Певерил Пик - Вальтер Скотт

Тут судья засунул большие пальцы обеих рук за пояс, что было излюбленной его привычкой в подобных случаях, и вскричал:

— Мистер прокурор, не говорите мне о том, что вы доказали бы или могли бы доказать! Докажите нам всё, что вам угодно, но только при помощи законных свидетелей. Жизнь человеческая не должна зависеть от умения законника красноречиво излагать свои мысли.

— Но и факт существования бесчестного заговора не должен быть замят из-за вашей поспешности, — ответил прокурор. — Я не могу вызвать сюда и мистера Чиффинча, ибо сейчас получил достоверное известие из Уайтхолла, что он занят особым поручением короля.

— Тогда, мистер прокурор, предъявите письма, в доставке которых обвиняется этот молодой человек, — сказал судья.

— Они представлены Тайному совету, милорд.

— Так почему же вы здесь основываете на них свои обвинения? — спросил судья. — Мне кажется, вы смеетесь над судом.

— Раз вам угодно так думать, ваша милость, — ответил прокурор, с раздражением усаживаясь на своё место, — можете вести дело как вам заблагорассудится.

— Если у вас нет более свидетелей, то будьте добры изложить ваши доказательства присяжным, — сказал судья.

— Сделать это не стоит труда, — ответил королевский обвинитель. — Я хорошо вижу, к чему вы клоните.

— Подумайте как следует, — посоветовал Скрогз. — Рассудите сами, ваше обвинение против обоих Певерилов почти не доказано, а обвинение против маленького человечка совершенно не обосновано, за исключением того, что доктор Оутс заявил, будто он в одном случае оказался великаном. Такого чуда и сам папа не сотворит!

Этот выпад, рассмешивший всё собрание, глубоко возмутил прокурора.

— Мистер прокурор, — сказал Оутс, всегда вмешивавшийся в дела такого рода, — это означает ясный и полный отказ от обвине-ения и, должен ска-за-ать, просто удушение за-аговора.

— Тогда пусть дьявол, который его породил, и хлопочет о нём! — закричал прокурор и, бросив на пол свою папку с бумагами, вышел из залы суда, словно рассердившись на всех, кто имел отношение к этому процессу.

Судья восстановил тишину — когда прокурор швырнул на пол дело, в зале поднялся громкий ропот — и начал наставлять присяжных, стараясь, как и прежде, казаться беспристрастным к обеим сторонам. Он клялся спасением своей души, что не сомневается в существовании страшного и заслуживающего самого жестокого осуждения заговора папистов, как не сомневается в предательстве Иуды Искариота, и что считает доктора Оутса орудием провидения для спасения Англии от всех несчастий — от убийства его величества и от второй Варфоломеевской ночи на улицах Лондона. Но затем он добавил, что беспристрастность английских законов требует: чем серьезнее преступление, тем неоспоримее должны быть доказательства. Сейчас они рассматривают дело лишь соучастников, ибо возглавляющему их лицу — так он назвал графиню Дерби — ещё не предъявлено обвинение и оно находится на свободе. А что касается показаний доктора Оутса о личных делах этой благородной дамы, то её слова — если она употребила таковые в порыве гнева — о помощи, которой она ожидала в своём изменническом деле от этих Певерилов и от своих родственников или родственников её сына, из рода Стэнли, могли быть лишь вспышкой женского гнева — dulcis Amaryllidis ira[97], как говорит поэт. Кто знает, не ошибся ли доктор Оутс — будучи джентльменом, обладающим приятной внешностью и весёлым нравом, — приняв удар веером по руке за упрек в недостатке мужества в деле католиков, когда, весьма возможно, речь шла о мужестве много порядка, ибо папистки, говорят, очень жестоко испытывают новообращённых и юных кандидатов в орден.

— Разумеется, я говорю это в шутку, — добавил судья, — не желая запятнать репутацию ни достопочтенной графини, ни преподобного доктора. Просто я думаю, что разговор между ними, возможно, не имел никакого отношения к государственной измене. Что же касается доводов прокурора относительно побега молодого Певерила и вооруженной силы, им примененной, то я уверен, что, когда такие вещи происходят в цивилизованной стране, их легко доказать и что мы с вами, джентльмены, не должны принимать на веру ничего, что не доказано. В отношении же третьего обвиняемого, этого Galfridus minimus[98], — продолжал он, — я не могу найти даже тени подозрения против него. Смешно думать, что это недоразвитое существо очертя голову бросилось бы в гущу политических интриг, а тем более — военных хитростей. Стоит лишь взглянуть на него, как станет ясна вся абсурдность подобных предположений, ибо существо это по своему возрасту больше подходит для могилы, чем для заговора, а по росту и внешности — скорее для кукольного театра, чем для тайных козней.

При этих словах карлик пронзительно завизжал, уверяя судью, что он, каков он там ни есть, принимал участие в семи заговорах во времена Кромвеля вместе, гордо добавил он, с самыми высокими людьми Англии. Бесподобный вид, с которым сэр Джефри Хадсон сделал это хвастливое заявление, вызвал хохот во всей зале и придал ещё более смешной оборот делу, так что единогласное решение присяжных, признавших подсудимых невиновными, было оглашено перед смеявшейся до слез толпой.

Обвиняемые были освобождены. С живейшим сочувствием смотрели многие, как сын бросился в объятия отца и как потом оба дружески подали руки бедному товарищу по несчастью, который, подобно маленькой собачонке, очутился наконец между ними и своим хныканьем вымолил себе свою долю участия и радости.

Таково было необычное окончание этого процесса. Карл думал было похвалиться этим перед герцогом Ормондом, ибо он сам способствовал спасению обвиняемых от строгости законов, но с изумлением и досадой вынужден был услышать холодный ответ его светлости, что он рад освобождению несчастных, но предпочёл бы, чтобы король помиловал их сам, а не через судью, который прибегал к уловкам, словно жонглер, манипулирующий чашками и шарами.

Глава XLII

…Я свалил быВ бою таких с полсотни.[99]

Без сомнения, многие из зрителей, присутствовавших на описанном нами судебном процессе, с удивлением следили за ходом дела и заключили, что ссора между судьей и прокурором была подстроена нарочно, с целью провалить обвинение. Однако, хотя судейских чиновников и заподозрили в тайном сговоре, посетители суда, в большинстве своём люди умные и образованные, давно подозревавшие, что дело о заговоре папистов — всего лишь раздутый мыльный пузырь, обрадовались, увидев, что обвинения, основанные на доносах, из-за которых было пролито столько крови, теперь, во всяком случае, можно опровергнуть. Но совсем по-иному смотрела на это чернь, заполнившая и двор прошений, и залу и даже толпившаяся на улице: она считала, что судья и прокурор сговорились помочь обвиняемым ускользнуть от наказания.