Прилипалы - Росс Томас

Имбер вздохнул и набрал вашингтонский номер, на этот раз президента фирмы, продающей офисную мебель. Он рассчитывал получить две тысячи долларов. Скорее одну. Столь большую сумму выжать из президента еще не удавалось никому.

В то же утро, в Вашингтоне, в собственном двухэтажном кирпичном доме в Кливленд-Парк, в трех кварталах от Коннектикут-авеню, Сэмми Хэнкс слушал по телефону вопросы и ответы, которыми обменивались Джейкоб Джоббинс и Дональд Каббин по ходу передачи «Ночь с Джеком».

— Он так сказал? — время от времени вырывалось у Сэмми, и его лицо озаряла счастливая улыбка.

Его пятилетняя дочь, Мэрилин, вошла в гостиную и остановилась у двери, глядя на отца.

— Иди сюда, малышка, — позвал ее Хэнкс.

Девочка подбежала к нему, взобралась на колени, обняла за шею.

— Нет, я говорю не с тобой, Джонни, я говорю с моей дочерью. Продолжай. Ты остановился на том месте, где Каббин сказал, что не ушел из клуба, потому что хотел изменить ихние правила. Да. Вот здесь.

Хэнкс продолжал слушать, одновременно строя дочери гримасы. Мэрилин смеялась, повизгивала, а иногда даже закрывала глаза руками. Мэрилин не считала своего отца страшилой.

— Это же идеальный вариант! — воскликнул Хэнкс, когда его собеседник на другом конце провода закончил чтение. — С тем же успехом Дон мог бы просто прыгнуть в пропасть. Ты говоришь, что распечатка уже в работе?

Он послушал, вновь скорчил гримасу дочери.

— Ладно, я хочу, чтобы в каждое отделение ее доставили с курьером. Я знаю, что быстрее не будет, но в отделениях поймут, что сообщение важное. Это понятно?.. Отлично. Далее, я хочу, чтобы ты или кто-то еще из Чикаго написал сопроводительное письмо. Обставим все так, будто инициатива исходит не от меня… Плевать я хотел на стиль. Главное, чтобы ударить побольнее. Надо с грустью и обидой написать о том, что Каббин не помогает черным, потому что водит компанию с богатеями. Это ясно, не так ли?.. Спасибо, что позвонил, Джонни… Да, я тебе перезвоню.

Хэнкс положил трубку и опять скорчил дочери гримасу.

— Какой ты забавный, папочка, — хихикнула Мэрилин.

— Разве ты этого не знала, детка? Я самый забавный человек в мире.

В девять часов утра по кливлендскому времени Ричард Гаммедж уже сидел за столом в своем кабинете на двадцать седьмом этаже Гаммедж-Билдинг, из которого открывался панорамный вид на озеро Эри и центральную часть Кливленда. И Гаммедж иной раз задавался вопросом, что печальнее — умирающий город или умирающее озеро.

Он был третьим Ричардом Гаммеджем, возглавлявшим компанию, и, бывало, приходил к мысли, что главным его достижением является переименование компании: с «Гаммедж мануфакторинг компани» в «Гаммедж интернейшнл».

«Гаммедж интернейшнл» производила как промышленное оборудование, так и бытовую технику. К делам компании Ричард Гаммедж не питал особого интереса. Он полагал, что его продукция не хуже и не лучше, чем у конкурентов, и срок ее службы ничуть не больше. Так что обычно его несколько удивляли те высокие оценки, что получала бытовая техника компании в рейтинге журнала «Голос потребителя».

Впервые Гаммедж познакомился с Дональдом Каббином на заседании одного из комитетов, которые постоянно формирует вашингтонская администрация. Каббин представлял труд, а Гаммедж, соответственно, капитал. Они быстро нашли общий язык, возможно, потому, что оба слабо представляли себе предназначение их комитета, поскольку его рекомендации никем не принимались во внимание.

Несколько раз они встретились в Вашингтоне за ленчем. Каббин умел поддержать беседу и мог много чего рассказать о профсоюзах и их лидерах, да и мир театра и кино не был ему чужд. Гаммедж пытался вспомнить, говорили они о соглашении между его компанией и профсоюзом или нет, и пришел к выводу, что эта тема не затрагивалась. Вероятно, потому, что она не особо их волновала. Да и оба находили скучными разговоры о работе.

И вот после одного из таких ленчей, когда Каббин в своих байках превзошел самого себя, Гаммедж решил, что должен что-то сделать для своего нового друга. Импульсивная щедрость была для него в диковинку и грела душу. Вот он и спросил Каббина, а не хочет ли тот стать членом «Федералист-Клаб». Каббин вроде бы отшутился, и тогда он, Гаммедж, сказал, что внесет его фамилию в список кандидатов. Так он и сделал, неделей или двумя позже, и был неприятно удивлен и даже унижен, когда Каббина прокатили. Еще более удивило его письмо Каббина, это ужасное, заискивающее письмо, которое не вызвало у Гаммеджа ничего, кроме отвращения. С неохотой он вновь включил Каббина в список кандидатов, а после того, как Каббина приняли, старался не появляться в «Федералист-Клаб».

