Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

Поиск как процесс. Вне процесса не существует поиска, тогда каким образом соединить движущийся во времени процесс с конечной целостностью созданного произведения? Как можно блуждание по лесу с лукошком в поисках грибов идентифицировать с уже собранным лукошком, представленным, как конечная победа, успех, завершенная цельность. Только наполненное грибами лукошко похоже на произведение искусства. А «блуждание по лесу» в поисках грибов остается личным делом любителя прогулок на свежем воздухе. Подмена цельного результата поиском или утверждение поиска произведением искусства равносильны для меня злому умыслу, о котором писал тот же Валери в своем «Введении в систему Леонардо да Винчи»: «Дурная привычка принимать метонимию за открытие, метафору за доказательство, словоизвержение за поток капитальных знаний, а себя самого за пророка, – это зло рождается вместе с нами».

Слово «поиск» естественно согласуется с тем, чего пока нет в наличии, с тем, что нам хочется найти. Но менее всего возможностей оставляет «ищущим» режиссерам кинематограф, требуя фиксации на пленке уже придуманного и решенного для себя, то есть найденного.

Суркова. Размышления Тарковского о поиске в искусстве тем более парадоксальны, что его принято считать одним из наиболее новаторских и потому наиболее спорных художников в нашем кинематографе. Казалось бы, кому как ни ему отстаивать право на поиск, и свободный эксперимент в творчестве. Однако Тарковский слишком требователен и беспощаден к себе и другим, попадающим в орбиту его внимания, чтобы списывать свои и их неудачи, ссылаясь на какой-то «поиск». Я, мол искал, но пока что не нашел… Это твое личное дело! Но другим должно быть представлено созданное тобой произведение искусства, которое кажется художнику состоявшимся, то есть уже найденным. А далее пускай судят да рядят, обсуждая его. Тогда как неудача остается только личным делом частного человека…

На самом деле, в поисках единственного правильного решения у Тарковского было множество вариантов монтажа «Зеркала», которое долго не желало клеиться – не складывался материал, провисал, торчал то один, то другой кусок, разрушавшие стройность и внутреннюю завершенность. Тарковский был мрачен, напряжен и необщителен. Он нервничал, но ему в голову не приходило списывать свои неудачи на экспериментальный характер картины, которая на самом деле была уже в замысле сложной и необычной в исполнении. Конечно, он маялся и искал, но полагал для себя принципиально важным скрыть следы этих поисков за движением кадров уже сложившейся картины.

Вспоминается начало работы над фильмом: ворохи фотографий на столе, пробы, пробы, пробы актеров, интерьеры, эскизы декораций на натуре, проекты будущих павильонов, фотографии пейзажей, где предполагались съемки. То, что казалось уже найденным или побуждало к дальнейшим размышлениям, прикреплялось к стенам рабочей комнаты на студии, запихивалось под стекло его письменного стола… «экспозиция» день ото дня менялась. «Не знаю – не знаю, что из этого получится», – хмуро, скороговоркой то и дело бормочет себе под нос Тарковский.

А потом были первые съемки: натура в Тучкове, под Москвой… выстроенный у леса хутор. Сарай, который в один злосчастный вечер загорится, и всполохи огня которого обожгут память героини фильма. Колодец с журавлем. Этот хутор из далеких предвоенных лет, на нем жила летом молодая женщина, корректор одной московской типографии, вместе с двумя своими малышами. И ждала приезда мужа… Сидела на заборе, сколоченном из двух жердей, курила и ждала… вглядывалась в раскинувшееся перед хутором гречишное поле с торчащим посреди него кустом и снова надеялась, завидя издалека одинокого прохожего, не обогнет ли он куст справа и тогда… он направится к их дому, и это будет означать, что приехал муж и отец, который к ним, однако, никогда не возвратится, а она останется ему верна до конца.

Я полагаю, что Тарковский выступал против поиска, «амнистирующего», как он часто говорил, «убожество» и творческую несостоятельность. Но разве не искал он сам ежесекундно, перекраивая сценарий в течение всех съемок, «вживаясь» всякий раз заново в атмосферу съемочной площадки, сообразуясь с неожиданностями погоды и освещения, своего настроения и состояния актера. Часто интуитивно нащупывая новую деталь возводимого им целого произведения. Чем это можно назвать, как не поисками? Сколько раз во время съемок «Зеркала» я видела, как Тарковский с Рербергом проводили долгие часы у натурной декорации хутора. Для того чтобы заново «сжиться» с этим домом и тенями тогдашних его обитателей, пробудить в себе те уже утерянные ощущения, которые были связаны с этим местом и этими стенами, той погодой и разным временем суток в том далеком прошлом. Тарковский почти наощупь стремился возродить в себе ту единственность своих детских ощущений, которые были связаны с этим домом и этой природой. Он хотел уловить заново подслушанное им теперь и тем самым отвоеванное у времени то целостное состояние «легкого дыхания» детства, которое уже навсегда развеялись в прошлом. Разве этот путь не предполагал поисков?

В другой деревне группа отыскала уже готовую избу «пятистенку», стоящую в отдалении, над самой речкой. Так в день съемок по речке стелился туман, накрапывал тот безнадежный летний дождик, что, бывает, встречает и провожает в ночь многие дни подряд… В этот дом, к жене сельского врача, женщине, поглощенной только своими семейными хлопотами в прекрасно налаженном хозяйстве, своим мужем и своим крошечным пухленьким сыном, понесет продавать серьги и кольцо героиня фильма ради того, чтобы накормить собственных детей… во время эвакуации… понесет за много километров, раздраженная, и усталая, и неловкая в этой вынужденной для нее ситуации «купли-продажи»… А за нею будет плестись ее сын, теперь уже не малыш, а подросток с детскими цыпками на ногах и рано повзрослевшими от военных тягот грустными и многое понимающими глазами…

Все эти съемки были летом… Проявлялся первый материал… Тарковский нервничал, как нервничали многие в группе, и, изумляясь, восклицал: «Казалось бы, уж не первая картина, а каждый раз начинаешь все как будто бы заново… Мучение какое-то. И ведь самый приятный момент, когда ждешь и надеешься, веришь, – а когда видишь готовое на экране, даже если замечаешь, что кое-что, кажется, все-таки вышло… в этот момент почему-то не испытываешь удовлетворения, как будто бы все это так и должно быть… Пронесло…»

Когда в группе Тарковского со стороны наблюдаешь за работой над фильмом с самого начала и до конца, то становишься свидетелем того, как буквально на глазах «оформляется» стержневая, скрепляющая «идея» всего съемочного коллектива. Ощущаешь, как туманность первоначального блуждания, какая-то дряблость намерений вдруг начинает вырабатываться в рельефную мускулатуру. И вот, подобно собаке, взявшей наконец след, всеускоряющаяся стремительность бега к развязке. Хотя и в канун завершения фильма тех, кто давно работает с Тарковским, не удивляет, что