Лекции по античной философии. Очерк современной европейской философии - Мераб Константинович Мамардашвили

Однажды я на лекции сделал оговорку: рассказывая об интеллигенции, которую я обрисовывал в терминах «поверенные Провидения», я, вместо того чтобы сказать «поверенные Провидения», сказал «проверенные Провидением». Это, безусловно, психоаналитическая обмолвка, то есть ее нельзя отнести, скажем, на счет моей невнимательности, к обычным флуктуациям потока речи, в которых бывают разные вещи, которые случайны и которые можно отбросить, потому что они бессмысленны. Это отклонение и потому не имеет смысла? Нет, имеет смысл, потому что посредством этой оговорки, где есть слово «проверенность», оно имеет в действительности глубокое отношение к тому, о чем я говорил. Они не только «поверенные», но и «проверенные». Я не имел в виду это сказать и об этом не думал; это высказалось помимо некоторого выражения, которое сознательно контролировалось бы намерением выражения. Ведь наши выражения, то, что мы говорим, контролируются сознательно нашим намерением выражения и тем смыслом, содержанием, которое готово у нас в голове и которое мы хотим выразить, и для этого выражения мы ищем форму, словá. Я сказал «проверенные», то есть «благонадежные», — это был смысл, который я не собирался высказать, но который высказался. В различении между «высказать» (глагол в одной форме) и «высказаться» (глагол в другой форме) лежит рубеж психоанализа.

Когда человек видит то, чего нет (белых слонов, розовых слонов), то мы должны смотреть, чтó высказалось. Это означает, что мы должны брать болезни, отклонения, галлюцинации, заблуждения как нечто серьезное, но не в прямом его значении, а в косвенном, или косвенно-символическом, или симптомальном; мы не должны брать нечто, во-первых, как ошибку, во-вторых, как нечто, соотносимое в терминах истины или неистины с внешним предметом, который был бы известен помимо этого опыта, а должны брать нечто как симптом, тем самым брать опыт как самодостаточный, оставаться в его рамках и смотреть, что разрешается посредством этого [симптома]. Скажем, человек ложится спать, и есть такие невротические состояния, при которых он не может заснуть, не проделав определенный странный ритуал, иногда скрытый и внешне незаметный, а иногда настолько овладевающий человеком (как пляска святого Витта), что он уже совсем не контролирует себя и встает, например, на голову или должен прикоснуться три раза к носу, положить что-то под подушку. Что значат эти предметы? Нос, стояние на голове — это тогда не предметы, это смыслы, в которых упакованы физические процессы, и смысл есть разрешение их динамики, и мы можем взять нос не как анатомическое явление, а как психическое явление и, имея для этого определенную технику, пытаться нечто расшифровать. То же самое относится, например, и к обмолвкам, оговоркам. Я брал свою обмолвку «проверенные Провидением» вместо «поверенные Провидения», а теперь возьму обмолвку, о которой говорил Фрейд.

Какую из них выбрать? Возьму две вместо одной. Есть немецкое выражение, которое является стандартным оборотом речи (есть некоторые блоки слов, которые в любом языке являются накатанными стилистическими оборотами), скажем, «я прошу обратить ваше внимание на то-то» или «обнаружилось что-то», «вышло на поверхность». «Обнаружилось, вышло на поверхность» — по-немецки zum Vorschein kommen. (Для нас существенно слово Vorschein. Vorschein: vor — приставка «перед», а schein — это «то, что видно».) Но оратор, желая сказать именно это, говорит: zum Vorschwein. Ну, вы знаете, что такое Schwein, — «свинья». Получилась нелепость, нонсенс, не существует такого слова Vorschwein. Он, конечно, извинился и повторил выражение уже в правильной форме. Но дело в том, что этого слова достаточно (я совершенно при этом отвлекаюсь от других способов восстановления того, что человек действительно думал), чтобы прояснить, взять психический пласт, психическое содержание, во-первых, существующее у этого человека, во-вторых, вовсе не контролируемое сознательной интенцией, то есть намерением выражения, и, в-третьих, выскочившее так, чтобы показать действительную мысль и действительное отношение человека к тому, о чем он говорил. То, о чем он говорил, он считал большим свинством, поэтому он сделал эту оговорку, и это вдруг выскочило в странной нелепице, в словесном уродце — Vorschwein. Так это, следовательно, не просто продукт невнимания, физиологической усталости в момент говорения, плохой концентрации и прочее, которые можно отбросить, не считая существенными <…>. Нет, давайте возьмем это в качестве симптома или окошечка, через которое мы можем увидеть нечто, чего мы не увидели бы, если бы этого окошечка не было.

Другой пример: молодой человек, беседуя с дамой, в конце беседы предлагает проводить ее (по-немецки «проводить, сопровождать» — begleiten, и есть еще один немецкий глагол, внешне похожий, — beleidigen, который означает «наносить ущерб, вред, портить, причинять боль») и в немецкой фразе вместо слова begleiten говорит begleidigen. Такого слова в немецком языке нет, оно чемоданное, это сплющивание двух слов. Французы говорят mot valise, то есть слово-чемодан, слово, содержащее несколько слов, и оно может иметь некий смысл (я потом приведу такое слово, сочиненное мной самим). Так что это за уродец такой — begleidigen? Что с ним делать? А то, что я предлагал: возьмем его как смысловое образование, как симптом, и если взять его в качестве такового, то оно лишается своего уродства и является даже красивым выражением сути дела, потому что за предложением молодого человека, которое он адресовал даме — проводить ее, — в действительности скрывался сексуальный, эротический смысл и намерение. Мы провожаем дам не невинно (кроме тех случаев, когда мы их давно знаем). Но он сам оценивал свое побуждение как постыдное, наносящее ущерб репутации дамы (а этого, конечно, можно было не делать, потому что в эротике ничего предосудительного нет), то есть он внутренне оценивал свое же собственное состояние и желание. И это все ведь не силлогизмами строится, а сплющивается внутри мгновенных и даже не осознаваемых реакций нашей души, является пафосом нашего темперамента, который уже есть мы сами. Следовательно, я сейчас раскладываю такую цепочку, а у него это было фундаментально: он стеснялся своего собственного желания, влечения, считая его наносящим ущерб репутации или порядочности дамы. И по ходу слово beleidigen слепилось с похожим на него словом begleiten и родило на поверхности речи уродца — begleidigen.

Для психоаналитика, то есть для человека, полностью перестроившего свой способ отношения к психической жизни, такое слово просто находка: по нему можно судить о том, о чем нельзя было бы судить, если оставаться только на уровне содержаний, намерений и мыслей, сообщаемых сознательно и сознательно контролируемых человеком. Молодой человек никогда не сказал бы, что у него есть «постыдные» сексуальные намерения, зато мы теперь можем что-то знать о