржалек, Василий Водовозов и, та-да-да-дам, звучат фанфары, Бернардо Гимарайнш, каковой и ожидался где-то в джунглях Южной Америки, как будто его маменька и папенька читают мои самые скверные мысли и норовят воплотить их в жизнь. Ну да я не привык брюзжать наперёд, может ещё и обойдётся. Ну так вот, о задании не требующем отъезда из Петербурга. Тоже тот ещё абсурдный кивок. Послушайте только его суть. Североамериканский сочинитель Вашингтон Ирвинг в этом году опубликовал книгу „Сказки путешественника“ и в связи с этим мы собираемся выпустить в нашем альманахе обозрение его рассказа четырёхлетней давности „Легенда о Сонной лощине“. Нет ну каково? Где логическая связность данных происшествий? Ладно, я уже устал спорить с братом, однако и читать эту легенду, да ещё и на английском, который я малость подзабыл, а значит нужно будет то и дело листать этот пыльный словарь, не очень-то собирался. Но обозрение его представить был должен. Отчего бы то, что я уже написал выше не может служить таким обозрением? Кто ещё, скажите на милость, у нас в России читал эту легенду о какой-то там Сонной лощине? Ну вот и я считаю, что развести побольше воды, набросать несколько расплывчатых фраз вроде: „данное произведение без сомнения служит примером всем англоговорящим народам, однако для русского обывателя его степенность устаревает“ или „кто как, а ваш покорный слуга теперь не сможет терпеть сонливость и ни в жизни не поедет охотиться в какую бы то ни было лощину, даже если там соберётся целый табун кабанов“, или „разумеется, Вашингтон Ирвинг известный литератор, заслуживший честь почивать на лаврах самого высокого свойства, однако же его „Легенда о Сонной лощине“ оставляет чувство некоего недоумения и даже недоразумения понятийности“, или „что это вообще за место, Сонная лощина, написал бы, я понимаю, про важные человечеству места, про Османскую Грецию для примера, или, если имеешь пристрастие к провинции, так про Орёл или Одессу“, одним словом напишу что-либо в подобных выражениях». После сидения в читальном сыщики едва не совсем ополоумели и соскучились по, потому то, сделали дальше, не должно странным.