Звезда цесаревны. Борьба у престола - Надежда Ивановна Мердер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Красота Прасковьи Григорьевны не могла не произвести на него впечатления, а постоянная близость во время непрерывных празднеств при Петре II обратила это впечатление в более глубокое чувство.
Паша услышала тяжёлые, шаркающие шаги Тихона, спешившего распорядиться. Шаги затихли. Дивинский остался, видимо, один.
Паша уже овладела собой. Она смело раскрыла дверь и вошла в залу. На большом мягком кресле, вытянув ноги в грязных ботфортах с раструбами, сидел Дивинский. Шляпа валялась вместе с крагами на ковре. Голова Дивинского опущена на грудь. Очевидно, он очень устал, и им сразу овладела дремота… Он был без парика, который ввёл в форму офицеров покойный император. Короткие, тёмно-русые кудри были встрёпаны. Глаза закрыты.
Княжна на цыпочках, затаив дыхание, подошла к нему. Но привычка бодрствовать и во сне, приобретённая за последние тревожные дни, сказалась. Как ни были легки её шаги, Дивинский раскрыл глаза, поднял голову и мгновенно вскочил на ноги.
С улыбкой, сияющими глазами глядела на него княжна.
— Княжна! Прасковья Григорьевна! — радостно воскликнул Дивинский, и яркая краска залила его лицо.
Он сделал шаг вперёд, но тотчас смущённо остановился, опустив глаза на свои грязные сапоги. Его камзол также был не особенно чист. Сразу было видно, что он приехал сюда прямо с трудной дороги.
Несколько мгновений они, смущённые, молча стояли друг перед другом. Как всегда бывает в таких случаях, женщина скорее овладела собою.
— Здравствуйте, Фёдор Никитич, — почти спокойно произнесла она, протягивая ему руку.
Но рука её была холодна и дрожала. Дивинский почтительно ж робко едва прикоснулся к ней.
— Ну, как… вы здоровы? Слава Богу!.. — говорила Паша, не спуская с него глаз.
Мало-помалу и Дивинский овладел собою. Он поднял голову.
— Я прямо с дороги, мне надо видеть Григория Дмитриевича, — начал он. — Я не ожидал увидеть вас сегодня. Простите за мой вид.
И он опять взглянул на свои сапоги.
— Я всегда рада вам, — тихо ответила Паша, и её голос слегка дрогнул. — Слава Богу, что вы вернулись, — ещё тише добавила она. — Я так ждала вас! Но садитесь же, вы устали.
— Так вы ждали меня? — повторил Дивинский, приближаясь к ней и осторожно беря её за руку.
— Я ждала вас, — тяжело дыша, ответила Паша, не отнимая руки.
— А я, — шёпотом произнёс Фёдор Никитич, — я только о вас и думал… Только и ждал встречи с вами… Я ни на минуту не забывал о вас. И в мечтах о своей судьбе я всегда видел вас рядом с собой…
Он крепче сжимал руку княжны и ближе подвигался к ней. Он чувствовал на своём лице жар её пылающего лица.
— Давно, давно, не знаю когда, мне кажется, всегда, только о вас и думал, мечтал, надеялся, любил…
Последнее слово вырвалось у него, и словно порвалась какая‑то узда, удерживавшая его. Магическое слово сразу сделало близким и доступным то, о чём он мечтал бессонными ночами, что казалось ему так бесконечно далёким.
И это слово сладкой болью отозвалось в страстном сердце внучки Абдул — мирзы, чья огненная кровь кипела в её жилах.
С тихим, блаженно — страдальческим вздохом Паша вся подалась вперёд и судорожно крепко обняла Фёдора Никитича.
— Федя, милый!..
Шум шагов нарушил очарованье. Тихон в сопровождении двух лакеев входил в залу. Лакеи несли за ним подносы с вином и закуской. Увидя княжну, Тихон заметно удивился.
— Тихон, — весело воскликнула княжна. — Отчего один прибор? Я тоже голодна!
— Княжна, голубушка, я мигом, — отвечал старик. — Разве знал я!..
— Ну, ладно, ладно, — прервала его княжна, — Вели дать скорее прибор и бокал.
Пока лакеи устанавливали на столиках блюда и бутылки, Тихон сам поспешил за прибором для своей княжны.
Дивинский счастливыми глазами глядел на Пашу.
Тихон принёс прибор и бокал и по знаку княжны удалился. Дивинский остался наедине с Пашей. Она сама налила ему вина и пригубила его. Они ели с одной тарелки, смеялись, о чём‑то говорили и забыли обо всём в мире. Чем‑то далёким казались Дивинскому и его поездка, и Анна, и те важные вести, с которыми он так спешил к Григорию Дмитриевичу. Всё это было для него сейчас не важно. Важно было для него только его собственное чувство, первый поцелуй, эти минуты наедине, это дорогое лицо, эти глаза, волосы, тонкие руки… Не было ни прошлого, ни будущего.
Бесконечной нежностью светилось это дорогое лицо, на которое он не мог налюбоваться. Это были минуты, когда раскрылись их сердца, и вольные, счастливые, томные слова текли, как ручей. Они говорили, и им всё казалось, что осталось сказать бесконечно много и что никогда они не выскажут всей души…
Сколько прошло времени… Час, два — никто из них не мог бы сказать. — Удивлённый князь остановился на пороге, поражённый необычайной картиной. За маленьким столиком рядом с Дивинским сидела весёлая и оживлённая Паша, перед ней стоял бокал вина, Дивинский что‑то с жаром говорил.
— Ай да дочь! — воскликнул весело Григорий Дмитриевич. — А ты, Федька, с луны, что ли, свалился?
При звуке голоса князя Фёдор Никитич так стремительно вскочил с места, что чуть не опрокинул столик. Паша тоже встала, открытым взором глядя на отца.
— Князь Григорий Дмитриевич! — взволнованно произнёс Дивинский. — Я привёз важные вести!..
— Батюшка! — воскликнула Паша, бросаясь к отцу и крепко обнимая его.
— Ах ты! — произнёс князь, целуя дочь. — Оставь, потом, потом, — добавил он, ласково отстраняя её. — Вижу уж, знаю… Ну, иди к себе, а мы с Фёдором Никитичем посчитаемся. А тебе ужо попадёт…
— Отец, он всё скажет, — тихо и серьёзно произнесла Паша.
— Ладно, ладно, ступай, — сказал князь.
Паша радостно улыбнулась Дивинскому и вышла из залы.
— Ну, что, говори, — нетерпеливо начал Юсупов. — Это потом… — и он махнул рукой вслед ушедшей дочери.
Он подошёл к столу и один за другим выпил два бокала вина. Казалось, его нисколько не удивила такая близость его дочери к Фёдору
