Долгий сон - А-Викинг

— Может, бриты решили ответ нам сделать? — попытался угадать причину непонятных волнений Гротт. Потом сам же себе ответил — Вроде не должно… Там уже некому…

— А кто вести-то принес? — вдруг спросил Свеборг-Рваное ухо.

Хникунд глазами к дверям недобрый взгляд метнул — не любил он Хьельнира. Сам Локки не знает, чего у него на уме… Однако говорить умеет складно — и заронил таки сомнения в душу старого ярла. Не привык Хникунд такие мутные дела решать в одиночку — за то и уважали, за то и избирали большим ярлом уж столько раз подряд, что и не упомнишь! Но Хьельнир лишь плечами пожал, рта не раскрывая — он свое дело сделал, весть принес. Славные конунги все тут. Не по моему, а по твоему слову собрались. Дальше ты уж сам мудри, большой ярл. А то, что мне надо, то и без тебя сбудется…

Заметил эту перепалку взглядов Олаф. Заметил и Свеборг. И еще кое-кто. Призадумались — не тут ли Локки новую сеть раскинул? Как ни крути, Свен Коряга, которого потопил Олаф, не просто родней Хьельниру, а говорят, что и сыном был… 

Свеборг-Рваное ухо близко с Олафом по фиордам не соседствовал. Но за добычей разок-другой вместе ходили, делили почести, обид на другого не имели. Потому и молвил Свеборг, словно невзначай плечом на Олафа навалившись:

— Мутно тут… Ты фиорд-то свой с хорошими воинами оставил?

Ничего не сказал на то Олаф. Только руки словно бы свиток в обрат свернули — как тогда, в доме, под взглядами Ольгерты и матери. Скрежетнул зубами — если Свеборг прав… А ведь он прав!

Не всякий драккар на ночь глядя из-за скал в море пойдет. Хороша должна быть команда, ловок кормчий, смел конунг. Но «Острый» не боялся ни дня, ни ночи. С пеной у бортов бились весла: До-мой! Ско-рей! До-мой!

Свадьбу гуляли уже второй день. Но ничего интересного, кроме чавкающей обжираловки и рвотной опиваловки, уже не предвиделось. Молодые устали от подарков, трелли (рабы) от тасканий на кухню и обратно, и лишь свободные боны не уставали пить и есть. Слава Уллю, пасынку Одина — дал богатую охоту и щедрый улов! Ольгерта с неразлучной Аньтикой ушла из-за столов почти что с утра второго дня. Даже дарить ей вроде нечего было — ладно, мать Олафа помогла. Сама все поняла, еще когда на свадьбу звали: пригласила в дом конунга, развернула из тонкой холстинки тяжелое золотое ожерелье. Ольгерта было глазом на себя примерила, потом поняла. Поклонилась низко да уважительно, подарок для подарка из рук приняла, бормотать про «долг», «виру» или «смогу — верну», даже не пыталась.

Знала, что мать Олафа не ей помогала — хоть и заочно, но авторитет сына подымала. Прошляпил, олух, честную долю добычи этой девчонке выделить — а та, такая же растяпа, даже в голове не держала на дележке свою долю потребовать! Нет, плохая она будет хозяйка, плохая жена Олафу: если бы не она, уйти бы им в царство Одина в той обманке! За такое не часть доли, а половину драккара по чести отдать надобно! Ну что за люди они, с Каменного Уса? Ровно бы не надо им ни серебра, ни золота, ни жемчугов самокатных… Или она не с Уса? Даже не спросила, откуда — просто далекая она тут… Не чужая. Нет. Даже сквозь ревнивый холодок материнского сердца чуяла — нет, далекая, но не чужая.