— Такая вот история, — закончил мужчина, сидящий перед столом Гаммеджа.

— Письмо Каббина в нашем архиве? — спросил Гаммедж.

— Да.

— Как оно попало к Джоббинсу?

— Не знаю. Наверное, копия хранится в архиве Каббина.

— Понятно.

Напротив Гаммеджа сидел Нелсон Хардисти, директор по связям с общественностью. Гаммедж смотрел на него и думал: неужели Хардисти полагает, что пришел к нему по действительно важному делу?

— Так что же нам делать? — спросил он Хардисти.

— Все будет зависеть от того, как отреагирует пресса.

— А она, по-вашему, отреагирует?

— Это очень интересный материал.

— Не представляю себе, кого он может заинтересовать.

— Политика. Профсоюзная политика.

— И вы думаете, что я должен подготовить заявление?

— Потому-то я и позвонил вам сегодня утром…

— В семь часов.

— Я думал, это важно, мистер Гаммедж.

— В этом у меня сомнений нет.

— Если хотите, я набросаю черновик.

— Нет, я смогу надиктовать его сам.

— Да, но лучше бы побыстрее.

— Я продиктую его вам прямо сейчас.

— Но я могу что-то не запомнить, исказить.

— Заявление будет состоять из двух слов. «Никаких комментариев». Вы сможете это запомнить?

Хардисти густо покраснел.

— Да, смогу.

— И вот что еще.

— Слушаю.

— Завтра, к пяти вечера, на моем столе должна лежать служебная записка с перечнем веских причин, по которым мы должны расформировать отдел по связям с общественностью.

— Вы серьезно?

— Да. Абсолютно серьезно.

— Вы же не думаете, что это я…

— К пяти часам, Хардисти.

— Я уволен?

— Это будет зависеть от того, как вы справитесь с моим поручением.

— Но…

— На сегодня все, Хардисти.

После его ухода Гаммедж развернул кресло и долго смотрел на умирающее озеро. «Почему я это сделал? — спросил он себя. — Наверное, потому, что мне это понравилось».

Тем же утром, в пятницу, четыре человека, сделавших ставку на победу или проигрыш Каббина, волей случая встретились в Национальном аэропорту Вашингтона и благодаря тому же случаю полетели в Чикаго одним рейсом компании «Юнайтед эйр лайнс». Трое белых и один черный. Белые: Уолтер Пенри, Питер Мэджари и Тед Лоусон. Черный — Марвин Хармс. Белые хотели, чтобы Дональд Каббин остался президентом профсоюза, черный жаждал его поражения, но всех их мало заботило, какими средствами будет достигнута победа. Хармс, правда, еще не придумал, как подтасовать результаты выборов.

Однако, полагал Хармс, подтасовка результатов голосования ни в коей мере не отличалась от любого другого воровства. А потому все следовало обставить так, чтобы тебя не поймали. В Чикаго результаты выборов подтасовывали неоднократно, и Хармс уже позвонил человеку, который набил руку в этом деле. Ему предложили прийти в три часа дня. Индиго Бун мог принять его только в это время.

Только один из трех белых узнал Марвина Хармса. Питер Мэджари, как всегда, в шинели до пят, слонялся по аэропорту в надежде заметить кого-то из знакомых ему людей. Мэджари проделывал это в каждом аэропорту, стремясь познакомиться то ли с союзниками, то ли с противниками. Тем самым он постоянно держал себя в тонусе. О Марвине Хармсе он и так знал достаточно много (к примеру, Хармс неплохо играл в покер), так что общение с ним Мэджари счел лишним.

Не вызывало удивления и то обстоятельство, что Марвин летит в Чикаго. Как-никак, он курировал этот регион. Однако, подумал Мэджари, небезынтересно узнать, что поделывал Хармс в Вашингтоне.

В гостиной номера отеля, из окон которого открывался вид на Лафайет-Парк и далее на Белый дом, Койн Кенсингтон наслаждался, как он сказал своему гостю, «стародавним канзасским фермерским завтраком». Состоял завтрак из бифштекса, яичницы и картофеля: бифштекса толщиной в три дюйма, залитого грибным соусом, яичницы на четыре яйца и картофеля, тушенного в сливках и сливочном масле. Гренок, правда, был обычным. Заказал Кенсингтон и кварту кофе. Именно кофе он и предложил гостю, здраво рассудив, что тот откушал до выхода из дома.