Солнце в зените - Шэрон Кей Пенман

Аббат с презрением взирал на коня, вторгнувшегося на чужую землю, даже несмотря на близость в расстояние вытянутой руки между ним и холкой чалого.

'Право убежища признано Святой Церковью с момента, как Господь сказал Наместнику Христа: 'Ты - Петр, и на этом камне поставлю я свой Храм, над которым не возобладают и врата ада''.

'Да, право признано. Но не каждая церковь может предоставлять убежище. Ваше аббатство не обладает королевской хартией и не указывается как храм с возможностью пристанища папской буллой. Вам известны данные факты также хорошо, как и мне, аббат Джон'.

Аббат Стрейншем вспыхнул, а затем побледнел. В этом холодном насмешливом голосе ничего не было от благоговения перед священством, в нем звучала только надменность и изысканное знание законов канона, свойственное лишь избранным духовным лицам. Он впервые направил взгляд в наполовину затененное поднятым забралом лицо. Даже Клифтон и Трешем похолодели при возникшем подозрении, не смея его озвучить, они стали свидетелями, как аббат преклонил колени на пороге, произнося внезапно ставшим смиренным голосом: 'Прошу прошения у моего господина, но я сразу не узнал Вашу Милость' .

Эдвард равнодушно взглянул на аббата. Он услышал, как его имя разносится по храму, переходя с уст одного на уста другого с почти осязаемым страхом.

'Посторонитесь, Святой Отец', - приказал король, и йоркистские солдаты хлынули вперед, чтобы остановиться в нерешительности, ибо священник и шага не сделал из пространства дверного проема.

'Мой господин, вам не следует так поступать', - настойчиво повторил монах. 'Не оскверняйте вашей победы кровью, пролитой на земле Божьего храма. Разве не стоит вам сегодня чувствовать благодарность за оказанную милость? Вы отплатите Господу за его великодушие разбрызганной по его Дому кровью? Ради спасения вашей души, мой господин, подумайте!'

На долгий миг, пока укрывшиеся в аббатстве дрожали, а священник затаил дыхание, Эдвард, ничего не говоря, смотрел на него. Затем он нехотя кивнул.

'Вы спорите скорее как законник, нежели как духовное лицо'. Уголок королевского рта дернулся. 'Как бы то ни было, с ними такая же история. Замечательно. Жизни находящихся в часовне принадлежат вам. Отдаю их. Как военную добычу', - добавил насмешливо Эдвард и искусно повернул чалого от порога аббатства, тогда как ланкастерцы с радостью воспринимали отмену ожидаемой кары, а его солдаты с горьким изумлением ее переваривали. Внутри монастырских стен смеялись и обнимались, кто-то застыл в ошеломлении. Трешем и Клифтон не сводили друг с друга глаз, не в силах поверить в избавление, но потом и они, обнявшись, начали одновременно говорить с лихорадочным оживлением вновь вернувшихся к земному существованию.

Почти у их ног, прижавшись к одной из вздымающихся ввысь каменных колонн, сгорбившись, лежал человек. Он не двигался, не произносил ни слова, с полным равнодушием слушая, как аббат Стрешем старался повлиять на Эдварда Йорка. Сейчас он поднял взгляд, направив его на Трешема и Клифтона. Лицо неизвестного было покрыто запеченной кровью и грязью до такой степени, что его опознание стало бы серьезным испытанием даже для близких, любящих и любимых. Над глазом наливался желтизной синяк, сопровождаемый кровоподтеком. Более, чем кто-либо из присутствующих, он казался омытым в крови, - она засохла на спутанных каштановых волосах, застыла коркой на поверхности доспехов, мелкими брызгами испещрила брови. Невозможно представлялось точно определить, сколько ее принадлежало, если хоть немного принадлежало, этому воину. В глазах не обнаруживалось ни единой унции боли, зато плескалось море чувств. Когда мужчина заговорил, в голосе также ничего не звучало, хотя сами слова кололи жестокостью, голос отличался мягкостью, пусть и совершенно лишенной эмоций.

'Вы действительно верите, что Йорк оставит вам жизнь, как только выяснит имена собравшихся в этой церкви?'

Застигнутый врасплох Трешем огрызнулся: 'Почему бы нет? Он дал слово. Вы не слышали?'

'Да, слышал. Только скажите мне вот что, Трешем. Если бы аббатство было наполнено рыцарями Йорка, как долго вы позволили бы им коптить небо?'

Трешем вздрогнул, услышав свое имя. Он нагнулся и, всматриваясь в полумрак, выдохнул: 'Иисусе! Бофор! Я слышал, вы пали в бою!'

Сомерсет просто взглянул на него, и собеседник почувствовал, как его чувства оживают, опасно приближаясь к состоянию гнева. Бофору удалось разбить надежды, питаемые в связи с неосторожной снисходительностью Йорка. Также он, с точки зрения Трешема, привел их всех к разгрому, выдвинув новый тщеславный план сражения. Облегчение от устремления накопившейся боли на осязаемую цель оказалось невероятно сладостным.

'После совершенной вами сегодня работы, я бы скорее не стал ничего слушать от вас касательно того, что Йорк сделает и что не станет делать. Видит Бог, вам не посчастливилось прочесть его замыслы относительно поля боя! Как и не следует мне вам напоминать, даже если вы окажетесь правы, и наши жизни пойдут в уплату, вы, мой господин Сомерсет, первым положите голову на плаху!'

Клифтон быстро встал между ними, ибо смертоносный нрав Бофоров был притчей во языцех. Но Сомерсет не двигался, просто глядя на Трешема.

'Ради Христа распятого, человече', - медленно произнес он, 'вы, правда, думаете, я об этом забочусь?'

Позади них произошло какое-то движение. Сэр Хамфри Одли, еще один из имеющих мало причин ожидать от Йорка милосердие, пробивал локтями дорогу к ним.

'Эдмунд, слава Господу!'

Сомерсет ничего не ответил, казалось, не узнав его, хотя Одли был ему лучшим другом, как в юности, так и потом, в зрелости.

'По поводу твоего брата, Эдмунд...', - начал Одли, но затем понял нелепость соболезнований в личной беде, когда понятный им мир превратился в пепел.

Клифтон спросил, явно терзаясь сомнениями: 'Вам не известно, принца Эдуарда схватили?'

Все разговоры вокруг мгновенно стихли. Из группы людей, скучившихся у купели один поднялся на колени, повернув к спрашивающему опаленное лицо. Одли узнал Джона Гауэра, оруженосца их принца, и ощутил лизнувшую