Вздохнула, легонько в плечо торкнула — иди, мол, поклонилась и хватит…

Уже когда вышла, на миг осветившись в проходе стройным и сильным телом, мать конунга запоздало поймала себя на мыслях — плохая… жена? Ну что ты будешь делать, с чего ты взяла, старая Хельга, что он будет брать ее в жены? Уж сколько лет назад по рукам было ударено с Верниром, старым конунгом Каменного фиорда — подрастет его златовласая Фулла, тогда…скорбно пожала губы — да уж… Без Олафа по рукам стучали — и по фигу сыну те стуки, те старые уговоры. Все одно решит, как ему Один на душу положит!

Олия снова сидела под ясенем на высоком берегу, чуть в сторонке от дома. Просто сидела, перебирала волосы, тихонько мурлыкала под нос песенки, что уже забываться стали в чужом языке да чужих людях… Тихо так все, спокойно… Вдалеке все гомонила свадьба — к вечеру голоса были слышнее. Даже море притихло, не мешая славному народу фиордов доканчивать второй рядок пузатых бочонков. Изредка доносился глухой стук боевых топов — нет, не рубились — кидали в толстые деревянные щиты на столбах, хвастались силой да меткостью. Столб не хрястнул ли? Если правильно послышалось — видать Свенельд свой топорик метнул. Ему тот столб, что щепка…

Нет, не там хрястнуло. Щепка, да не под топором — оглянулась: легок на помине! Виновато сопит, с ноги на ногу переминается, откуда-то из-за плеча растерянная мордашка Аньтики.

— Там, это… — снова развел руками. Аньтика страшные глаза сделала, жестом показывает что-то, еще больше ужасное и большое, чем Свенельд.

Уф, несуразные… так бы и сказали — папаша Грунд явился! А то напугали, будто сам ихний Один пивка хлебнуть заглянул! Легко поднялась, щелкнула Аньтику по носу, по-свойски ткнула кулачком в плечо Свенельда. И пошла вперед, спокойно и размеренно — как властная хозяйка почетного гостя встречать.

Уже на пороге дома остановилась, жестом показала Грунду — проходи вперед. Тот удивленно вскинул кусты бровей: положено так, что хозяйка вперед проходит! Потом мелькнуло понимание — приглашает в качестве отца, потому и вперед пускает… Да, непроста девчонка! Даже тут не ошиблась! Величаво кивнул, шагнул в низковатый для него дверной проруб. Свенельд облегченно поскреб шлем — папашу он знал доподлинно и даже по шагу понял, что тот чем-то доволен. Видать, понравилось ему что-то с Ольгертой! А что — не нашего ума дело. Надо будет — позовут иль потом расскажут!

Облапил пискнувшую Аньтику, усадил на бочку, где любила сидеть и болтать своими стройными ногами Ольгерта. Сел рядом на чурбак — и все одно лица на одном уровне. Как Ольгерта, пальцем по Аньтикину носику — щелк! Та язык высунула, мордочку смешную состроила… Хорошо им…

Гулко простучали по темному дереву золотые монеты. Высокомерные лица чужих кесарей крутились на кругом золоте, замедляя свой звонкий бег. Нордский купец не спешил грабастать золото: дело вел неторопливо и степенно. Дождался, пока не улягутся монеты, пересчитал, аккуратно ссыпал в толстый кожаный кошель у пояса. Еще раз оглядел сидевших напротив: невысокого коренастого руса с аккуратно подстриженной бородой — на лицо пожилой, а глаза цепкие, молодые. Рядом с ним — (на всякий случай долго оглядывать не стал, а то еще взгляд не понравится!) — просто глазами по-быстрому пробежался — в плотной холстинной рубахе с кожаными нашивами — высокая, огненно-рыжая, с холодными глазами девица. Даже тут, в корчме, с узким длинным мечом не рассталась — оперлась на рукоять, молча и неотрывно за купцом следит. Как кошка за мышью… Глаза за купцом, а тот не первый день на свете прожил — все остальное тож не пропускает! Кто шевельнул кружкой слишком быстро, кто загоготал слишком громко, а кто посмотрел недобро…