Большое собрание мистических историй в одном томе - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поблизости никого не было. Взобравшись на раскидистое дерево, я полностью скрылся в его тенистых ветвях.
Теперь требовалось затаиться и ждать, что я и сделал, ухватившись за ствол, как утопающий за обломок затонувшего корабля.
Когда стало темно – совсем темно, – я покинул своё убежище и, крадучись, стараясь ступать как можно тише, чтобы не потревожить мертвецов, вернулся на кладбище.
Я всё шёл и шёл. Но никак не мог отыскать место её захоронения! Сколько я ни всматривался в темноту, сколько ни бродил, раскинув руки, ударяясь о надгробия ладонями, ногами, коленями, грудью и даже головой, – всё было тщетно. Как слепец, я ощупывал камни, кресты, металлические решётки, венки из стекла и увядшие цветы. Водя по буквам кончиками пальцев, пытался прочесть имена усопших. Ох уж этот мрак! Кромешный мрак! Мне никогда не найти её!
Ночь была абсолютно безлунная. Ну что за ночь! И тут на узкой тропинке между двумя рядами могил я ощутил гнетущий безотчётный ужас. Могилы, могилы, могилы! Справа, слева, впереди, позади – повсюду одни могилы! У меня подкосились ноги, и я присел на чьё-то надгробие, не в силах идти дальше.
В тишине было отчётливо слышно, как бьётся моё сердце. Но мне показалось, что я уловил ещё что-то. Что? Пугающий, отвратительный, еле различимый звук. Может, он раздавался только у меня в голове, идущей кругом во мраке ночи, или доносился из-под земли, из сакральной обители мертвецов? Я попробовал оглядеться, но в непроницаемой темноте это было абсолютно бессмысленно.
Сколько времени я пробыл там? Не знаю. Страх сковал меня, пригвоздив к месту. Во власти леденящего ужаса я готов был завыть, даже умереть.
И тут мне почудилось, что мраморная плита, на которой я сидел, сдвинулась. Ну конечно, так и есть, словно кто-то приподнял её. Подскочив, я рухнул на соседнюю могилу и увидел – да, увидел, – как плита сместилась вправо и съехала вниз. В следующее мгновение передо мной предстал мертвец. Это был лишённый плоти скелет, но именно он своей согбенной спиной сдвинул плиту с могилы. Я видел всё собственными глазами, видел очень хорошо, хотя стояла глубокая ночь. На кресте красовалась надпись: «Здесь покоится Жак Оливант, ушедший из жизни в возрасте пятидесяти одного года. Он любил близких, творил добро, был честен и почил в мире».
Как и я, покойник тоже прочёл эпитафию на своём надгробии. Затем взял с земли маленький заострённый камешек и принялся скрести им крест. Постепенно он соскоблил все буквы, которые там были высечены, и уставился пустыми глазницами на очищенную от слов поверхность. Потом протянул указательный палец, вернее, оставшуюся от оного тонкую кость, и нацарапал новую надпись, чёткую, будто кончиком спички на белёной стене:
«Здесь покоится Жак Оливант, ушедший из жизни в возрасте пятидесяти одного года. Алчность его не знала границ. Ради наследства он жестоким обращением ускорил смерть отца, изводил жену и детей, обманывал соседей, воровал, если подворачивался случай, и умер в нищете».
Когда дело было сделано, мертвец застыл рядом с крестом, словно немой укор человеческой лжи. И тут я заметил, что обитатели других могил также выбрались из-под земли и, дабы восстановить истину, принялись стирать небылицы, написанные их родными на надгробиях.
Оказалось, что все эти любящие отцы, верные супруги, послушные сыновья, целомудренные девушки, честные торговцы, все эти так называемые добропорядочные мужчины и женщины в действительности были подлыми, злыми, лицемерными, завистливыми. Все они мучили своих близких, крали, обманывали, совершали постыдные, отвратительные поступки. В чём признавались здесь, сейчас, у врат в загробный мир, меняя тексты эпитафий на беспощадную, святую, ужасающую правду, которая на этом свете была никому не известна, а может, просто её не хотели знать или притворялись, будто не знают.
Я подумал, что и она, вероятно, восстала из чрева могилы и в этот момент, подобно другим, кается в своих прегрешениях.
Уверенный, что теперь мне не составит труда найти её, я пошёл ей навстречу мимо бесчисленных скелетов и трупов, между могил, ощетинившихся раскрытыми гробами, ибо страх больше не сковывал меня.
Несмотря на саван, скрывавший лицо, я узнал её издалека.
На мраморном кресте вместо прежней надписи – «Она любила, была любима и умерла» – значилось:
«Намереваясь обмануть своего любовника, она отправилась на свидание, замёрзла под дождём и умерла».
Говорят, на рассвете меня обнаружили лежащим без чувств на её могиле.
1909
Уильям Уаймарк Джейкобс
(1863–1943)
Обезьянья лапка
Пер. с англ. В. Харитонова
I
Снаружи был холодный и сырой вечер, а в зашторенной гостиной «Ракитника» ярко полыхал камин. Отец и сын играли в шахматы, и первый, поборник острой игры, так откровенно и глупо подставил своего короля, что не удержалась от замечания даже седоволосая мать семейства, мирно вязавшая у камелька.
– Ты гляди, какой ветер, – сказал мистер Уайт, поздно заметив свою оплошность и горячо желая, чтобы сын ее проглядел.
– Слышу, – сказал тот, зорко высматривая доску из-за протянутой руки. – Шах.
– Вряд ли он сегодня к нам выберется, – сказал отец, нерешительно перебирая над доской пальцами.
– Мат, – ответил сын.
– Хуже нет – жить на отшибе! – необъяснимо взорвался мистер Уайт. – Грязнее и сырее нашей дыры на всем свете не сыщешь. За порогом болото, на дороге потоп. Куда они смотрят?! Если жильцы только в двух домах, значит, можно о них не думать?
– Успокойся, дорогой, – умиротворяюще сказала жена, – выиграешь в следующий раз.
Вскинув глаза, мистер Уайт перехватил понимающий взгляд, которым обменялись мать с сыном. Слова застыли у него на губах, и виноватая улыбка скользнула в редкую седую бороду.
– Вот и он, – отозвался Герберт Уайт на громкий стук калитки и тяжелые шаги под дверью.
По-хозяйски суетясь, отец пошел открыть дверь, и было слышно, как он сочувствует гостю. Гость и сам себе сочувствовал, а миссис Уайт поцокала языком и раз-другой кашлянула, когда в комнату вошел муж и следом высокий статный мужчина с глазами-бусинками и румянцем во всю щеку.
– Сержант Моррис, – представил его муж.
Сержант пожал им руки, занял предложенное место у камина и удовлетворенно огляделся, а хозяин тем временем достал бутылку виски, стаканы и поставил на огонь маленький медный чайник.
После третьей порции глазки у сержанта заблестели, язык развязался,
